Она последовала за ним через улицу к его машине. Уже некоторое время шел холодный моросящий дождь, мелкие капли нескончаемой чередой падали с неба цвета сланца. Дождь пришел с северо-востока, из пролива Лонг-Айленда. Улицы были серыми, бесчестными и пустыми. Куда она ни поворачивала голову, везде видела только дождь и бетон. Мимо просеменила голодная кошка, ища, где бы укрыться.
Она заметила, что он наблюдает за ней, угадала, о чем он думает. Он был худым, действительно похожим на еврея, выглядел слишком интеллектуальным для полицейского. Она решила, что ему, должно быть, года тридцать четыре или тридцать пять. Его чернью как смоль волосы редели на висках, на подбородке синела короткая щетина. Он казался немного растерянным.
Они медленно поехали на восток вдоль Мертл Авеню. Абрамс молчал, не уверенный, как себя с ней вести.
Она сидела, подавшись вперед, без всякого выражения глядя сквозь ветровое стекло на обычные унылые улицы. Жестяные банки и разбитые бутылки, собачьи фекалии и использованные шприцы; дождевая вода впитывалась в изломанный и искореженный мир страха и ненависти, квартал за кварталом отвердевшей злобы и любви, прогоркших и ставших никому не нужными.
За какие-то несколько часов весь этот мир стал холодным и чужим, и она осознала, словно в первый раз, как глубоко она ненавидела и презирала его. Анжелина отвернулась, ища взглядом солнце, но кругом был только дождь, и бетон, и балдевшие от метадонанаркоманы, жмущиеся тесными кучками в подъездах Кингсвью.
Они повернули направо на Классон, миновали полицейский участок, выехали на Де Калб. Он прижался вправо у следующего квартала и поставил машину во второй ряд. Она вдруг поняла, что он так и не заговорил после того, как они сели в машину.
4
Бар был наполовину пуэрториканским, наполовину итальянским. Именно поэтому его и назвали "У Мэрфи". Он был почти пуст: горстка студентов-графиков из института Пратта, сменившийся с дежурства полицейский, парочка черных девушек по вызову, пришедших с Бед-стрит, чтобы отстоять дневную смену, старый сицилиец, вполголоса беседовавший на просторечном итальянском с человеком за стойкой. Приглушенный свет, узкие кабинки с сиденьями из искусственной кожи, полу стершиеся таблички на итальянском и испанском, кислый запах виски, маленькие призраки мелких мечтаний. В вычурных потускневших зеркалах позади стойки беспомощно мерцали преломленные образы разноцветных бутылок.
– Вам здесь нравится? – спросила она.
– Нет, – ответил он. – Но тут тихо. Нет ни музыкальной стойки, ни телевизора. Нам нужно поговорить.
Она спросила "Джек Дэниэлс". Он принес бутылку и два бокала, поставил их на столик между ними.
– Как же это получилось, что такая милая девушка, как вы, начала пить вот это.
– Я не милая девушка.
– Нет?
– Нет.
Они сидели в тени, в отдельной кабинке в глубине бара. На стене тусклая лампочка прятала свой свет в пыльном абажуре. Он налил ей полный бокал и наполнил свой до половины. Ее руки дрожали, когда она подносила бокал ко рту. Бокал стучал о зубы. Лейтенант промолчал, наблюдая, как она изо всех сил прижала бокал к губам; виски пролилось ей на подбородок. Ее глаза ярко блестели от слез. В волосах виднелись капельки дождя.
– Когда вы в последний раз видели своего мужа? – спросил он.
– Я не понимаю...
– Вы сказали, что вы замужем, когда мы беседовали с вами вчера.
– Я сказала? Наверное, сказала. Я не помню.
– Вы сказали, что его зовут Рик, что он преподает в университете Лонг-Айленда.
– Правильно. Он антрополог. Большой человек, очень важный. Читает курсы по религиям Африки и стран Карибского бассейна. Иногда еще трахает своих студенток. – Анжелина поставила бокал на стол. Непонятно как, но она сумела выпить почти половину. Она заметила, что он не притронулся к своему.
Ее глаза были порочными и зелеными, как у ящерицы, большие, с крошечными крапинками янтаря, рассыпанными по самому внешнему краю зрачков. Эти крапинки исчезали, как пыль, при малейшей тени. Прикрытые глаза, одурманенные сном – сном, от которого она не просыпалась уже сорок с лишним лет. Глаза цвета морской глубины, познавшие утрату, разочарованные, одинокие, пропитавшиеся снами. Она без смущения остановила их на его глазах, не мигая, моля о каком-нибудь видении, выходящем за простые рамки человеческого зрения.
Он посмотрел на нее с печальным выражением:
– Вы сказали, что позавчера вечером поссорились с ним. Это правда?
– Поссорились? Да, наверное. Он ушел из дома. Такое случалось и раньше.
– Из-за чего? – Он нерешительно помолчал. – Эта ссора, она касалась одной из его студенток?
Анжелина подняла бокал, сделала глоток, поставила его на место.
– Нет, не думаю. Не помню. Из-за этого мы уже перестали ссориться. Что толку? Я говорю ему, что ухожу, он говорит: "Возвращайся домой на Гаити". Что это за выбор? – Она посмотрела на него. Почему она говорила все это, выставляла напоказ свои слабости в дешевом баре? – Кажется... Кажется, это было из-за Филиуса.
– Того мужчины, который скончался вчера ночью? Из вашей квартиры? Филиуса Нарсиса.
Анжелина поморщилась. Она не хотела думать о квартире. У стойки один из студентов натянуто рассмеялся. В бар вошел ямаец и о чем-то заговорил с проститутками. Анжелина почувствовала, что ее спина покрывается гусиной кожей.
– Да, – сказала она. Ей захотелось встать и уйти, повернуться ко всему этому спиной, забыть все, словно ничего не произошло. – Мы поругались из-за Филиуса. Он пропал. Я хотела позвонить в полицию. Рик сказал "нет".
– Он объяснил почему?
Она пожала плечами:
– Это имеет значение? Он считал, что это может доставить некоторым людям неприятности.
– Каким людям?
Она заколебалась, потом опять пожала плечами:
– Гаитянцам, беднякам. Он считал, что вы навлечете на них беду, если станете задавать вопросы.
– Какую именно беду?
Снова пожатие плечами.
– Кто знает?
– Он был встревожен?
– Не знаю. Возможно. Да, думаю, был. – Она знала, что был. Почему правда об этом выговаривалась с таким трудом?
– Чем именно?
– Он мне не сказал. – Эта ложь пришла легко, как и гнев. Анжелина наполнила маленький бокал почти до краев. На этот раз ее рука была более твердой.
– Что-то произошло до этого?
– Произошло? – Она ощутила страх, почувствовала себя пойманной в ловушку.
– Да. Вчера вы говорили что-то о видеофильме. Об этом Филиусе. Вы казались сильно напуганной. Вы... вас было трудно понять. – Он помолчал, раздумывая. – Послушайте, я понимаю. Вы были взволнованны. – Лейтенант сделал паузу, поигрывая своим бокалом. Он еще не выпил ни глотка. – Расскажите мне о нем. Расскажите мне об этом видеофильме.
Она объяснила ему, как могла, спотыкаясь на каждом слове и умолкая в нерешительности. Он слушал внимательно, чувствуя ужас в ее голосе, видя его в ее глазах.
– Что вы обнаружили? – спросила она, закончив свой рассказ.
– Обнаружили?
Анжелина затаила дыхание. Сердце бешено колотилось в груди, она была уверена, что он слышит его удары.
– В моей квартире. В гостиной комнате. – "Под полом", -хотела она сказать. Но произнести этого вслух не смогла. Часть ее еще надеялась, что все это приснилось ей в кошмарном сне.
Он замялся:
– Вы знаете, что мы обнаружили. Что и вы обнаружили.
– Сколько их? – спросила она тихим, неуверенным голосом.
Он не спешил с ответом.
– Сегодня поздно утром я беседовал в морге с доктором Тэйлором. Всего они привезли девять тел. Четверо скончались недавно, не позже двух месяцев назад; остальные умерли гораздо раньше. Тэйлор считает, что их взяли с местных кладбищ. Некоторые все еще были в гробах.
Она почувствовала его даже здесь, запах гниения. Он преследовал ее от самой Африки, он был с нею здесь, в баре.
– Рик знает? Вы сообщили ему?
Абрамс в упор посмотрел на нее. Он чувствовал усталость. Он провел на ногах почти всю ночь, ухватил несколько часов сна и в девять утра снова был на работе. Что-то говорило ему, что это дело будет скверным.
– Миссис Хаммел, у меня для вас плохие новости.
Она словно не слышала его.
– Вы понимаете? Плохие новости о вашем муже.
– О Рике?
Он кивнул:
– Он... Его тело было найдено сегодня утром. Вы еще спали, мы... не хотели подвергать вас еще одному испытанию. Мы опознали его по документам в бумажнике. Фотографии совпадали. Разумеется, вам придется приехать в морг для официального опознания; но это не сейчас, позже.
Она ничего не сказала в первый момент, просто смотрела на стол, на бокал виски. Он ненавидел эту часть своей работы – делить чужое горе вот так, один на один, к чему она его принуждала.
– Где?
– Простите?
– Где его нашли?
– В парке. Я имею в виду Форт-Грин, не Проспект. Под деревом рядом с памятником. Он был... – Абрамс замолчал. Никто еще не придумал легкого способа говорить то, что он собирался сказать. – Кто-то убил его. Один бегун наткнулся на него сегодня рано утром. Тело лежало недалеко от тропинки, его даже по-настоящему не попытались спрятать. Он... – Абрамс опять запнулся. Он побывал на месте преступления и видел труп. – Ему перерезали горло. И... вырвали язык.
Кто-то спустил воду в туалете через стену от их кабинки. Наверху хлопнула дверь. Жалующийся голос что-то прокричал по-испански.
Она подняла лицо. Он ожидал увидеть слезы или тупую, онемелую бесчувственность, но не это. Она смотрела прямо на него. Не мигая, глаза в глаза. И она улыбалась.
5
Дождь так и не перестал идти в тот день. На улицах нескончаемый ливень превратил земную твердь в воду, качающуюся, как в колыбели, в странном тусклом свете. Сточные канавы пожирнели и разбухли, забитые мусором. Под свинцово-серыми тротуарами вибрировали канализационные стоки, наполненные полым, истерзанным гулом.
Анжелина сопровождала Рубена Абрамса в морг больницы Кингз Каунти Хоспитал. Он хотел, чтобы она официально опознала тело Рика. Они остановились у входа в травматологическое отделение, вышли из машины и зашагали под косым дождем к моргу. Морг находился справа от них, вверх по короткой лестнице.
Ничто не напоминало здесь о смерти, в нос не ударял тяжелый запах формальдегида – обычный холл в обрамлении дверей в кабинеты. Рубен пропустил Анжелину в дверь налево, на которой висела табличка "Главный эксперт судебной медицины". На глаза ей попалась надпись: "Опознание тел с 9.00 до 16.00". Анжелина спросила себя, что происходило с теми, кто умирал в нерабочее время.
На двери слева было написано: "Вход только для сотрудников отдела по расследованию убийств, полиция Бруклина". На стенах висели плакаты, предлагавшие советы тем, кто только что понес тяжелую утрату. На низком деревянном столике лежали листки и буклеты. Другая дверь, ведущая в один из кабинетов, открылась, и оттуда вышел клерк, который буднично, словно со старым знакомым, поздоровался с Абрамсом: было очевидно, что им уже не раз доводилось работать вместе. Он повернулся и посмотрел на Анжелину, маленький человек в очках с печальными глазами.
– Миссис Хаммел?
Она кивнула. Клерк смотрел на нее застывшим взглядом.
– Будьте добры, пройдите в мой кабинет.
Сердце Анжелины часто билось, подстегиваемое стерильностью окружающей обстановки, полным отсутствием в воздухе настоящей смерти. Эта атмосфера вежливой обходительности была слишком разреженной, Анжелина чувствовала, что задыхается в ней.
У заваленного бумагами стола ей предложили расписаться в журнале, затем попросили предъявить удостоверение личности. Клерк заполнил лист, озаглавленный "Личное опознание тела", – три копии: одну для подшивки к делу, вторую для бюро, занимавшегося поиском пропавших лиц, в городском управлении полиции Нью-Йорка, третью для окружного прокурора. Она никогда не думала, что смерть может настолько усложняться.
– Миссис Хаммел, – сказал клерк, – я покажу вам фотографию человека, чье тело было обнаружено сегодня утром в парке Форт-Грина. Не спешите. Если вы сможете с полной уверенностью сказать нам, что это действительно ваш муж, вам тогда нужно будет просто поставить свою подпись на этом бланке. Вот и все формальности.
Она покачала головой.
– Никаких фотографий, – сказала она. Ее голос звучал твердо, хотя сердце трепетало. – Я хочу его видеть.
– Миссис Хаммел, я не рекомендую...
Лейтенант положил руку ему на плечо. Клерк вздохнул:
– Очень хорошо. Внизу у нас есть комната с окном, через которое вы можете осмотреть останки. Я попрошу подготовить тело.
Пять долгих минут спустя они были готовы. Клерк проводил Анжелину в смотровую. Когда она села, он отодвинул занавеску в сторону. За узким окном, в крошечной, облицованной белым кафелем комнате, в холодном свете ламп, которые задумчиво гудели и помаргивали, половина ее жизни лежала обнаженной на каменной плите.
Кто-то круто зачесал Рику волосы назад ото лба. На висках были видны следы перхоти. Подбородок потемнел от небритой щетины. Торс накрыли жесткой белой простыней, под голову положили резиновую подушку. Даже с закрытыми глазами он выглядел как человек, которому неудобно. Его губы были изрезаны и разбиты там, где убийца пытался вырезать язык. На одной щеке нож оставил рваный шрам, его края разошлись, но крови не было.
Он был бледен, и он изменился, но это все равно был Рик: тот старый Рик, которого она любила когда-то, так давно, что об этом было больно вспоминать, и Рик последних лет, к которому она утратила всякие чувства. Теперь это не имело значения, никакого значения совершенно. Она один раз кивнула головой и направилась к двери.
Абрамс взял ее под локоть и проводил к кабинетам наверху. Она тяжело оперлась на него. Руки и ноги стали как будто жидкими. Человек с печальными глазами попросил ее подписать протокол опознания, отметив нужное место грязным ногтем. Впервые со времени своего медового месяца Анжелина сознавала, что фамилия, которой она пользуется, принадлежит другому человеку. Когда чиновник наклонился вперед, чтобы забрать бумаги, она заметила на тыльной стороне его правой руки вытатуированное слово "Бог", а на левой – "Иисус". Он вышел из-за своего стола и пожал ей руку, бормоча выхолощенные соболезнования выхолощенным голосом. Она обратила внимание, что у него плохо пахнет изо рта.
У двери он снова взял ее за руку и вложил что-то в ладонь – сложенный кусочек бумаги. Выйдя в холл, Анжелина развернула его. Это оказалась маленькая брошюрка, густые фиолетовые чернила на розовой бумаге. "Вечная жизнь с Господом Иисусом". Она скомкала ее и швырнула на голый линолеум, покрывавший пол.
– Ему разрешают это делать? – спросила она. Она чувствовала ту злость, которая лишена всякого смысла и причиняет боль, потому что не имеет ни цели, ни выхода.
Абрамс пожал плечами:
– Вреда от этого нет.
– Но если вы...
– Я не думаю об этом, – резко ответил он. Он взял ее за руку и вывел на улицу. Дождь все еще шел.
* * *
Она не захотела ехать в другой бар. Они остались в "форде" и покатили в молчании вдоль качающихся, залитых дождем улиц, как парочка беспечных влюбленных, которым негде приземлиться и которые пережидают непогоду в машине. Он думал о ее улыбке в баре, когда он сообщил ей, что ее мужа нашли в парке с перерезанным горлом и вырванным языком. Она выглядела усталой: он был готов принять это в качестве объяснения.
Наступили сумерки, тихие и тусклые. Дождь по-прежнему сыпал с небес, холодный, окрашенный разбухшими от воды голубыми и золотистыми огнями. Он низвергался мерным водопадом на сияющие небоскребы центрального Манхэттена, на бары, театры и модные галереи с серыми стенами, на стекло и мрамор, плексиглас и бронзу, ложь, позы и выхолощенные подобия настоящих вещей. Он бездумно падал на темные дома Гарлема, на обозленно торчащие вавилонские башни Бруклина и южного Бронкса, на жилые новостройки и железные дороги, на дерево, ржавчину, битое стекло, на новую ложь, новые позы, новые подобия.
Они беспокойно ехали по сверкающим, как столовое серебро, улицам, на которых не было видно ни одного человека. Дождь и огни изо всех сил пытались сотворить нечто волшебное из грязи и убожества, но ничто не могло рассеять сгустившуюся здесь тьму. Их мир был грубой, жестокой реальностью, которую ни одна волшебная палочка не могла превратить в сказочную страну. Дождь барабанил по металлической крыше машины и струился по запотевшему ветровому стеклу.
– Вы не знаете, кто мог бы убить его? – спросил Абрамс. Он смотрел прямо вперед, чтобы не смотреть на нее.
Она ответила не сразу, наблюдая, как капли дождя падают на стекло и исчезают. Что мог полицейский-еврей понять в причинах смерти Рика?
– Нет, – сказала она. – Я не знаю никого, кто ненавидел бы его настолько сильно.
– Вы полагаете, что это было сделано из ненависти?
– Нет. Я же сказала вам, вряд ли кто-то ненавидел его настолько сильно. Должно быть, он наткнулся на кого-то, на какого-нибудь сумасшедшего.
Абрамс вытянул руку и поводил ею по запотевшему стеклу, расчистив небольшой круг.
– Некоторые из тел, которые мы обнаружили, были изуродованы, – сказал он. – Некоторые оказались без ушей. У других были вырваны языки. Или вырезаны, разница весьма небольшая.
Она промолчала. Они ехали на запад по Атлантик Авеню, под темной эстакадой лонг-айлендской железной дороги.
– Сверните направо на Портланд, – попросила она.
Ему не нужно было спрашивать, куда она хочет попасть. Портланд вела прямо к парку Форт-Грина.
– Там ничего нет, – заметил он.
– Я хочу посмотреть.
– Темно. Идет дождь. Смотреть там не на что. – Его рабочее время кончилось два часа назад. Что он делает в машине под дождем с этой женщиной, с чьей жизни только что сорвали все покровы? Ему следовало бы сейчас искать убийцу ее мужа. Не считая того, что он был убежден в одном: ей что-то известно, имя, мотив, какой-то случай. А может быть, еще что-нибудь, что-то, о чем он не мог даже догадываться. Он вспомнил ее улыбку в баре.
Она повернула к нему свое лицо и произнесла:
– Пожалуйста.
Свет фар встречного грузовика стер ее отражение со стекла. Абрамс повернул машину.
В парке не было ворот, которые закрывали бы доступ туда по ночам. Многие пьяницы и наркоманы проводили там темное время суток, накачиваясь каким-нибудь дешевым пойлом или торча на игле с героином. Сегодня, впрочем, парк будет пустовать. Сегодня дождь позаботится о том, чтобы все было чисто. Хоть и ненадолго.
К тому времени, когда он отыскал тропинку, они уже промокли до нитки. Он взял с собой фонарь, который всегда держал в багажнике автомобиля. Его браунинг тридцать восьмого калибра мягко прижимался к ребрам, уютно покоясь в своей маленькой кобуре под мышкой.
– Это случилось вон там, – сказал он. – Рядом с памятником.
Вдоль всей тропинки стояли фонари, светясь, как бумажные золотые нимбы из дешевой лавки. Их обманчивое обещание тепла в ночной темноте лишь еще больше обострило в Рубене чувство опустошенности и тревоги. Ему не хотелось быть здесь.