* * *
Он вышел из дому и пошел к воротам, лакей отворил ему и, громыхая замком, запер за ним. Франк Браун вышел на дорогу. Остановился перед изображением святого и пытливым взглядом посмотрел на него.
- О дорогой мой святой, - сказал он. - Тебе приносят цветы, льют свежее масло в лампаду. Но не этот дом заботится о тебе. Здесь тебя ценят разве только как археологическую древность. Хорошо еще, что народ чтит твою силу. Ах, милый святой, тебе легко охранять деревню от наводнения - раз она в трех четвертях часа от Рейна. И особенно теперь, когда Рейн так успокоился и струится меж каменных стен. Но попробуй же, о старый Непомук, охранить этот дом от потока, который нахлынет на него и разрушит. Я люблю тебя, милый святой, потому что ты покровитель моей матери. Ее зовут Иоганной Непомуценой, у нее есть еще имя - Губертина, в знак того, чтобы ее не могла искусать бешеная собака. Ты помнишь еще, как родилась она в этом доме в день, посвященный тебе? Поэтому-то она и носит твое имя - Иоганна Непомуцена! И потому, что я люблю тебя, милый святой, и ради нее я хочу тебя предостеречь. Там внутри сегодня ночью поселился святой - в сущности говоря, полная противоположность святому. Маленький человечек не из камня, как ты, и не одетый красиво в длинную мантию, - он деревянный и совершенно голый. Но он так же стар, как и ты, может быть, еще старше. Говорят, он обладает чудодейственной силой. Так попробуй же, святой Непомук, покажи свою силу! Кто-нибудь из вас должен пасть, ты или тот человечек: пусть же решится, кто из вас будет господином над домом тен-Бринкенов. Покажи же, милый святой, на что ты способен.
Франк Браун снял шляпу и перекрестился. Потом тихо, сухо рассмеялся и быстро зашагал по дороге. Вышел в поле и полной грудью стал вдыхать свежий ночной воздух. Дойдя до города, он пошел по улицам под цветущими каштанами и здесь замедлил шаг. Он шел задумавшись, слегка напевая про себя.
Но вдруг остановился. С минуту поколебался. Потом повернулся. Быстро свернул налево. Опять остановился и оглянулся по сторонам. Потом быстро взобрался на низкую стену и спрыгнул на другую сторону. Побежал по тихому саду к большой красной вилле. Там остановился и взглянул вверх. Его резкий короткий свист прорезал ночную тишину, два-три раза, быстро, один за другим.
Где-то залаяла собака. Но вверху тихо распахнулось окошко, и в белом ночном одеянии показалась белокурая женщина. Ее голос прошептал в темноте: "Это ты?"
Он ответил: "Да, да!" Она скользнула в комнату, но тотчас же снова вернулась. Взяла носовой платок, что-то завернула в него и бросила вниз.
- Вот, мой дорогой, тебе ключ! Но будь потише, как можно потише, чтобы не проснулись родители!
Франк Браун взял ключ и поднялся по маленькой мраморной лестнице, открыл дверь и вошел в комнату.
Глава четвертая,
которая рассказывает, как они нашли мать Альрауне
Франк Браун сидел на гауптвахте. Наверху в Эренбрейтштейне. Сидел уже около двух месяцев и должен был сидеть еще три. Все лишь за то, что он выстрелил в воздух, так же как и его противник.
Сидел он наверху у колодца, с которого раскрывался далекий вид на Рейн. Он болтал ногами, смотрел вдаль и зевал. То же самое делали и трое товарищей, сидевших вместе с ним.
Никто не говорил ни слова.
На них были желтые куртки, купленные у солдат. Денщики намалевали на их спинах огромные черные цифры, означавшие № камер. Тут сидели сейчас второй, четырнадцатый и шестой.
У Франка Брауна был № 7.
На скалу к колодцу поднялась группа иностранцев, англичан и англичанок, в сопровождении сержанта гауптвахты. Он показал им несчастных арестантов с огромными цифрами, - которые сидели с таким печальным видом. В иностранцах зашевелилось чувство жалости, с ахами и охами они стали расспрашивать сержанта, нельзя ли дать что-нибудь несчастным. Это строго запрещено. Но в своем великодушии он повернулся и стал показывать туристам окрестности. Вот Кобленц, сказал он, а позади него Нейштадт. А там внизу у Рейна…
Между тем подошли дамы. Несчастные арестанты заложили руки за спину, держа их как раз под номерами. В протянутые ладони тотчас же посыпались золотые монеты, папиросы и табак. Нередко попадались и визитные карточки с адресами.
Игру выдумал Франк Браун и к общему удовольствию ввел ее здесь.
- В сущности, это довольно-таки унизительно, - заметил № 14, ротмистр барон Флехтгейм.
- Ты идиот, - ответил Франк Браун, - унизительно только то, что мы считаем себя такими аристократами, что отдаем все унтер-офицерам и ничего не оставляем себе. Если бы хоть по крайней мере эти проклятые английские папиросы не так пахли духами. - Он посмотрел на добычу. - Ага! Опять соверен. Сержант будет рад. Бог мой, мне бы и самому он пригодился!
- Сколько ты вчера проиграл? - спросил № 3.
Франк Браун засмеялся: "Ах - всю свою вчерашнюю получку. И еще вдобавок подписал векселей на несколько сотен, Черт бы побрал эту игру!"
№ 6 был юным поручиком, почти мальчиком, кровь с молоком. Он вздохнул глубоко: "Я тоже продулся".
- Ну а, по-твоему, мы не проигрались? - огрызнулся на него № 14.-И только подумать, что бродяги кутят теперь на наши деньги в Париже. Сколько, по-твоему, они там пробудут?
Доктор Клаверьян, морской врач, арестант № 12, заметил:
- По-моему, дня три. Дольше они не смогут остаться, а то отсутствие их будет замечено. Да и на более долгое время не хватило бы денег".
Те трое были № 4, № 5 и № 12. В последнюю ночь они много выиграли и тотчас же рано утром спустились вниз, стараясь не опоздать к парижскому поезду. Они отправились - немного развлечься, как это называлось в крепости.
- Что же мы предпримем сегодня? - спросил № 14.
- Напряги хоть раз свои пустые мозги, - сказал Франк Браун ротмистру. Он спрыгнул со стены и пошел через казарменный двор в офицерский сад. Он был в дурном настроении и громко что-то насвистывал. Не из-за проигрыша - он проигрывал уже не в первый раз и это его мало трогало. Но жалкое пребывание здесь, невыносимое безделье!
Правда, крепостные правила были довольно свободны, и, во всяком случае, не существовало ни одного, которое бы оскорбляло хоть как-нибудь господ арестантов. У них было свое собственное собрание, в котором стоял рояль и большой гармониум; они получали десятка два газет. У каждого свой денщик. Камеры просторные, чуть ли не залы; они платили за них государству по пфеннигу в день. Обеды они брали из лучшей гостиницы города и держали обильный винный погреб. Было только одно неудобство: нельзя запирать свою камеру изнутри. Это единственный пункт, к которому комендант крепости относился невероятно строго. С тех пор как в крепости произошло самоубийство, каждая попытка приделать изнутри камеры задвижку или крючок подавлялась немедленно.
- Что за дураки они все! - подумал Франк Браун. - Точно не может человек покончить с собою без всяких засовов! Это неудобство мучило его, отравляло радость существования. Быть в крепости одному было совершенно немыслимо. Он привязывал дверь веревками и цепочками, ставил перед нею кровать и другую мебель, но ничего не помогало: после продолжительной борьбы все разрушалось и разбивалось вдребезги товарищи торжествующе врывались в его камеру.
О, эти товарищи! Каждый из них был превосходнейшим и симпатичнейшим малым. С каждым из них можно без скуки поболтать наедине полчаса. Но вместе они были невыносимы, они пели, пили, играли по целым дням и ночам в карты. А кое-когда принимали у себя женщин, которых приводили услужливые денщики. Или предпринимали продолжительные экскурсии - вот и все геройские подвиги! Ни о чем другом они никогда и не говорили. Те, что сидели в крепости дольше других, были еще хуже. Они совсем погибали в этом бесконечном безделье. Доктор Бюрмеллер, застреливший своего шурина и сидевший здесь уже целых два года, и его сосед, драгунский лейтенант граф фон Валендар, на полгода больше наслаждавшийся прекрасным воздухом крепости.
А те, что поступали сюда вновь, уже через неделю уподоблялись другим. Кто был самым грубым и необузданным, тот пользовался наибольшим почетом. Почетом пользовался и Франк Браун. На второй же день он запер рояль, потому что не захотел больше слушать несносной "Весенней песни" ротмистра. Забрал ключ и бросил потом с крепостного вала. Он привез сюда и ящики с пистолетами и часто подолгу стрелял. Что же касается выпивки и ругательств, то он мог соперничать с кем угодно.
А ведь он, собственно, радовался этим летним месяцам в крепости. Он привез с собою целую кипу книг, новые перья и массу бумаги. Он думал, что сумеет здесь работать. Радовался заранее вынужденному одиночеству. Но за все время он не раскрыл ни одной книги, не написал даже письма. Он сразу втянулся в дикий, ребяческий хаос, который, однако, был противен ему, но из которого он не мог ни за что вырваться; он ненавидел своих товарищей, любого из них…
В саду появился денщик и откозырял:
- Господин доктор, письмо.
Письмо в воскресенье? Он взял его из рук солдата. Письмо было адресовано ему домой и оттуда переслано сюда. Он узнал тонкий почерк своего дяди. От него? Что ему вдруг понадобилось? Он помахал письмом в воздухе, - ах, ему захотелось отправить его обратно. Что ему за дело до старого профессора?! Да, это было последнее, что он от него видел с тех пор, как приехал вместе с ним в Лендених, после того торжества у Гонтрамов. С тех пор, как он старался убедить его создать Альрауне, с тех пор - прошло больше двух лет.
О, как давно это было! Он перешел в другой университет, сдал все экзамены. А теперь сидел в этой лотарингской дыре в качестве референдария. Работал ли он? Нет, он продолжал жизнь, которую вел студентом. Его любили женщины и все те, которым нравилась свободная жизнь и дикие нравы. Начальство относилось к нему неодобрительно. Правда, он работал иногда, но работу его начальство всегда называло ерундой. Как только появлялась возможность, он уезжал, отправлялся в Париж. Был больше у себя дома на Butte Sacree, чем в суде. Но, в сущности, он не знал, чем все это кончится. Несомненно только одно: никогда не выйдет из него юриста, адвоката, судьи, даже чиновника. Но что же ему предпринять? Он жил изо дня в день, делал новые и новые долги. Он все еще держал в руках письмо: хотел открыть, но в то же время его тянуло что-то вернуть письмо нераспечатанным.
Это был бы известного рода ответ, - хотя и запоздалый, - на другое письмо, которое написал ему дядя два года назад вскоре после той ночи. С пятью другими студентами он в полночь проезжал через деревню, возвращаясь с пикника. Вдруг ему пришла в голову мысль пригласить их в дом тен-Бринкена. Они оборвали звонок, громко кричали и неистово ломились в железные ворота. Поднялся такой адский шум, что сбежалась вся деревня. Тайный советник был в отъезде, но лакей впустил их по приказанию племянника. Они отвели лошадей в конюшню. Франк Браун велел разбудить прислугу, приготовить ужин и сам отправился за винами в дядюшкин погреб.
Они пировали, пили и пели, буйствовали в доме и в саду, шумели и ломали все, что только попадалось под руку. Только рано утром уехали они с тем же криком и шумом, повиснув на своих лошадях, точно дикие ковбои, и некоторые - словно мешки с мукой. Молодые люди вели себя, как свиньи, доложил Алоиз тайному советнику.
Тем не менее другое рассердило профессора, - про это он ни слова не сказал бы. Но на буфете лежали яблоки, свежие груши и персики из его оранжерей. Редкие плоды, взращенные с невероятными трудностями. Первые плоды новых деревьев, - они лежали там в вате на золотых тарелках и созревали. Но студенты не сочли нужным считаться со стараниями профессора и беспощадно набросились на добычу. Одни откусывали по кусочку, но, убедившись, что те еще не поспели, кидали их на пол.
Профессор написал племяннику недовольное письмо и просил его не переступать больше порога его дома. Франк Браун был глубоко оскорблен, проступок казался ему пустою безделицей. Ох, если бы письмо, которое он сейчас держал в руке, пришло туда, куда оно адресовано, в Мец или даже на Монмартр, - ни минуты не колеблясь, отослал бы его обратно нераспечатанным.
Но здесь, здесь - в этой невыносимой скуке?
Он решился.
- Во всяком случае, хоть какое-нибудь развлечение, - повторил он и распечатал письмо. Дядя сообщал ему, что при зрелом размышлении он решил последовать совету, данному племянником. У него имеется уже подходящий объект для отца: прошение о пересмотре дела убийцы Неррисена оставлено без последствий, и нужно думать, что и прошение о помиловании будет также отклонено. Он ищет теперь только мать. Он сделал несколько попыток, но они не привели ни к каким результатам. По-видимому, не так-то легко найти что-нибудь подходящее. Но время не ждет, и он спрашивает племянника, не хочет ли тот помочь в этом деле.
Франк Браун повернулся к денщику.
- Что, почтальон еще здесь? - спросил он.
- Так точно, господин доктор, - ответил солдат.
- Скажи, чтобы подождал. Вот, дай ему на чай. Он пошарил в кармане и наконец нашел монету. С письмом в руках он быстро пошел к крепости, но едва он достиг казарменного двора, как навстречу показалась жена фельдфебеля, а позади нее телеграфист.
- Для вас телеграмма, - сказала она.
Телеграмма была от доктора Петерсена, ассистента тайного советника. Она гласила: "Его превосходительство сейчас Берлине, гостинице "Рим". Ждем немедленного ответа, можете ли приехать".
Его превосходительство? Так, значит, дядюшка стал превосходительством! Поэтому-то, наверное, он и в Берлине, в Берлине - ах, жалко, лучше бы он поехал в Париж, там, наверное, легче найти что-нибудь, и, во всяком случае, более подходящее, нежели здесь…
Но безразлично, Берлин - так Берлин. Во всяком случае, хоть какая-то перемена. Он задумался на минуту. Он должен уехать, уехать сегодня же вечером. Но - у него нет ни гроша. У товарищей тоже.
Он посмотрел на жену фельдфебеля. "Послушайте… - начал он, но вовремя удержался: - Дайте ему на чай и запишите на мой счет".
Он отправился в свою комнату, упаковал чемодан и велел денщику отнести его тотчас же на вокзал и ждать там. Потом сошел вниз.
В дверях стоял фельдфебель, смотритель тюрьмы. Он ломал руки и, по-видимому, был страшно взволнован. "Вы тоже хотите уехать, господин доктор? - жалобно спросил он. - А тех трех господ уже нет, они в Париже, за границей! Господи, чем все это только кончится? Я попадусь, ведь я один - на мне вся ответственность".
- Ну, не так страшно, - ответил Франк Браун, - я уезжаю всего на два дня. Тогда, наверное, уже вернутся и те. Фельдфебель начал опять: "Да ведь я не из-за себя только. Мне все равно, но другие мне завидуют. А сегодня как раз будет дежурить сержант Беккер. Он…"
- Он будет молчать, - возразил Франк Браун, - он только что получил от нас больше тридцати марок - милосердное подаяние англичан. Впрочем, я зайду в Кобленце в комендантское управление и возьму отпуск. Ну, вы довольны?
Но смотритель вовсе не был доволен: "Как? В управление? Помилуйте, господин доктор! Ведь у вас нет пропуска в город. А вы еще хотите в комендантское управление!"
Франк Браун рассмеялся: "Именно туда-то я и пойду. Я хочу призанять деньжонок у коменданта".
Фельдфебель не произнес ни слова, - стоял неподвижно точно окаменев, с широко раскрытым ртом.
- Дай-ка мне десять пфеннигов, - крикнул Франк Браун денщику, - мне надо заплатить у моста. Он взял монету и быстрыми шагами пошел к двери. Оттуда через офицерский сад, перелез через стену, нашарил на другой стороне сук огромного дуба и спустился по стволу. Потом пробрался к реке.
Через двадцать минут он был уже внизу. По этой дороге они обыкновенно прокрадывались во время ночных прогулок. Он пошел вдоль Рейна до моста, а потом направился в Кобленц. Явился в комендантское управление, узнал, где квартира генерала, и поспешил туда. Послал свою визитную карточку и велел сказать, что пришел по крайне важному делу.
- Чем могу служить?
Франк Браун сказал: "Простите, ваше превосходительство, я арестованный с гауптвахты".
Старый генерал недовольно посмотрел на него, видимо, рассерженный неожиданным ответом.
- Что вам угодно? Да и как вы пришли в город? У вас есть пропуск?
- Есть, ваше превосходительство, - ответил Франк Браун. - Пропуск в церковь. Он лгал, но знал хорошо, что генералу нужен только какой-нибудь ответ. "Я пришел просить ваше превосходительство дать мне отпуск на три дня в Берлин. Мой дядя умирает".
Комендант вспыхнул: "Какое мне дело до вашего дяди? Нет, невозможно! Вы сидите там наверху не для своего удовольствия, а потому, что нарушили законы государства, понимаете? Всякий может прийти и сказать - что у него умирает дядя или тетка. Если бы это, по крайней мере, были родители, я еще понимаю! Я принципиально отказываю вам в отпуске!"
- Покорно благодарю, ваше превосходительство, - ответил Франк Браун. - Тогда я немедленно телеграфирую своему дяде
"Его превосходительству действительному тайному советнику профессору тен-Бринкену, что его единственному племяннику не разрешают приехать, чтобы закрыть его усталые глаза.
Он поклонился и направился к двери. Но генерал удержал его. Он этого ждал.
- Кто ваш дядя? - спросил он, колеблясь в нерешительности.
Франк Браун повторил имя и громкий титул, вынул из кармана телеграмму и протянул коменданту: "Мой бедный дядюшка приехал в Берлин делать операцию, но она, к несчастью, прошла неудачно".
- Гм! - заметил комендант. - Поезжайте, молодой человек, поезжайте скорее. Быть может, его еще удастся спасти.
Франк Браун состроил плачевную мину и сказал: "Все зависит от Бога. Если моя молитва дойдет до Него… - Он подавил глубокий вздох и продолжал: - Благодарю вас, ваше превосходительство. Но у меня есть еще одна просьба".
Комендант вернул ему телеграмму.
- В чем дело? - спросил он.
Франк Браун решился сказать прямо.
- У меня нет денег на дорогу. Я хочу просить ваше превосходительство одолжить мне триста марок.
Генерал недоверчиво посмотрел на него.
- Нет денег, гм - так, так - нет денег? Но ведь вчера было первое! Разве вы не получили?
- Нет, получил, ваше превосходительство, - ответил он поспешно. - Но ночью все проиграл.
Старый комендант рассмеялся. "Так вам и нужно, злодей. Значит, вы хотите триста марок?"
- Да, ваше превосходительство. Мой дядюшка будет, конечно, очень обрадован, если я передам ему, что ваше превосходительство помогли мне выйти из затруднительного положения.
Генерал повернулся, подошел к несгораемому шкафу, открыл его и вынул три кредитных билета, подал Брауну перо и заставил написать расписку; потом дал деньги. Тот взял их, слегка поклонился:
- Крайне обязан, ваше превосходительство!
- Не стоит благодарности, - ответил комендант. - Поезжайте и возвращайтесь вовремя. Кроме того, передайте от меня сердечный привет его превосходительству.
Еще раз "Крайне обязан, ваше превосходительство". Потом последний поклон - и Франк Браун вышел из комнаты. Одним взмахом перескочил он шесть ступеней лестницы и еле удержался, чтобы не испустить радостный крик.