II
Если бы сторонний наблюдатель вдруг надумал бы оставить твердь земную и, воспарив ввысь над Ерофеевой пустошью, направил бы крылья своего дельтаплана, вертолета или, скажем, помела, чуть правее восходящего солнца, то, отдавшись потокам легкого южного ветерка, он в скором времени среди балок и холмов смог бы различить юркой змейкой бегущую речку Букашку. Следуя ее неторопливому течению, этот наблюдатель спустя несколько минут полета над глухими лесными чащобами и перелесками, приблизился бы к беспорядочной россыпи бревенчатых строений, со всех сторон обступивших единственную мощеную булыжником площадь, на которой высился монументальный особняк XVIII века. Вторым каменным зданием была высившаяся на окраине полуразрушенная часовня, третий же, недостроенный шестнадцатиэтажный небоскреб уже пятый год взирал на мир дырами исполинских окон и скалился выщербленными зубами беломраморной кладки. Совокупность трех каменных и пяти сотен бревенчатых строений и именовалась городом Букашиным.
История сохранила одно не вполне достоверное предание касательно топонимии данной местности. Сказывают, что во времена Крещения Руси, насаждавший в этих местах истинную веру столбовой дворянин Воибор Добрило, собрав жителей окрестных деревень и загнав их по горло в речку, добрые трое суток учил их кротости и смирению и убеждал принять учение Спасителя нашего. Остановился же лишь тогда, когда почувствовал, как кто-то пребольно куснул его в шею. Почесавши в бороде, боярин извлек из ее густых зарослей миниатюрную и донельзя противную рыжеусую тварь с шестью лапками и круглым брюшком, на вид злющую-презлющую. Даже будучи сжимаемой крепкими боярскими перстами, она шевелила лапками, усами и жвалами, изо всех сил стараясь тяпнуть карающую длань.
- Что ж это за пакость такая? - возопил изумленный Добрило.
- Вестимо что, - забубнили мужики, стуча зубами. - Это букашки наши от Хреста твово бегуть…
Строгим взором поглядел вокруг Добрило и убедился, что в данном случае глас народа и впрямь оказался гласом божьим. Несметные полчища букашек, покинув тела, шевелюры и бороды своих хозяев, видимо сомневаясь в их стойкости и дальнейшей жизнеспособности, образовали из тел своих сотоварищей живые понтонные мосты и решительно устремились на берег. Стройные колонны насекомых дружно атаковали боярскую дружину, которая усердно почесывалась в своих панцирях и кольчугах. Лошади воинов крутились на месте, вставали на дыбы и усердно мели хвостами.
- Ступай себе с богом, болярин! - взмолились мужики. - С верой твоей мы сами как-нибудь разберемся. Вишь, наши букашки совсем озверели. Съедят они тебя, как твой бог свят - съедят!
Воибор Добрило раскрыл было рот, чтобы рявкнуть на смердов начальственным матерным рыком, но, убедившись, что сам уже почти окружен превосходящими силами голодного зверья, приказал трубить ретираду и поспешил удалиться, прокляв на прощанье и букашинцев, и всю их алчную живность.
Трудно сказать, проклятие ли боярина или обилие насекомых оберегали городок от лихих исторических катаклизмов. Лишь раз букашинцам довелось выдержать настоящую битву со случайно заблудившимся в этих местах батыевым разъездом. В том бою полегли пятьсот букашинцев, все мужское население города и все до единого пятнадцать татар. В память об этом историческом сражении и была воздвигнута часовня, в стенах которой похоронили героических защитников города. Правда, в годы повального порушения церквей и этот древний храм был подорван трехтонным зарядом динамита, отчего вмиг развалился почти весь город, а оставшиеся в живых жители в момент оглохли и многие навсегда (потому-то, говорят, в войну их и в армию не брали). Дальнейшие отечественные беды не обходили городок стороной, хоть и не задерживались надолго. Хоругвь польских гусар выстояла здесь не более суток, французы - лишь заночевали, а немец - так и вовсе позорно бежал, обливаясь карболкой и развесив по округе тревожные вывески и надписи крупные готическими буквами: Achtung! Bucaszchein!
* * *
Вечером того же дня баянист и бузотер Гришка Семужкин с трудом добирался к родимому дому. Путь его был крут и извилист. Во-первых, потому, что улицы размыло после дождя и редко какую можно было пересечь, не оставив в грязи сапога. Во-вторых, на небе не было видно ни звездочки, ни краешка месяца, хоть вчера он красовался вовсю. В-третьих же, идти Гришке было трудно потому, что всю минувшую ночь и весь день Гришка гулял на свадьбе у своего племянника в деревне Лепилино.
Гришка брел, волоча за собой инструмент, спотыкаясь и падая, поминутно увязая в грязи и сопровождая каждый свой шаг непереводимыми сочетаниями из двух, трех и более букв.
Вдалеке уже загорелся огонек родного его дома, когда из темной подворотни поразительно знакомым скрипучим голосом его окликнули:
- Гринь, а Гринь?
- Ну че те-е? - отозвался он, мутным взором упираясь во тьму.
- Ты… подь сюды, а? - негромко позвал неизвестный.
- А… язви твою бога в душу… - пробормотал Гришка, но подошел.
Пожилой мужчина в прорезиненном плаще, понурив голову и не глядя Гришке в глаза, попросил у него сигарету. Гришка щедро сунул ему пачку "примы". Покопавшись в ней и перебрав все, мужчина выбрал сигарету, потер, понюхал, точь-в-точь как Гришкин покойный дядя Макар Селиверстыч, что прошлым летом утонул в Букашке. Прилепив сигарету ко рту, мужчина попросил огоньку.
- Ить ведь… - буркнул Гришка, но бросил свой баян на землю, отчего тот жалобно взрыдал, полез в карман за спичками, достал их и зажег. И лишь когда мужчина начал прикуривать, обхватив по дядиной манере гришкины руки своими холодными и влажными пальцами, Гришка, уже начавший помаленьку трезветь, бросил взгляд в его хмурое, востроносое лицо и с сомнением брякнул:
- Ты, что ли, дядя Макар?
Пустив облачко смрадного дыма, мужчина поднял на него глаза и кивнул.
- Я, Гринь, я. Кому и быть, как не мне?
Помолчали.
- Ну, и как вы тут? - вздохнув, спросил Макар Селиверстыч.
- Да… живем… - Гришка пожал плечами. - Помаленьку…
- Танечка в школу пошла?
- Пошла.
- А Валёк все двойки таскает?
- Все таскает.
- А дед Федор все лежит?
- Лежит. Что ему сдеется? - отозвался Гришка, тоже доставая сигарету. Сунул ее в рот, поджег и озадаченно спросил:
- А ты… Дядя Макар, вроде бы того… только ты не обижайся, а? Ты ж вроде… того, а?
Спички одна за другой ломались в его одеревенелых пальцах.
- Чего это "того"? - переспросил дядя.
- Ну… утоп, вроде…
Три спички, сложенные вместе, наконец-то зажглись, ярко высветив лицо Макара Селиверстыча. Оно было в точности таким, каким его год назад увидел Гришка, когда дядю вытащили спустя неделю после пребывания в омуте: иссиня-черное, с оскаленными зубами и закатившимися фарфоровыми белками.
- Ну… утоп, - подтвердил дядя, дохнув на Гришку запахом тины, гнили и разложения. - Бывает. И не то в жизни бывает.
- Оно-то… конешно… - еле слышно проронил Гришка, с которого моментально сошел весь хмель.
Спички, догорев, обожгли ему пальцы. Гришка, ругнувшись, отбросил их в сторону, еще раз глянул на воскресшего дядю и… совершил виртуозный прыжок с места назад, спиной вперед на самую середину улицы, под лучи единственной городской лампы.
Из темноты вослед ему алчно клацнули зубы.
- Ты… куда ж… Гринь?! Куда?.. - проскрипел дядя, протягивая к нему руки с длинными когтями и заходясь трескучим деревянным смехом. - Сам же ко мне придешь… все - придете!.. - и вновь захохотал.
Этот смех еще долго стоял в ушах Гришки, который несся по улицам родного городка, не разбирая дороги…
* * *
В кооперативном кафе "Чудо-Юдо" в тот вечер, как и всегда по вечерам гремела стереофоническая музыка, и бравый экс-"морской волк" Черноморского пароходства Миня Караулов, стоя за буфетной стойкой, демонстрировал посетителям достоинства видеомагнитофона Джи-Ви-Си, привезенного им из знойного Гонконга. На экране громадного "Шарпа" наяривал чечетку Рэй Паркер, напевая песенку о привидениях, а те, жутковатые и загадочные, преследовали полураздетых девиц и приводили в ужас обывателей.
Собравшийся в полутемной зале с обомшелыми сводами, разрисованными картинками из русских сказок, "цвет города" цокал языками и покачивал головами.
- Вай! Как… скачет! - обратился к арбузнику Тактымбаеву картошечник Абдирянц. - Самсэм как братья Гусакяны.
- Якши… - закивал головой арбузник.
- Я грю, страхулядин окле себя собрал, - встрял в разговор Боб Кисоедов, бывший городской маляр, с некоторых пор объявивший себя "свободным художником". Недавно, разрисовав кафе русалками и лешими, он на целый год выторговал себе право накачиваться в нем спиртным бесплатно, и теперь старался употребить максимально возможное количество означенного продукта. Супруги Карауловы, прикинув расходы, пошли на эту сделку, но поздно поняли, что в своих расчетах не учли ни поглощающих способностей Боба, ни широты его натуры - он не только пил как губка, но еще и задарма поил всякую шушеру. Не соглашался он и пьянствовать где-либо вне стен, собственноручно им расписанных, ибо неустанно требовал восхищения публики.
- Я грю, рази ж это призраки? - гундел он под носом у почтенных купцов-барышников. - Тьфу, а не привидяшки, так, шушера мелкая. Во-он, какой нечисть должна быть! - восклицал он, указывая на сумрачно-темный бесплотный лик на центральном панно. Призрак и впрямь был отменный, будто срисованный с натуры. Был он черен словно сам мрак, но где-то в глубине этой темноты просматривалось некое непередаваемое мерцание чего-то, заменяющего ему глаза и проблеск пока еще не раскрывшихся во всей красе своей клыков. Во тьме этой чувствовалась непередаваемая словами физическая мощь и, что самое странное и страшное, недюжинная духовная сила, ибо выступал он, гордый и могучий, во главе легиона бесов, ведьм, вампирчиков и прочей нечисти рангом помельче, как-то: вурдалаков, леших и домовых, не считая русалок, скелетов и каких-то еще гадов на редкость отвратительного типа. И вся эта нечисть, возглавляемая Черным Призраком, шла, перла, давила, неслась вперед, казалось, грозя через мгновение раздавить, смять и размазать по стенкам всех посетителей кафе.
Налюбовавшись своим творением, Боб загоготал и захлопал в ладоши, выражая свой восторг танцем в стиле "брейк", который на площадке исполняла дочка "отца города", Сашенька Бузыкина. Худенькая, затянутая в черную с заклепками кожу, с головой, напоминающей бело-голубую астру, она не блистала особыми статями, но умела производить впечатление. По словам Боба, она была "столичной штучкой" и всем своим видом старалась подчеркнуть, что в эту глухомань ее забросил злой рок. Недавно появившись в городке, эта миловидная девушка стала главой местных рокеров и золотой молодежи. К таковой себя причисляли и бывшие в тот вечер в ее компании главный местный бандит и бывший комсомольский вожак Жора Кашежев, молодой прораб Федюня Цыганков и пышнобедрая Лиана Бабурова.
Вокруг них за двумя столами спереди и сзади сидела местная "братва", во всяком случае так они себя называли. На самом деле это была самая обыкновенная банда молодых ублюдков, которая рэкетировала и обирала весь город пользуясь молчаливым попустительством "отцов города". Половина доходов от рэкета, наркотиков и фальшивой водки шла прямиком в карманы Бузыкина и Колоярова (о чем знал весь город, знали и в области, и даже писали разика два в оппозиционных газетах позже без вести пропавшие репортеры) - и беспрекословное соблюдение этого порядка служило основой стабильности в городке.
Музыка гремела, экран светился всеми цветами радуги, прелестная Бони Тэйлор, страдая в руках насильников, слезно призывала героя, и уж мчался с дальних техасских гор ей на помощь белозубый ковбой в белоснежной шляпе, а хозяин кафе, Миня Караулов, несокрушимой грудой возвышался над стойкой, бодро взбалтывая коктейли (перекупщикам захотелось попробовать "хайбола"). "Ну, мля, я вам, суки, щас смешаю такой "х…бол", про себя говорил Миня, три дня икать, падлы, будете…" - и старательно взбалтывал подозрительного вида суспензию из спирта, бормотухи, экстракта "фанты" и домашней бражки, время от времени попшикивая туда дихлофосом из баллончика. Делая это, он зорко следил за посетителями, которые все уже постепенно пришли в достаточно нетрезвое состояние, чтобы их можно было обдирать как липку. Неспешно прикидывая в уме выручку, он не сразу обратил внимание на призывный взор своей супруги Аннушки, исполнявшей при кафе обязанности официантки, судомойки и уборщицы. Взгляд ее недвусмысленно источал тревогу. Миня моментально отложил шейкер и двинулся на подмогу. Подойдя, он обнаружил, что за столиком, огороженном декоративной решеткой от общей залы, который держали, как правило, для самых уважаемых гостей и проверяющих, привольно расположилась отталкивающего вида старушонка с большим горбатым носом и уродливо оттопыренной нижней губой. Одета она была в овчинный тулуп мехом наружу и какую-то засаленную кофту. Рядом с нею в барочном кресле стояла видавшая виды облезлая и неопрятная метла. Хихикая и взвизгивая от удовольствия, она поигрывала с маленьким злобным хорьком, который с шипением прыгал по столу, расшвыривая хвостом столовые приборы и салфетки, щерил зубы и вертелся юлой, издавая самый препоганый запах, который только можно себе вообразить.
Пронзив испепеляющим взглядом сидевшего с осоловелым видом у дверей вышибалу Микиту, хозяин кафе надел на физиономию самую холодную и презрительную из своих улыбок и, вскинув озабоченно брови, негромко произнес не предвещающим ничего хорошего тоном:
- Гражданочка…
Не обращая на него внимания, старушонка резвилась со зверьком, который вдруг оказался ростом чуть ли не с кошку, хотя мгновение назад вполне поместился бы в рукавице.
- Гражданочка, сюда с животными вход воспре… - не договорив, бармен замолчал.
Старушонка лишь взглянула на него, и бравый Миня, отошедший на судах родного пароходства все моря и океаны, не покидая теплого буфета, сразу же уловил в ее взгляде тяжелый и властный огонек силы. И потому он немедленно сменил улыбку на радушную и дружелюбную, и мороз в его глазах сменился лаской и теплотой, позвоночник, повинуясь годами выработанному рефлексу, изогнулся в виде буквы S, и, приняв самую раболепную позу, Миня осведомился:
- Чего изволите-с?
Это "с" родилось в нем непроизвольно. Эта крохотная, неуловимая, еле слышимая частичка, этот, не звук даже, а нечто вроде шипения, импонировала власть имущим, где-то в глубине души возвеличивая их над самим собой.
- Шм-м-мпанского, - процедила сквозь зубы старуха, откидываясь в креслах на манер светских львиц из фильмов сороковых годов.
- А зверечку - сахарочку? - игриво осведомился Миня, скосив глаза вбок и тут же вытаращил их, разинув рот и захлопал им, как рыба, выброшенная из воды. Хорька и след простыл: вместо него на столе развалился ражий рыжий детина в легкой маечке, которая не скрывала буйной поросли на его плечах, шее и груди. Коренастый, с длинными руками, должно быть, достававшими до колен, он шипел и поигрывал своими бицепсами, способными устыдить самого Шварценеггера, и скалил острые зубы, словно примериваясь, как бы половчее вцепиться бармену в горло.
- Фи, фи, Аредишко, - выговорила ему старуха. - Зачем его когтить, он и так наш с потрохами, а? - она изучающе взглянула на хозяина.
- А… - Миня судорожно сглотнул и, жизнерадостно заулыбавшись, осведомился: - Кушать что будем-с? - при этом он жонглировал меню и одновременно смахивал со стола невидимые крошки и сдувал незримые пылинки со стаканов, перекладывая ножи и вилки, выстраивая фужеры и рюмки согласно западному этикету.
- …икорка черная, красная, балычок, сервилатик, салями, севрюжка пареная, крабики… - бормотал Миня, как заклинание.
- Поросеночка бы разварного с кашей… - пробурчала старуха, - расстегайчиков, блинов с вязигой…
- А платить чем будем? - остановил ее Миня. Внешность, оно, конечно, внешностью, интуиция - интуицией, но Миня не был бы самим собой, если б доверял таким эфемерным понятиям. Мало ли какие нахальные оборванцы разгуливают по матушке-земле?
Но, произведя едва уловимое движение пальцами, старуха подбросила нечто круглое, тяжелое, желтоблеснувшее, что Миня мгновенно перехватил на лету, ощупал, обнюхал, куснул, сжал в кулаке, а затем отправил в потайной кармашек жилетки. Ему даже не потребовалось глядеть на монетку, чтобы узнать на ней чеканный лик последнего российского самодержца.
- Айно моменто! - провозгласил Миня, собирая со стола скатерть со всем ее содержимым и вручая ее подоспевшей жене. Затем самолично застелил стол панбархатным, расшитым золотом покрывалом и распорядился подать столовое серебро и хрусталь. А сам стремглав полетел на кухню…