Альрауне смерила его с ног до головы презрительным взглядом. Она вынула ключ из замка и широко распахнула дверь.
"Ах, так", - сказала она. Она вышла на балкон, подняла руку и кивнула своей Розалинде. "Пойдешь со мной сюда? Или останешься в зале?"
Вольф Гонтрам оттолкнул адвоката и поспешно вышел на балкон. Маленький Манассе бросился за ним. Уцепился за руку, но тот опять его оттолкнул.
"Не ходи, Вельфхен, - закричал адвокат, - не ходи". Он чуть не плакал: хриплый голос прерывался от волнения.
Но Альрауне громко смеялась. "Прощай же, свирепый монах", - сказала она, захлопнула дверь перед самым его носом, всунула ключ и дважды повернула в замке.
Маленький адвокат посмотрел сквозь замерзшее стекло, начал трясти дверь, яростно затопал ногами. Потом понемногу успокоился. Вышел из-за портьеры и вернулся в залу.
- Таков фатум! - сказал он, крепко стиснул зубы, вернулся к столу тайного советника и тяжело опустился на стул.
- Что с вами, господин Манассе? - спросила Фрида Гонтрам. - У вас такой вид, будто все корабли у вас потонули.
- Нет, ничего, - ответил он, - ничего. Но ваш брат - идиот. Да не пейте же один, коллега. Дайте мне тоже чего-нибудь.
Советник юстиции налил ему полный бокал. Фрида Гонтрам ответила уверенным тоном:
- Да, я с вами вполне согласна. Он - идиот!
* * *
Альрауне тен-Бринкен и Вольф Гонтрам вышли на балкон, весь занесенный снегом, и подошли к балюстраде. Полнолуние заливало широкую улицу, бросало сладостный свет на причудливые формы университета и на старый дворец архиепископа, играло на льду реки, бросало фантастические тени на мост.
Вольф Гонтрам вдыхал ледяной воздух. "Как хорошо", - прошептал он и показал рукою на белую улицу, объятую мертвой тишиной. Но Альрауне посмотрела на него, его плечи, сиявшие в лунном свете, на большие глаза, горевшие, как два черных опала. "Ты красив, - сказала она, - красивее лунной ночи".
Руки его оторвались от каменной балюстрады и обняли ее. "Альрауне, - сказал он, - Альрауне…" - Мгновение она не мешала ему. Потом вырвалась и слегка ударила по руке.
"Нет, - засмеялась она, - нет, ты Розалинда, а я - кавалер: и я за тобой буду ухаживать".
Она оглянулась по сторонам, схватила стул, притащила и шляпой стряхнула с него снег. "Вот, садись сюда, прекрасная дама, - как жаль, что ты немного высок для меня".
Она грациозно поклонилась и опустилась на одно колено.
"Розалинда, - прошептала она, - Розалинда, позволено ли рыцарю похитить у вас поцелуй…"
"Альрауне…" - начал он. Но она вскочила и закрыла ему рот рукой. "Ты должен говорить мне: мой рыцарь, - вскричала она. - Ну, так могу я похитить у тебя поцелуй, Розалинда?"
"Да, мой рыцарь", - пробормотал он. Она обошла сзади, взяла его голову обеими руками и начала медленно: "Сперва ухо, правое, затем левое, и щечки - обе щечки. И глупый нос, я уже не раз его целовала, и потом, наконец, твои прекрасные губы". Она нагнулась и приблизила свою кудрявую голову. Но тотчас же вновь отскочила: "Нет, прекрасная дама, твои рука должны послушно лежать на коленях".
Он опустил свои дрожащие руки и закрыл глаза. Она поцеловала его - долгим горячим поцелуем. Но в конце ее маленькие зубки нашли его губы и быстро укусили - крупные капли крови тяжело упали на снег.
Она отскочила и, широко раскрыв глаза, устремила взгляд на луну. Ей было холодно, она вся дрожала. "Мне холодно" - прошептала она. Она подняла ногу, потом другую. "Этот глупый снег забрался ко мне в туфли". Она сняла туфельку и вы - тряхнула ее.
"Возьми мои, - воскликнул он, - туфли большие, теплые".
Он быстро снял их и подал ей. "Так лучше, не правда ли?"
- Да, - засмеялась она, - теперь опять хорошо. Я тебя за это еще раз поцелую, Розалинда.
Она снова поцеловала его - и опять укусила. Они засмеялись тому, как при луне искрились красные капли на ослепительно белом снегу.
- Ты любишь меня, Вольф Гонтрам? - спросила она. Он ответил: "Я только о тебе и думаю".
Она помолчала немного, потом спросила опять: "Если бы я захотела - ты бы спрыгнул с балкона?"
- Да, - сказал он.
- И с крыши? - Он кивнул.
- И с башни собора? - Он опять кивнул головой.
- Ты бы сделал все для меня, Вельфхен? - спросила она.
- Да, Альрауне, если ты только любишь меня.
Она подняла голову и выпрямилась во весь рост. "Я не знаю, люблю ли тебя, - медленно произнесла она. - Но ты бы сделал это, если бы я тебя не любила?"
Дивные глаза, которые он унаследовал от своей матери, как-то особенно полно и глубоко заблестели. И луна наверху позавидовала этим глазам - спряталась поскорее за башню собора.
- Да, - ответил юноша, - и тогда.
Она села к нему на колени и обвила руками шею: "За это, Розалинда, - за это я тебя еще раз поцелую".
И она поцеловала его - еще более продолжительным, пламенным поцелуем и укусила еще больнее и сильнее. Но они уже не видели красных капель на белом снегу - завистливая луна спрятала свой серебряный факел…
- Пойдем, - прошептала она, - пойдем, пора!
Они обменялись туфлями, стряхнули снег с платьев, открыли дверь и вошли в зал. Там ярким светом сверкали люстры, - их окутал горячий душный воздух.
Вольф Гонтрам зашатался и обеими руками схватился за грудь. Она заметила. "Вельфхен?!" - вскричала она. Он ответил: "Ничего. Ничего - что-то кольнуло, но теперь опять хорошо". Они под руку прошли через залу.
* * *
Вольф Гонтрам не пришел на следующий день в контору. Не встал даже с постели: его мучила страшная лихорадка. Он пролежал девять дней. Он бредил, звал Альрауне, - но ни разу не пришел в сознание. Потом умер. От воспаления легких. Похоронили его за городом на новом кладбище. Огромный венок темных роз прислала Альрауне тен-Бринкен.
Глава одиннадцатая,
которая рассказывает о том, как из-за Альрауне кончил свои дни тайный советник
В ночь на 29-е февраля, в високосную ночь, над Рейном пронеслась страшная буря. Она примчалась с юга, принесла с собою ледяные глыбы, взгромоздила их друг на друга и кинула с грохотом о стену Старой Таможни. Сорвала крышу с иезуитской церкви, повалила древние липы в дворцовом саду, сорвала крепкие сваи школы плавания и разбила о могучие быки моста.
Дошла она и до Лендениха. Сорвала несколько крыш и раз рушила старый сарай. Но самое большое зло она причинила дому тен-Бринкенов: погасила вечную лампаду, горевшую перед изваянием святого Иоганна Непомука.
Такого никогда не бывало, с тех пор как стоял господский дом, не бывало много веков. Правда, благочестивые крестьяне на следующее утро снова наполнили маслом лампаду и снова зажгли ее, - но они говорили, что это предвещает большое несчастье и конец тен-Бринкенов. Святой снимает руку свою с благочестивого дома: и он дал тому знамение в страшную ночь. Ни одна буря в мире не могла бы загасить лампады, если бы он не захотел…
Знамение - так считали люди. Однако некоторые шептали друг другу, что это была вовсе не буря: это барышня вышла в полночь - и загасила лампаду.
Но, казалось, люди ошибались в пророчествах. В господском доме, несмотря на пост, шел праздник за праздником. Окна ярко светились каждую ночь. Слышалась музыка, громкий смех, пение и крики.
Так хотела Альрауне. Ей надо было развлечься, говорила она, после тяжелой утраты, ее постигшей. И тайный советник ходил за нею по пятам, будто взял на себя роль Вольфа Гонтрама. Жадно окидывал он ее взглядом, когда она входила в комнату, и провожал ее жадным взглядом, когда она уходила. Она замечала, как горячая кровь струится по его старым жилам, - громко смеялась и дерзко закидывала голову.
Все капризнее и капризнее становилась она, все преувеличеннее и причудливее были ее желания.
Старик исполнял все, что она хотела, но торговался, требовал постоянно награды. Заставлял гладить себе лысину, требовал, чтобы она садилась к нему на колени и целовала его, и постоянно просил ее одеваться в мужской костюм.
Она надевала то костюм жокея, то костюм пажа. Одевалась рыбаком с открытой блузой и голыми ногами. Наряжалась мальчиком-портье в красном, плотно облегавшем мундирчике с обтянутыми бедрами. Наряжалась и охотником Валленштейна, принцем Орловским и Неррисой. Или пикколо в черном фраке, или пажом в стиле рококо, или Эвфорионом в трико и белой тунике.
Тайный советник сидел на диване и заставлял ее ходить взад и вперед. Он смотрел на нее, гладил по спине, по груди и по бедрам. И, еле переводя дыхание, размышлял, как бы ему начать. Она останавливалась перед ним; смотрела вызывающе. Он весь дрожал под ее взглядом, не находил слов, тщетно придумывал какую-нибудь маску, которой мог бы прикрыть сластолюбивые желания и похоть.
С насмешливой улыбкой выходила она из комнаты. Но как только закрывалась за нею дверь, как только до него доносился с лестницы ее звонкий смех, - им тотчас же вновь овладевали мысли. Он сразу решал, что ему нужно сказать, что сделать и как начать. Он часто звал ее обратно, - и она приходила.
"Ну, в чем дело?" - спрашивала она. Но он снова терялся, снова не знал, с чего начать. "Ничего…" - бормотал он только.
* * *
Было ясно: ему не хватает решимости. Он озирался вокруг, искал новой жертвы, чтобы убедиться, что он все еще господин своих старых талантов.
Наконец он нашел - тринадцатилетнюю дочку жестянщика, принесшую в дом какую-посуду.
- Пойдем, Марихен, - сказал он ей. - Я тебе подарю кое-что. - И увел ее в библиотеку.
* * *
Тихо, словно раненый зверек, вышла через полчаса девочка, прошла вдоль стены молча, широко раскрыв недоумевающие глазенки…
А тайный советник с широкой улыбкой торжествующе направился по двору к дому.
Но Альрауне теперь избегала его. Она приходила, когда видела его спокойным, и убегала, как только глаза его начинали блестеть.
"Она играет - она играет со мною", - задыхался профессор. Однажды, когда она встала из-за стола, он взял ее за руку. Он знал превосходно, что ей скажет, слово от слова, - но в этот момент все позабыл. Он рассердился на себя и на высокомерный взгляд, которым его смерила девушка. И быстро вскочил, вывернул ей руку и бросил Альрауне на диван. Она упала, но вскочила тотчас же, пока он успел подбежать, и засмеялась, громко, пронзительно засмеялась. И болью отозвался ее смех у него в ушах. Он вышел, не произнеся ни единого слова.
Она заперлась у себя в комнате, не появилась ни к чаю, ни к ужину. Не показывалась несколько дней.
Он умолял, стоя у ее двери, говорил добрые слова, просил, заклинал. Но она не выходила. Он посылал ей письма, умолял, обещал все блага мира. Но она не отвечала.
Наконец, когда он несколько часов подряд провел у ее двери, она открыла ему. "Замолчи, - сказала она, - мне неприятно. Что ты хочешь?"
Он попросил прощения, сказал, что у него был припадок, что он утратил всякую власть над собой…
- Ты лжешь, - спокойно возразила она.
Он сбросил маску. Сказал ей, как он ее хочет, как он не может жить без нее. Сказал, что любит ее.
Она смеялась над ним. Но все-таки вступила в переговоры, начала ставить условия.
Он все еще торговался, не уступал во всем сразу. Один раз, хотя бы один только раз в неделю она должна приходить к нему в мужском костюме.
- Нет, - воскликнула она. - Если захочу, каждый день, - а если не захочу - никогда.
Он согласился. И стал с того дня безвольным рабом Альрауне. Стал ее верной собакой, не отходил ни на шаг, подбирал крошки, которые она бросала ему со стола. Она заставляла бегать его, как старое ручное животное, которое ест хлеб из милости, - только потому, что к нему настолько равнодушны, что даже не хотят убивать…
Она отдавала ему приказания: закажи цветы! Купи моторную лодку! Позови сегодня этих, а завтра тех. Принеси носовой платок. И он слушался. И считал щедрой награду, когда она неожиданно приходила вниз в мужском костюме с высокой шляпой и круглым большим воротником, когда протягивала ему свои маленькие ножки в лаковых туфельках, чтобы он завязал шнурок.
По временам, оставаясь один, он пробуждался. Медленно поднимал свою уродливую голову, раскачивал ею и старался понять, что, в сущности, с ним произошло. Разве не привык он повелевать? Разве не его воля господствует здесь, в поместье тен-Бринкенов? У него было такое чувство, будто у него растет большой нарыв в мозгу - растет и душит его мысли. Туда вползло какое-то ядовитое насекомое - через ухо или через нос - и ужалило. А теперь оно жужжит у него перед глазами, не дает ни минуты покоя. Почему он не растопчет противное насекомое? Он приподымался на постели, боролся с решением.
"Надо положить конец", - бормотал он.
Но тотчас же забывал обо всем, как только видел ее. Глаза его расширялись, слух обострялся, он слышал малейший шорох ее шелка. Он раздувал ноздри, жадно впитывал аромат ее тела, - старые пальцы дрожали, язык слизывал слюну со старых губ. Все его чувства неотступно следовали за нею - жадно, похотливо. То была неразрывная цепь, которую она влекла за собой.
* * *
Себастьян Гонтрам приехал в Лендених и нашел тайного советника в библиотеке.
- Берегитесь, - сказал он, - нам будет не легко привести дела снова в порядок. Вам следовало бы самому немного позаботиться…
- У меня нет времени, - ответил тайный советник.
- Меня это не касается, - спокойно заметил Гонтрам. - Вы должны. Последнее время вы ни о чем не заботитесь, предоставляете всему идти своей дорогой. Смотрите, ваше превосходительство, как бы не было плохо.
- Ах, - засмеялся тайный советник. - В чем, собственно, проблема?
- Я ведь писал вам, - ответил советник юстиции, - но вы, по-видимому, совсем не читаете моих писем. Бывший директор Висбаденского музея написал брошюру - вы знаете, - в которой он утверждает всевозможные нелепые вещи. За это его притянули к суду. Он потребовал допроса экспертов, - теперь комиссия осмотрела вещи и большую часть их признала подложными. Все газеты шумят, - обвиняемый будет безусловно оправдан.
- Ну и пусть, - заметил тайный советник.
- Если вы так хотите - пожалуй, - продолжал Гонтрам. - Но он опять подал на вас жалобу прокурору, и суд должен произвести следствие. Впрочем, еще не все. На конкурсе герстенбергского завода куратор на основании некоторых документов возбудил против вас обвинение в неправильном составлении баланса и мошенничестве. Аналогичная жалоба поступила и по поводу дел кирпичного завода в Карпене. И, наконец, адвокат Крамер, поверенный жестянщика Гамехера, настаивает на медицинском освидетельствовании его дочери.
- Девочка лжет, - закричал профессор, - это какая-то истеричка.
- Тем лучше, - согласился советник юстиции. - Имеется также иск некоего Матизена на пятьдесят тысяч франков; вместе с иском он тоже обвиняет вас в мошенничестве. Поверенный акционерного общества "Плутон" обвиняет вас в подлоге и просит немедленно же приступить к уголовному следствию.
Вы видите, ваше превосходительство, жалобы множатся, когда вы подолгу не бываете у нас в конторе: почти каждый день приносит что-нибудь новое.
- Вы кончили? - перебил его тайный советник.
- Еще нет, - спокойно ответил Гонтрам, - не кончил. Это только несколько лепестков из того пышного букета, который ожидает вас в городе. Я настоятельно вам советую съездить туда - и не относиться ко всему с такой легкостью.
Но тайный советник ответил: "Я ведь уже сказал, что мне некогда. Оставьте меня в покое с вашими глупостями".
Советник юстиции встал, уложил бумаги в портфель и аккуратно его запер.
- Как вам будет угодно, - сказал он. - Кстати, знаете, ходят слухи, что Мюльгеймский банк приостановит на днях платежи.
- Глупости, - ответил тайный советник, - да, впрочем, у меня там почти ничего нет.
- Как нет? - удивленно спросил Гонтрам. - Вы ведь только полгода назад внесли в банк одиннадцать миллионов, чтобы забрать в свои руки весь контроль. Я ведь сам с этой целью продал акции княгини Волконской.
Тайный советник тен-Бринкен кивнул:
- Княгине - пожалуй. Но я ведь не княгиня?
Советник юстиции задумчиво покачал головой.
- Она потеряет все деньги, - пробормотал он.
- Какое мне дело? - воскликнул тайный советник. - Но все же надо постараться спасти что возможно.
Он поднялся и забарабанил пальцами по письменному столу. "Вы правы, Гонтрам, я должен немного заняться делами. Часов в шесть я буду в конторе, - ждите меня. Благодарю вас".
Он подал руку и проводил советника юстиции до двери.
Но в тот день в город он не поехал. К чаю прибыли двое офицеров, - он то и дело входил в столовую, не решаясь покинуть дом. Он ревновал Альрауне к каждому человеку, с которым она говорила, к стулу, на который садилась, и к ковру, на который ступала ее ножка.
Не поехал он и на следующий день. Советник юстиции посылал одного гонца за другим, - но он отправлял их обратно без ответа. Он выключил даже телефон, чтобы к нему не звонили.
Тогда советник юстиции обратился к Альрауне, сказал ей, что тайный советник должен обязательно приехать в контору.
Она приказала подать автомобиль, послала горничную в библиотеку и велела передать тайному советнику, чтобы он одевался и ехал вместе с нею в город.
Он задрожал от радости: в первый раз за долгое время она согласилась выехать с ним. Он надел шубу, вышел во двор, помог ей сесть в автомобиль. Он ничего не говорил, но для него было уже счастьем сидеть возле нее. Они подъехали прямо к конторе, и она велела ему там выйти.
- А ты куда поедешь? - спросил он.
- За покупками, - ответила Альрауне.
Он попросил: "Ты за мною заедешь?"
Она улыбнулась: "Не знаю, возможно". Уже за это "возможно" он был ей несказанно благодарен.
Он поднялся по лестнице и отворил дверь в комнату советника юстиции.
- Вот и я, - сказал он, входя.
Советник юстиции подал документы, целую груду:
- Недурная коллекция. Тут еще несколько старых дел. Мы думали, они уже кончены, но оказалось, что они опять всплыли. И совсем новые, поступили третьего дня.
Тайный советник вздохнул: "Как будто много: расскажите же мне все подробно, Гонтрам".
Советник юстиции покачал головой: "Подождите, пока придет Манассе, он знает лучше меня. Я его вызвал. Он поехал к следователю по делу Гамехера".
- Гамехер? - спросил профессор. - Кто это?
- Жестянщик, - напомнил ему советник юстиции. - Медицинский осмотр дал неблагоприятные результаты; прокуратура постановила начать следствие. Вот повестка. Вообще должен вас предупредить, сейчас это дело самое важное.
Тайный советник взял документы и стал просматривать, одну тетрадь за другой. Но он волновался, нервно прислушивался к каждому звонку, к каждому шагу в соседней комнате.
- У меня мало времени, - сказал он наконец.
Советник юстиции пожал плечами и спокойно закурил новую сигару.
Они молча сидели и ждали, но адвокат все не приходил.
Гонтрам позвонил по телефону в его бюро, потом в суд, но нигде его не нашел.
Профессор отодвинул от себя документы.
- Сегодня я не могу читать, сказал он. - Да они и мало меня интересуют.