Они остановились перед закрытой дверью библиотеки. Вздрогнув при звуке собственного напряженного голоса, сестра Розамунда сказала:
- Отец Робсон хочет поговорить с тобой.
На пороге он обернулся и неприметно улыбнулся ей, как кот, подкрадывающийся к запертой в клетке канарейке. Сестра Розамунда обмерла и выпустила дверь. Та захлопнулась.
В библиотеке пахло старой бумагой и книжными переплетами. Она еще не открылась для посетителей, и на полках царил порядок, все лежало на местах. Стулья были аккуратно расставлены вокруг круглых столиков. Взгляд Ваала обежал комнату и уперся в спину мужчине, который стоял в углу, легонько поглаживая пальцем книжные корешки.
Отец Робсон слышал, как закрылась дверь, и краешком глаза наблюдал за мальчиком. Теперь он медленно повернулся к нему от книжных полок.
- Здравствуй, Джеффри. Как дела?
Мальчик не двигался с места. Где-то в дальнем углу библиотеки тикали часы, качался маятник - туда-сюда, туда-сюда.
- Ну, садись, Джеффри. Мне бы хотелось поговорить с тобой…
Ребенок не шелохнулся. Отец Робсон усомнился, слышал ли его мальчик вообще.
- Я не кусаюсь, - сказал отец Робсон. - Иди сюда.
- Зачем?
- Не люблю, когда собеседник далеко. Иначе я попросил бы позвать тебя к телефону в вестибюле.
- И надо было - сэкономили бы время.
Отец Робсон хмыкнул. Крепкий орешек. Кое-как изобразив улыбку, он сказал:
- По-моему, ты любишь книги. Мне казалось, здесь тебе будет уютно.
- Будет, - ответил мальчик, - если вы уйдете.
- Тебе совсем не интересно, почему я захотел поговорить с тобой?
- Нет.
- Почему же?
Ребенок молчал. Приглядываясь к мальчику в полумраке библиотеки, отец Робсон вдруг уверился, что в глазах ребенка на миг вспыхнул красный огонь. Это было так неожиданно, что у него закружилась голова.
- Я это уже знаю, - после минутной паузы ответил Ваал. Он подошел к полкам и стал разглядывать рисунки на суперобложках. - Вас послали сюда поговорить со мной, потому что я, как вы выражаетесь, "неисправимый". Сестра Мириам видит во мне "преступные наклонности". Отец Кэри называет меня "смутьяном". Разве не так?
- Да, это правда, - признал отец Робсон, делая шаг к мальчику. - Но я не верю, что ты такой, Джеффри.
Ваал резко повернул голову, и его глаза полыхнули столь жутким и неестественным светом, что отец Робсон остановился, точно наткнулся на стену.
- Не подходите, - негромко предостерег ребенок. Убедившись, что священник готов подчиниться, Ваал вновь обратил взгляд на полки с книгами. - Вы психолог. Что вы видите во мне?
- Я психолог, но не телепат, - ответил Робсон, прищуриваясь. Не почудились ли ему эти красные огоньки? Вероятно, виновато скверное освещение. - Если я не могу подступиться к тебе в обычном смысле этого слова, то уж проникнуть в твое сознание мне и подавно не дано.
- Тогда я сам расскажу вам, что вы во мне видите, - сказал Ваал. - Вы полагаете, что у меня не в порядке психика; вы полагаете, что на меня повлияло некое событие - или ряд событий - моего прошлого. Правильно?
- Да. Как ты это узнал?
- Я очень люблю книги, - ответил Ваал, вскидывая глаза на отца Робсона. - Вы ведь сами так сказали?
Отец Робсон кивнул. С подобным ребенком ему еще не приходилось иметь дела. В нем была некая странность: этот обычный с виду десятилетний мальчик в заплатанных джинсах и свитере был необычайно развит, он обладал такой ясностью ума, которая позволяла заподозрить в нем экстрасенсорные способности. А аура, окружавшая его, аура гнетущей, властной силы? Такого, сказал себе отец Робсон, я не припомню. Он спросил:
- Почему ты так упорно отрекаешься от своего имени, Джеффри? Хочешь порвать с прошлым?
- Меня зовут Ваал. Это мое единственное имя. И от него я не отрекаюсь. У вас не идет из головы тот случай из моего прошлого, который, по вашему мнению, так повлиял на меня. Вы полагаете, что я перенес душевную травму и поэтому хочу забыть весь тот период.
Отец Робсон заметил в выражении лица ребенка нечто такое, чего он, столько лет проработавший детским психологом, не умел определить.
- Какой случай ты имеешь в виду?
Ваал посмотрел на него. По его губам скользнула усмешка.
- Я… забыл.
- Ты хитришь.
- Нет, - возразил Ваал. - Просто продолжаю игру, которую начали вы.
- Ты умный мальчик, - заметил отец Робсон. - Я не стану говорить с тобой так, как обычно говорю с другими. Буду с тобой откровенен. За последний год ты перебывал в полудюжине семей, и всякий раз тебя возвращали в приют из-за твоего невыносимого, даже агрессивного поведения. По-моему, тебе не очень хочется покидать стены приюта.
Ваал молча слушал.
- Чего же ты хочешь? Чего ты ждешь? Наступит время, когда ты станешь слишком большим, чтобы оставаться в приюте. Что же тогда?
- Тогда… - начал Ваал, и отец Робсон подумал, что сейчас услышит больше, но мальчик медленно закрыл рот. Он стоял, не шевелясь, не говоря ни слова, и смотрел на человека в глубине расчерченной полосками света и тени библиотеки.
Нет, так толку не будет, сказал себе отец Робсон. Этот ребенок требует постоянного внимания профессионального психолога. Надежда построить мостик между собой и мальчиком оказалась напрасной. Он ничего не достиг. Делая последнюю попытку, он спросил:
- Почему ты не ходишь вместе со всеми в часовню?
- Не хочу.
- Ты неверующий?
- Верующий.
Лаконичный ответ удивил отца Робсона. Он ожидал грубости.
- Значит, ты веришь в Бога? - спросил он.
- В бога? - повторил Ваал, скользя внимательным взглядом по полкам, плотно заставленным книгами. - Возможно, не в вашего.
- Твой Бог не такой, как наш?
Мальчик медленно повернул голову. Его губы искривила холодная усмешка.
- Ваш Бог, - сказал он, - бог церквей с белыми колокольнями. И только. За церковным порогом он бессилен. Мой бог - бог подворотни, борделя, всего мира. Он - подлинный повелитель.
- Боже мой, Джеффри, - воскликнул отец Робсон, пораженный этим всплеском эмоций. - Как ты стал таким? Кто вбил тебе в голову этот страшный бред? - Он шагнул вперед, чтобы яснее увидеть лицо ребенка.
Ваал прорычал:
- Назад.
Но отец Робсон не послушался. Он хотел подойти ближе, так, чтобы можно было дотронуться до мальчика. Он сказал:
- Джеффри…
В ту же секунду мальчик крикнул: "Назад, я сказал!" - таким голосом, что отца Робсона отбросило к полкам и книжной лавиной свалило на пол. Что-то душило отчаянно сопротивлявшегося священника, парализовало, лишило способности двигаться, дышать, думать.
Мальчик одной рукой сбрасывал книги с полок и расшвыривал по библиотеке; летали пожелтевшие страницы, рвались переплеты. Стиснув зубы, дыша хрипло, точно разъяренный зверь, он ринулся за стеллажи. Отец Робсон увидел, что мальчишка очутился в той части библиотеки, где хранилась религиозная литература. Охваченный страшной, неуправляемой яростью - священник не подчинился ему! - Ваал рвал книги в клочья, и обрывки медленно опускались на пол к его ногам.
Отец Робсон хотел закричать, но неведомая сила, удерживавшая его, сдавила ему горло, и оттуда вырвался лишь едва слышный хрип. Перед глазами у него все плыло, а голова, казалось, разбухла от прихлынувшей крови, стала безобразно несоразмерной, точно у ярмарочного урода, и грозила вот-вот лопнуть.
Но ребенок остановился. Он стоял посреди учиненного им погрома и усмехался отцу Робсону так свирепо, что кровь стыла в жилах.
Потом он медленно, грациозно поднял руку. В ней была зажата Библия в белом переплете. На глазах у отца Робсона книга вдруг задымилась; дым заклубился над головой мальчика и поплыл вверх, к лампам на потолке. Ваал разжал руку, и Библия рассыпалась по полу горками перепутанных страниц. Ваал объявил:
- Наш разговор окончен.
Резко повернулся и вышел.
Когда ребенок ушел, гнетущая сила освободила отца Робсона из своего плена. Он ощупал шею, уверенный, что за горло его держала чья- то рука, но зная, что синяков не найдет. Он подождал, пока затихнет внезапно пробравшая его дрожь, потом осторожно порылся среди усеявших пол страниц и переплетов. Сильно пахло горелой бумагой, и он искал источник этого запаха.
Он нашел Библию в белом переплете, которую Ваал держал в высоко поднятой руке. На обложке и корешке виднелась бурая подпалина, след, при виде которого у священника мгновенно перехватило дыхание, словно пол вдруг ушел у него из-под ног.
След руки.
8
Отец Робсон, сунув руки в карманы, шел по территории приюта. Заходящее солнце отбрасывало на землю под деревьями пятнистые тени. Покончив с теми немногими бумагами, на каких ему удалось сосредоточиться, отец Робсон разложил их по папкам в своем кабинете и наконец вышел подышать бодрящим осенним воздухом, отдающим холодным канадским ветром и горьковатым ароматом листьев, горевших на задних двориках Олбани. Библию он надежно запер в сейф.
Он шел, глядя себе под ноги. В вышине, в пылающих кронах деревьев, вдруг пронесся ветер и осыпал его дождем листьев. Цепляясь за его пальто, они падали на землю.
За годы, проведенные в приюте, за все то время, что отец Робсон изучал особенности детской психики, он ни разу не сталкивался ни с чем подобным. Сила ненависти мальчика, выбранное им имя, невероятные, сверхъестественные эрудиция и ум, отпечаток ладони, выжженный на Библии, - возможно, думал священник, это лежит за пределами человеческого опыта. Несколько лет назад ему попался такой же маленький ненавистник, дитя улиц, рано наученное бороться за выживание. Он ненавидел все и вся, и отец Робсон понимал почему; в случае Джеффри Харпера Рейнса, или Ваала, простого объяснения не было. Возможно, этими приступами ярости, желанием нападать заявляла о себе мания преследования - но след руки, выжженный на обложке?.. Нет, этому не было объяснения.
Он никому не рассказал о случившемся. Наконец успокоившись, он собрал в разгромленной библиотеке все уцелевшие книги и расставил их по местам. О тех, которые требовали замены, он решил поговорить с библиотекарем позже. Зажав Библию под мышкой, отец Робсон вернулся к себе в кабинет, закурил и сидел, глядя на отпечаток ладони, пока глаза ему не застлал дым.
Сейчас, шагая по территории приюта, он решил, что пока не может посвятить в происшедшее отца Данна. Нужно осторожно понаблюдать за ребенком, негласно обследовать его; потом, когда исследование будет завершено, может быть, появится какое-нибудь объяснение. Но до тех пор покоя ему не будет.
Когда отец Робсон пересекал асфальтированную автостоянку, направляясь к административному корпусу, из тени дерева протянулась бледная рука и поймала его за рукав.
Он резко обернулся и оказался лицом к лицу с женщиной в черном. Одна из приютских сестер. Он узнал ее.
- Сестра Розамунда!
- Извините. Вас что-то тревожит? Я видела, как вы шли…
- Нет, нет. - Отец Робсон не поднимал головы. Они шли под деревьями, двое в развевающихся черных одеяниях. - Вам не холодно? Поднимается ветер.
Сестра Розамунда промолчала. Впереди высилась темная громада приюта; огни в окнах придавали ей сходство с огромным черным бульдогом, который, насупившись, следил за ними, напружинив перед прыжком мощные задние лапы.
- Я слышала сегодня ваш разговор с Джеффри Рейнсом в библиотеке, - чуть погодя сказала она. - Я не хотела подслушивать, но так вышло…
Отец Робсон кивнул. Сестра Розамунда покосилась на него и заметила глубокие складки, избороздившие его лицо, паутинку морщин вокруг настороженных глаз. Он сказал:
- Не знаю, как с ним быть. Здесь, в приюте, больше сотни детей, и с каждым я могу найти общий язык. С каждым. А с этим - нет. Мне даже кажется, что он не хочет, чтобы ему помогли.
- Я думаю, хочет. В глубине души.
Отец Робсон хмыкнул.
- Ну разве что. Вы проработали у нас два месяца. Не разочаровались?
- Ничуть.
- Вас привлекает работа с сиротами?
Она улыбнулась: профессиональное любопытство психолога работало сверхурочно. Он улыбнулся в ответ, однако его глаза внимательно следили за ней.
- Они привлекают меня своей беспомощностью, - созналась она. - Им нужно плечо, на которое можно было бы опереться, и мне нравится его подставлять. Мне невыносима мысль о том, что когда-нибудь их выпихнут в большой мир, а им некуда будет пойти.
- И все же многие из них предпочли бы улицу нашим стенам, - заметил отец Робсон.
- Потому что они по старой памяти боятся нас. Очень сложно разрушить их представление о нас как о строгих, одетых в черные рясы наставниках, которые бьют детей линейкой по рукам.
Отец Робсон кивнул, заинтригованный столь страстной критикой былого приютского воспитания.
- Согласен. Вы сегодня слышали Рейнса. Как по-вашему, не помогла бы здесь пресловутая линейка?
- Нет.
- А что же?
- Уважение и понимание. У него человеческая сердцевина, но, чтобы добраться до нее, нужно очень постараться.
Да, подумал отец Робсон, пробиваться, как долбят киркой камень.
- Мне кажется, он вам интересен. Да?
- Да, - сразу ответила она. - Сама не знаю чем. - Она взглянула на отца Робсона. - Он очень выделяется.
- Да?
- Все остальные дети пассивны, они попросту плывут по течению; это видно по их глазам. А в его глазах - мне так кажется - читается какая-то цель, что-то такое, что он хочет скрыть от нас. Если спросить любого другого воспитанника, кем бы он хотел стать, то получишь один из стандартных ответов: пожарным, частным сыщиком, летчиком и так далее. Но Джеффри всегда отмалчивается. Он почему-то не хочет посвящать нас в свои планы.
Отец Робсон согласно кивнул.
- Хорошее наблюдение. Очень хорошее.
Они приблизились к широкому крыльцу приюта. Отец Робсон остановился, и сестра Розамунда взглянула на него.
- Вы хотели бы мне помочь? - спросил он. - Джеффри теперь ни за что не пойдет на контакт со мной. Он захлопнул передо мной дверь. Мне нужен кто-нибудь, кто сможет поговорить с ним и выяснить, что его беспокоит. Я был бы вам очень признателен, если бы вы время от времени, насколько позволит ваше расписание, приглядывали за ним.
- Его что-то мучит, - сказала сестра Розамунда. - Он пугает меня.
- Мне кажется, он всех пугает.
- По-вашему, он… психически неуравновешен?
- Трудно сказать. Мне необходимо как можно больше узнать о нем, и тут вы могли бы оказать мне огромную услугу.
- Почему вы думаете, что мне повезет больше чем вам?
- Но ведь он пришел с вами в библиотеку? Поверьте, будь на вашем месте сестра Мириам, она в лучшем случае могла бы рассчитывать на грубость или камень. Только не на послушание.
Ветер ворошил палую листву у них под ногами, сухие листья потрескивали, точно бенгальские огни.
- Хорошо, - сказала сестра Розамунда. Свет из окон заливал ее лицо. - Я попробую как-нибудь расположить его к себе.
- Отлично, - отозвался отец Робсон. - Буду очень благодарен. Доброй ночи. - Он улыбнулся ей и отправился обратно, в свой кабинет, жалея, что не может рассказать ей больше, и проклиная себя за то, что втравил ее в эту историю. Он вдруг обернулся и сказал: "Будьте осторожны, не давайте ему… укусить", - и исчез в сгущающихся сумерках.
Сестра Розамунда смотрела ему вслед, пока его фигура не растаяла в темноте. На земле перед ней лежал желтоватый прямоугольник света, падавшего из окна четвертого, "спального", этажа. Новый порыв ветра зашелестел вокруг опавшей листвой, и сестра Розамунда, внезапно очнувшись от своей задумчивости, всмотрелась в освещенный квадрат. Ей показалось, будто кто-то метнулся от окна, в светлом прямоугольнике у нее под ногами мелькнула тень. Она отошла от крыльца и посмотрела на освещенное окно; ветер яростно трепал подол ее рясы. Занавески были раздернуты, но в окне никого не было. Сестре Розамунде вдруг стало очень холодно. Она вздрогнула и стала подниматься на крыльцо.
Сестра Розамунда чуть не застукала его, когда он следил за ней из окна. Он видел, как они - сестра Розамунда и отец Робсон - подошли к крыльцу и остановились на шевелящемся под ветром ковре осенней листвы. Речь шла о нем. Отцу Робсону не давало покоя то, что он, Ваал, сделал с книгой; тупица, подумал мальчик, мнящий себя умником. Не лучше была и сестра Розамунда; она воображала себя ангелом- хранителем, ангелом милосердия, а была обыкновенной шлюхой, рядящейся праведницей.
Он стоял между рядами железных кроватей, по которым в беспорядке были разбросаны одежда, игрушки, комиксы, и смотрел в темноту, опустившуюся на землю, как топор палача.
Позади раздался визгливый голос одной из сестер:
- Джеффри! Ты что же, не идешь ужинать?
Он не шелохнулся. Через мгновение он услышал, как монахиня, тяжело ступая, прошла по коридору и стала спускаться по лестнице. Потом наступила тишина, лишь ветер шумел за окном да снизу, из столовой, долетали приглушенные голоса детей.
С другого конца комнаты послышалось:
- Ваал…
Голос был детский. Ваал медленно обернулся и увидел, что это Питер Френсис, хрупкий бледный мальчуган. Он сильно хромал - в раннем детстве с ним приключилось какое-то несчастье. Сейчас мальчик, жалобно глядя на Ваала круглыми от страха глазами, пробирался к нему между кроватями. Питер сказал:
- Ты сегодня не разговариваешь со мной, Ваал. Я что-нибудь сделал не так?
Ваал ничего не ответил.
- Я сделал что-то не так, да? Что?
Ваал негромко велел:
- Иди сюда.
Питер приблизился. В его глазах, словно мелкая рыбешка в темной воде, метался страх.
Ваал сказал:
- Ты чуть не проговорился, правда?
- Нет! Клянусь, что нет! Тебе наврали! Я ничего не сказал, честное слово!
- Тот, от кого я узнал об этом, никогда не лжет. Он никогда не обманывает меня. Ты чуть не проговорился сестре Мириам, ведь так?
Питер увидел, как меняются глаза Ваала: из непроницаемо- черных, страшных, они превратились в серые и вдруг запылали как красные угли, опаляя кожу, но леденя кровь. Мальчик задрожал и, охваченный слепой паникой, огляделся, ища помощи, не сразу сообразив, что все, и дети и сестры, сейчас внизу, в столовой, и не могут помочь. Глаза Ваала стали густо-алыми, как кровь, потом огненно- белыми, словно расплавленная сталь.
Питер попытался оправдаться:
- Клянусь, она заставила меня! Она хотела все про тебя узнать, все- все! Хотела все выспросить, сказала, на меня можно положиться!
Глаза Ваала жгли, они источали силу, и язык Питера вдруг разбух, сделался толстым, как лягушка в стоячем пруду; он заполнил собой весь рот, и мальчику удалось только что-то невнятно пролепетать. В отчаянье он попытался крикнуть, позвать сестер, любого, кто услышит, - но слова застряли у него в горле.
Ваал сказал: