Первым из раздевалки вышел Конан-Варвар, бросивший вызов. Он был очень похож на описания того, чье имя носил - высокий и могучий, он ступал тяжелой походкой, поигрывая чудовищными буграми мышц. Из одежды на Конане-Варваре было только некое подобие набедренной повязки, вроде как из звериной шкуры. Следом за самим героем, красный от важности и натуги, вышагивал оруженосец, неся на вытянутых над головой руках тяжелый двуручный меч.
Соратники Конана-Варвара по рэкету встретили своего вожака одобрительным ревом, а конкуренты свистом, оскорблениями и насмешками. Охранникам, старающимся удержать враждующие группировки на отведенных им местах, приходилось нелегко.
Конан-Варвар пролез между канатами на ринг, принял меч из рук оруженосца и пару раз взмахнул широким клинком, словно демонстрируя, как он сейчас порубит в капусту своего жалкого врага.
А между тем на публике появился Конан-Разрушитель, и жалким он не выглядел, отнюдь. Пожалуй, он был даже покрупнее Конана-Варвара, хотя, казалось бы, куда уж крупнее. Одет Конан-Разрушитель был в кожаные штаны, но и только. Его также сопровождал оруженосец с мечом, и меч тот разве что самую малость уступал размером вертолетной лопасти.
Новый взрыв рева из луженых глоток бойцов враждующих дружин едва не сорвал прочь крышу спортзала.
Пробравшись на ринг, Конан-Разрушитель взял поданный оруженосцем меч одной рукой и непринужденно обмахнулся им, как дама обмахивается веером. Затем каждый из Конанов поочередно обрушился на противника с потоком ужасных оскорблений и угроз, дабы распалить как следует собственный боевой дух и смутить, поелику возможно, боевой дух врага.
После того, как боевой дух достаточно распалился, с формальностями было покончено - противники сошлись.
Длинные двуручные мечи были слишком тяжелы даже для таких здоровенных мужиков - оба бойца двигались слишком медленно для того, чтобы нанести противнику неожиданный удар. Пока один неторопливо замахивался, другой, так же неторопливо, соображал, как отбить атаку.
Мечи звенели, легкие бойцов работали как кузнечные меха, тела блестели от пота, зрители вопили.
Сражение, наверное, могло бы продолжаться долго - до тех пор, пока противники не свалились бы от изнеможения. Однако вышло иначе. Конан-Разрушитель, рявкнув, нанес особенно сильный удар. Конан-Варвар этот удар, как и все предыдущие удары, принял на свой меч - и меч не выдержал, переломился возле рукояти.
Толпа взвыла.
- Сдаешься? - просипел Конан-Разрушитель, угрожая мечом обезоруженному Конану-Варвару.
- Черта с два! - ответил Конан-Варвар, отшвырнул в сторону обломок меча, пнул Конана-Разрушителя в колено и обеими руками схватился за руку противника, держащую меч.
Конан-Разрушитель ударил Конана-Варвара в лицо левым кулаком и разбил ему обе губы. Но Конан-Варвар не выпустил руку противника из захвата, а вывернул ее резким рывком - так, что затрещали кости, и меч выпал из ослабевших пальцев Конана-Разрушителя. Конан-Варвар на лету поймал меч за рукоять и с разворота, одним взмахом, снес Конану-Разрушителю полголовы.
9
Панихида должна была начаться в одиннадцать часов. Егор пришел за пять минут до назначенного времени. Лена увязалась с ним, хоть он и пытался ее отговорить: похороны - вещь такая… психологически тяжелая.
Черного костюма в гардеробе Егора не нашлось, да и жарко было бы нынче в черном костюме, поэтому Егор просто оделся строже, чем обычно, сменив привычные джинсы и клетчатую рубаху, на темные брюки и белую рубашку. Еще он повязал галстук.
Лена, понятное дело, одета была точно так же, как и накануне.
Возле дома, в котором жили родители Дениса Брагина, собралось уже довольно много народу. Из присутствующих, которые были постарше, Егор почти никого не знал, только мать Дениса да его старшую сестру. Из тех же, кто были помоложе, Егор знал почти всех - в основном, по художке.
Ленька был уже здесь, он подошел первым и оменявшись с Леной напряженно-безразличными приветствиями, сказал Егору:
- Я уж думал, что ты не придешь.
- Почему это? - спросил Егор. - Разве я опоздал?
- Да нет…
Со скрипом открылась дверь подъезда, и вышел отец Дениса. Егор едва его узнал - Брагин-старший так сильно постарел с тех пор, как они встречались в последний раз; было это на дне рождения Дениса, почти год назад…
Отец Дениса поправил два стоявших на асфальте табурета, подравнял их и обернулся ко вновь открывшейся двери. Оттуда четверо мужиков, покряхтывая от напряжения, вынесли гроб и поставили его на табуреты.
Егор увидел лицо Дениса - желтоватое, словно восковое - и вспомнил другое его лицо, на милицейской фотографии, искаженное, изуродованное смертью. Ему стало нехорошо. Тогда Егор закрыл глаза и стал вспоминать Дениса живым, как они познакомились на первом курсе, как Денис принес ему книжку Толкина, сказав: Вещь! Прочти обязательно, - как…
Завыли-заголосили непременные в таких случаях темные старухи. От их тоскливого воя мороз шел по коже.
Плакальщицы, - подумал Егор неприязненно. - Баньши.
Он открыл глаза.
Мать Дениса плакала навзрыд, некрасиво кривя красивое лицо. Отец Дениса неуклюже пытался ее успокоить. Потом замолчал.
Многие из женщин - и постарше, и молодые - плакали.
Егор взглянул в лицо стоявшей рядом Лены. Ее глаза были сухи, но губы ее были плотно сжаты в тонкую линию. Егор снова пожалел, что уступил и согласился взять ее с собой.
Потом разные люди говорили разные слова - вроде бы обязательные, но, на самом деле, никому не нужные.
А Егор стоял и спрашивал себя, почему он не чувствует никакой скорби или печали - ничего, только усталость и желание, чтобы все поскорее заканчивалось.
Егор еще раз окинул взглядом присутствующих на панихиде - и уцепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Ему просто не полагалось здесь быть. Но он пришел. Длинноволосый кассир из магазина японской аудио-видеотехники.
- Вот ведь гад, - сказал Егор вполголоса.
Ленька, однако, услышал и обернулся, удивленный неподходящими для похорон словами Егора.
- Кто?
- Да ван тот, длинноволосый. - Егор на какое-то мгновение отвлекся на Леньку, а когда снова посмотрел в прежнем направлении, то уже не увидел там доморощенного самурая.
- Где? - спросил Ленька, вертя головой. - Который?
- Смылся, - сказал Егор с досадой. - Сволочь.
На них стали коситься стоявшие рядом люди.
- Не ругайся, - шепнула Егору Лена. - Ты же на похоронах.
Заиграл оркестр. Не та сиплая и фальшивая команда спившихся лабухов, что кочует с одних похорон на другие, а свои же, знакомые ребята из музыкального училища. Они не играли похоронный марш, их мелодия была негромкая, печальная и по-настоящему красивая. Егор ощутил холодок под сердцем и ком в горле.
Четверо носильщиков снова взяли на руки гроб, занесли его в автобус, приспособленный под катафалк. Рядом стоял еще один автобус, и в него стали садиться люди. Далеко не все захотели поехать на кладбище, видимо, сочтя исполненным свой последний долг перед усопшим.
Егор заколебался. Ему, откровенно говоря, тоже не хотелось ехать на кладбище, но он вроде как должен был присутствовать до самого конца.
Он посмотрел на Лену.
- Я не поеду, - ответила она на его невысказанный вопрос. - Прости, но я что-то не очень хорошо себя чувствую. Пожалуй, вернусь в общежитие.
А отец Дениса, стоявший у дверей автобуса, спросил:
- Егор, ты едешь?
- Я должен поехать, - сказал Егор Лене. - Извини, что я не могу тебя проводить. - Он повернулся к Леньке. - Присмотри, чтобы все было в порядке. - И снова Лене, извиняющимся тоном: - Я должен.
До кладбища ехали почти полчаса, оно было за городом. На краю деревеньки в полтора десятка домов на холме стояла старая ветхая церквушка, и здесь же, внутри покосившейся ограды, погост.
- Дедушка с бабушкой тута лежат. Теперя, вот, и Денис, - сказала низенькая полная женщина, смутно знакомая Егору. Кажется, Денису она приходилась теткой. - Ничего, место хорошее, сухое… - Словно про новую квартиру говорила. Егор скрипнул зубами: не все ли равно теперь Денису, где он обретет последний приют?
Из автобуса вынесли гроб и по узеньким дорожкам между старых заросших могил донесли на руках до свежевырытой ямы на дальнем краю кладбища, возле самой ограды.
Произносили последние слова.
- Егор, - шепнул отец Дениса. - Скажи ты.
А что сказать? Егор не знал, но он подошел к гробу.
- Денис, - начал Егор. - Он был…
Горло перехватило. Егор смотрел на холодное восковое лицо лежащего в гробу друга и не мог ничего сказать. Он был - и все. Все. Кому теперь нужны слова?
- Прощай, друг, - тихо сказал Егор и быстро отошел в сторону. Ему хотелось плакать, но плакать он не мог, не умел.
Священник из сельской церкви прочитал молитву за упокой души раба Божия Дениса. Старухи в черных одеждах, похожие на ворон, вторили ему.
Гроб накрыли крышкой; застучали молотки. Женщины снова заплакали. На длинных полотенцах гроб опустили в могилу. Каждый, подходя, бросил по горсти земли. Бросил и Егор. Потом в дело пошли лопаты; те же самые мужики, которые носили гроб и опускали его в могилу, теперь засыпали яму землей. Они орудовали лопатами сноровисто, привычно, и скоро все было кончено. Отец Егора дал им водки.
Вот так, погребли по христианскому обычаю, - подумал Егор, глядя на небо. Есть ли кто-то там, наверху? И если есть, куда он смотрит?.. Небо было синее-синее, безоблачное.
С кладбища все выходили тихие, задумчивые. Медленно, чинно расселись по местам в автобусе и поехали обратно в город - на поминки.
Никто не обратил внимания, что и по пути на кладбище, и на пути с кладбища за автобусом, держась в некотором отдалении, неотвязно следовала белая хонда.
На поминки Егор не пошел, сочтя это для себя совершенно излишним. К тому же там пришлось бы пить водку, а он водку не пил ни при каких обстоятельствах. Поэтому, когда автобус остановился возле ресторана, закрытого в этот день на спецобслуживание (читай - поминки), и скорбные люди потянулись из салона автобуса в банкетный зал, Егор постарался незаметно уйти. И ушел.
Домой возвращаться не хотелось. Настроение было не то чтоб совсем поганое, но какое-то тягостное, глухое, и нужно было найти себе какое-нибудь занятие, чтобы хоть как-то отвлечься от этой гнетущей меланхолии.
Чем заняться, чем заняться?
Работой, конечно.
Домой зайти все-таки пришлось. Егор наскоро перекусил, попил чайку. Потом сменил костюм на повседневные джинсы и рубашку, а еще одни джинсы, совсем заношенные, тертые, все в пятнах намертво присохшей краски и застиранную до бледности спортивную майку положил в пакет. Теперь можно было идти в детский сад.
Времени было без скольки-то там два. Тихий час.
Егор сильно удивился обнаружив в группе Леньку. Тот занимался откровенно малярной работой - красил верхнюю часть стены на своем участке в ровный голубой цвет.
- А ты что здесь делаешь? - спросил Егор.
- Как что? Небо красю, - ответил Ленька, орудуя широкой кистью, вставленной в метровый отрезок металлической трубы. Стена была большая, небо, понятное дело, высоко, и просто так, с пола до самого верха не дотянешься, а переставлять стремянку, слезая с нее и вновь залезая, Лентяю было, конечно, не в кайф, вот он и приспособился нарастить себе руку. Голь на выдумку хитра.
- Как там Лена? - спросил Егор.
- Ничего, - сказал Ленька. - Я ее проводил до общежития, как ты просил. Она к себе в комнату пошла, а я сюда вернулся, вспомнил, что у меня завтра экзамен по английскому - полдня, считай, уйдет.
- Ага-ага, - покивал Егор. - И ты решил сегодня зачин сделать.
- Решил, - согласился Ленька, взглянул на Егора искоса и спросил: - А ты чего на поминки не пошел?
- Ну, не пошел, - пожал плечами Егор. - Не захотел.
Он отошел к распахнутым настежь окнам - Ленька открыл их, чтобы поскорее выветривался запах краски - бросил на подоконник пакет со сменной одеждой и вздохнул:
- Тяжело что-то.
- Из-за краски, наверное, - сказал Ленька.
- Наверное, - сказал Егор и стал переодеваться.
На своем участке стены Егор начал работу с рисования потешных огней. Открыл банку с желтой краской, омакнул кисть и принялся красить везде, где накануне сам наметил желтый цвет. Творчествав данном процессе было ноль, но ничего кроме умелой ремесленной работы здесь и не требовалось.
В детском саду закончился тихий час - это было ясно на слух. Далее в распорядке дня значился, кажется, полдник. Потом ребятишек стали разбирать по домам возвращающиеся с работы родители.
Заходила Татьяна Георгиевна, постояла в дверях полминутки, посмотрела, как художники покрывают стены разноцветными разводами, не складывающимися пока в узнаваемую картину, и ушла, ничего не сказав.
В начале шестого Ленька собрал все кисти, которыми работал и сунул их в банку с водой.
- Я на сегодня закончил, - сказал он Егору. - Пойду еще учебник по английскому попытаюсь почитать, а то вот спросят меня завтра на экзамене про герундий - я им и не отвечу.
Егор, стоявший на стремянке, обернулся посмотреть, что успел сделать Ленька. Ленька успел сделать порядочно - выкрасив небо голубым, он загрунтовал белой краской все те места, где полагалось быть снежным пространствам, а снежные пространства были обширными; еще он положил глубокие синие тени от семерых идущих по снегу, но к самим фигурам не приступал - так они ишли по белизне, призраки-тени, пятна синей краски на стене.
- Ступай, Лентяй, - махнул рукой Егор.
- А ты разве не идешь? - спросил Ленька.
- Нет, я останусь, поработаю еще, - сказал Егор. - Я сегодня позже начал, позже и закончу.
На самом деле он, глядя на раскрашенную Ленькой стену, вдруг понял - к а к следует сделать снежные вершины, чтобы на плоскости возникло пространство, глубина, пусть иллюзорная. Он опасаялся, что это ясное ощущение пропадет, забудется к завтрашнему дню, и потому, после нетерпеливого прощания с Ленькой, наконец оставшись один, Егор принялся торопливо смешивать краски.
Он писал. Не красил стену скверными, непригодными для живописи красками, - а именно писал. На улице вечерело; в группе пришлось включить освещение. Леминесцентные лампы, разумеется, совсем не то же самое, что и естественный дневной свет, но это уже не имело значения - Егор знал, какие ему нужны оттенки, какие ему нужны краски. Моменты подобной правильной ясности случались у Егора нечасто, и он их очень ценил; он помнил каждый из этих моментов, помнил, что он сделал тогда.
Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.
- Егор?
- Что? - Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.
- Ты еще долго собираешься здесь оставаться?
- Не знаю. - Егор пожал плечами. - Стих на меня нашел.
Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.
- Красиво, - сказала она. - Напоминает Рериха.
- Это похвала или оскорбление? - спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.
- Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, - поправилась Татьяна Георгиевна. - Но все равно здорово.
- Так что, я должен уйти? - спросил Егор, оставаясь на стремянке. - Мне бы хотелось еще кое-что успеть сегодня…
- Да нет, можешь оставаться, если хочешь, - сказала Татьяна Георгиевна. - Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.
- Спасибо, Татьяна Георгиевна, - сказал Егор.
- Это тебе спасибо, - ответила заведующая. - До свидания, Егор.
- До свидания.
Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно-оформительским работам.
- Энта, значитца, ты тута и рисуешь? - спросил он наконец.
Дурацкий вопрос, - подумал Егор но все же ответил:
- Я.
- И много платют? - полюбопытствовал сторож.
Ну, конечно, это самый важный вопрос.
- Много, - ответил Егор сухо.
- А скока? - продолжал настырничать сторож.
- Мильён, - раздраженно ответил Егор.
- Да иди ты, - сказал сторож с неопределенной интонацией - то ли врешь! то ли ни хрена себе!
- Сам иди, - пробормотал Егор негромко.
Сторож, хоть был и немолодой, но не глухой, прекрасно все расслышал, недовольно заметил что-то насчет сопляка и наглеца и обиженно удалился. Егор слез со стремянки, передвинул еевдоль стены на новое место и вновь забрался наверх.
На улице сгущались сумерки.
Услышав под окнами подозрительный шорох и шум, Егор оглянулся. В открытое окно влезал давний знакомый - длинноволосый продавец из магазина Проспект, в руке незваного визитера холодно блистал самурайский меч.
Ну дела!
Егор бросил кисть и соскочил со стремянки. Продавец-самурай спрыгнул с подоконника на пол и на цыпочках, семеня мелкими шажками, быстро побежал к Егору, обеими руками занося над головой меч. Егор толкнул ему навстречу стремянку и бросился в угол, где, прислоненный к стене, стоял принесенный ленивым Ленькой метровый обрезок полудюймовой стальной трубы. Самурай легко уклонился от падающей стремянки, и она брякнулась на пол с жестяным грохотом. Егор схватил трубу и обернулся, с ходу парировав удар, нанесенный справа сверху. Сталь зазвенела о сталь, брызнули бледные искры.
Труба - не меч, гарды у нее нет, и если бы клинок самурая, не дай бог, соскользнул вниз - Егор остался бы без пальцев. Поэтому Егор не допускал скользящего парирования, удары противника он встречал под большим углом - так, что лезвие меча врубалось в трубу, оставляя на ней глубокие зазубрины.
Самурай фехтовал уверенно, опытно, но арсенал его приемов был ограничен - он владел всего несколькими приемами кэн-дзюцу. Если бы Егор был вооружен чем-нибудь посерьезнее обрезка трубы, он разделался бы с длинноволосым в два счета.
Противники кружили по комнате скользящими шагами. Выпад - парирование, выпад - парирование. Оказавшись возле груды детской мебели, Егор зацепил ногой маленький деревянный стульчик и швырнул его в голову самурая. Самурай на лету разрубил стульчик надвое. Меч у него был хороший.
В этот момент в незапертую дверь группы заглянул сторож, прибежавший на шум рухнувшей стремянки. Оба противника как раз стояли вполоборота ко входу и могли видеть фигуру свидетеля поединка краешком глаза.
- Ёпть! - воскликнул сторож и со всех ног бросился прочь.
Егор надеялся, что сторож не просто сбежал, а поспешил к телефону, чтобы позвонить в милицию. Милиция - это хорошо, милиция - это правильно. И Егор решил потянуть время до приезда кавалерии, принял позицию кумати, уйдя в глухую, но уверенную защиту.
Впрочем, самурай тоже все правильно сообразил, он не стал дожидаться милиции. Попятившись к окну, длинноволосый подарил напоследок зловещую усмешку и выпрыгнул наружу, в ночь.
Егор не пытался его остановить или преследовать, для этой цели он был недостаточно хорошо вооружен.