– Возможно, ты слишком давно здесь и лишился разума еще больше, чем во время Войны Гнева, но я огорчу тебя. Все великие волшебники мертвы.
– Один уцелел. И пережил Катаклизм.
– О ком ты говоришь?
– Тион… – раздался шепот.
– Прошла тысяча лет! Его уже давно нет в живых.
– Я скован этим местом. И мне нужны ноги и язык. Голова у меня есть своя. Не утруждай себя мыслями. Венчающий ветер отказался от магии, лишив мир волшебства. Но асторэ даровали ему долгую жизнь в благодарность за то, что он сделал для них. Найди Тиона. Приведи его. Дальше не твоя забота.
Это звучало смешно и нелепо, но ей не хотелось смеяться. Величайший герой прошлого. Легенда… Поставивший на карту все, что у него было. Отомстивший за свою любовь. Разрушивший мир. И спасший его.
– И где мне его искать?
– Везде, где только сможешь.
– Мир велик. Как найти человека, который живет в нем десять веков?!
– Думай. Моли об удаче. Спрашивай свой дар, ибо все указывающие появились лишь благодаря его жалости. Твоя сила приведет тебя к нему.
Девушка встала с ледяного пола.
Теперь тень была где-то возле трона – еще более темное пятно в чернильном мраке.
– Поиск займет месяцы. А может быть, годы! Отпусти Найли, и, даю слово, я приложу все усилия, чтобы найти великого волшебника.
– Приложишь. Но без нее ты приложишь их еще больше. Она будет в мире грез. И когда ты вернешься, останется такой же, как и сейчас. Даже если ты превратишься в старуху.
– И как я приведу на Талорис самого могущественного из людей?
– Убеди его, – последовал равнодушный ответ. – Обмани. Предложи сделку. Влюби в себя. Расскажи о ребенке. Мне все равно, как ты это сделаешь.
– Эта задача невыполнима.
– Жизнь жестока, опасна и несправедлива. Но шанс дается всем. Даже тем, в чьих жилах течет белое пламя, кровь некромантов.
– Почему я? Почему ты выбрал меня?
Скованный долго молчал, прежде чем ответить:
– Потому что в отличие от многих других у тебя есть причины, чтобы достичь успеха и вернуться. А у Тиона есть причины выслушать тебя. А теперь уходи, указывающая.
– А Лавиани и Тэо? Они пришли со мной, и я не уйду без них.
– Эти люди сделали свое дело, и больше в них нет нужды.
– Нет! – с отчаянием крикнула та. – Нет! Они нужны мне! Я всю жизнь прожила на Летосе и не знаю большого мира. Мне понадобится помощь! А тебе ни к чему их жизни.
Тень размышляла долго.
– А если они не захотят тебе помогать? – прошептал мрак.
– Это уже мои беды. Не твои.
– Хорошо. Можешь забрать женщину.
– И акробата!
– Я не торгуюсь, дочь белого огня.
Вновь на нее накатила волна страха, и, перебарывая его, балансируя на самом краю пропасти ужаса, она все же нашла в себе силы сказать:
– Трое пришли в Талорис, и трое уйдут. Иначе убей меня, и плевать на все! Я не буду твоей послушной куклой! И не брошу его! Слышишь?!
От крика саднило горло, а ответом ей была тишина. Указывающая, тяжело дыша, сцепила руки, переплела пальцы, не желая показывать ему, что дрожит.
– Его кровь не такая, как твоя. Он другой. Его коснулась темная сторона. Пробудила прошлое. И тот, за кого ты борешься, в двух шагах от того, чтобы стать пустым. Человек опасен для тебя.
– Так научи меня, как его вылечить!
– Это невозможно.
– Для великого волшебника?
Смех ей был ответом.
– Ты так наивна, дочь белого огня. Хорошо. Будь по-твоему. Рискуй своей жизнью, если желаешь. Отвар из цветов, что растут вокруг, поможет замедлить болезнь. А теперь… ищи своих друзей.
Копье света, освещавшее зал, погасло. А через мгновение указывающая поняла, что ее собеседник ушел.
Глава девятнадцатая
Отражения жизни
Когда-то в Рионе существовало Великое зеркало. По слухам, его создал Марид, один из учеников Скованного. Многие годы оно показывало герцогам правду, но потом стало лгать. Исподволь. В мелочах. Но таких, которые приводили к бедам. Оно убило всю династию Тарви, искажая правду. Герцог новой династии в первый же день разбил зеркало своим мечом. Он не был суеверен. И как оказалось – поступил правильно. Разбитое зеркало принесло ему куда меньше неприятностей, чем если бы оно осталось целым.
Легенды Рионы
Лавиани прислонилась лбом к холодной гладкой поверхности, чувствуя ледяную ярость и бессилие. То, что она ненавидела как ничто иное. Для нее не было ничего паршивее, чем ощущать собственную беспомощность. За свою жизнь она сталкивалась с этим ощущением не единожды, в последний раз – когда потеряла сына.
Выдохнув, сойка сделала шаг назад от паутины трещин, державших ее ничуть не хуже тюремной решетки. Она пробовала разбить зеркало изнутри, но ничего не вышло. Оно оказалось куда крепче некоторых каменных стен.
Когда ее затянуло сюда, она рухнула на холодный черный пол, оказавшись в комнате со сводчатым потолком и странными серыми стенами. Стоило лишь коснуться их, как из-под пальцев начинал сочиться черный дым, преграда подавалась, точно мягкая подушка, но проломить ее не получалось – чем сильнее сойка по ней стучала кулаками, тем тверже становилась поверхность.
Женщина села, вытянув ноги и глядя на залитую светом галерею, находящуюся на противоположной стороне зеркала – ту, откуда ее забросили сюда.
Шерон и Тэо она увидела через несколько минут. Звук не проникал в ее зазеркальную темницу, но их разговор был понятен – они искали ее. Разумеется, обратили внимание на трещины, но задерживаться не стали. Прошли мимо, и сойка дала им это сделать. Понимала, что нет никакого смысла разбивать кулаки о прозрачную стену или надсаживать глотку – не услышат.
– Допрыгалась, рыба полосатая, – сказала она себе. – Придется тебе самой выбираться из этой передряги.
Сойка помнила, что где-то поблизости может быть шаутт, затащивший ее в это место. И неизвестно, что еще он придумал для нее. Волосы женщины растрепались, и она неспешно заплела их в короткую косу, затем встала, проверила нож, взяв его в левую руку, и отправилась прочь. Вниз по коридору, который уводил в кромешный мрак и идти по которому Лавиани совершенно не хотелось.
Темнота не смущала ее – сойка шагала в графитовом мире расплавленного свинца, различая малейшие нюансы оттенков серого. Узкий коридор закручивался вправо, спускаясь все ниже и ниже, и она поняла, что он построен в виде спирали.
Зал, куда она вышла, был похож на пенал для хранения отравленных дротиков, который у нее когда-то был, – такой же прямоугольный.
Тут не было окон, лишь голые стены, зеркальный пол, из-за мрака ничего не отражавший, и… мертвецы.
Три тела лежали в разных концах помещения. Все трое были облачены в тяжелые доспехи, покрытые эмалью, цвет которой во мраке казался ей серебристым, а при свете дня скорее всего был белым. Рядом валялось оружие.
Она склонилась над первым из покойников, не без труда подняла громко заскрежетавшее забрало, хмыкнула без всяких эмоций, глядя на череп, который кое-где все еще обтягивали клочки почерневшей кожи.
– А чего ты ожидала? – спросила она у самой себя. – Что увидишь прекрасного герцога?
В нагруднике доспеха было проделано продолговатое отверстие – единственный удар, ставший смертельным.
– Знаешь, кто это? – внезапно раздался знакомый голос шаутта, и она резко развернулась, но так и не увидела его.
– Твое будущее! – ответила она. – То же будет с тобой, когда я тебя найду.
Он рассмеялся.
– Меня всегда веселит, когда такие, как ты, грозят, таувин. Я пережил вас всех. Перед тобой дураки из личной гвардии Тиона. Они были на острие прорыва, но сдохли. Застряли в зазеркалье, увидев себя настоящих. Без брони, без совести, с кровью на руках. Люди иногда сходят с ума от того, что видят в своей прежней жизни. Думаю, и тебе стоит посмотреть на нее.
– Покажись! – предложила ему Лавиани, но шаутт молчал.
Она выругалась, прошла мимо второго мертвеца, остановилась возле третьего, шлем которого был расколот ударом топора. Оружие в руке гвардейца привлекло ее внимание. Она никогда не видела такого – что-то из прошлой эпохи.
Ухватистое белесое древко длиною в руку, выполненное из незнакомого ей шероховатого материала. Узкое лезвие, обоюдоострое, с отточенным кончиком, больше похожим на жало. Таким очень непросто сражаться с воином в тяжелой броне, но зато против остальных двуногих это короткое не то копье, не то меч, пожалуй, подходило наилучшим образом.
Она с сомнением присела возле мертвеца. У нее был нож и кулачный щит, но сейчас ей требовалось что-то посерьезнее. В конце концов, против шаутта много железа не бывает. Наконец, заставив себя забыть об осторожности, сойка взяла оружие в руки. Древко оказалось неожиданно удобным и как влитое легло ей в ладони. Лавиани попробовала нанести укол, ударила с разворотом, точно мечом, разрубила воздух и осталась довольна тем, как это получилось.
Ее пальцы нащупали на рукояти едва ощутимую трещину, и сойка нахмурилась. Быстро изучила, напрягла запястья, и внезапно две части рукояти повернулись относительно друг друга, тихо щелкнули. Единый узкий клинок с лязгающим звуком раскрылся на три еще более узких лезвия, превращаясь в странное подобие трезубца.
– Рыба полосатая! – с удивлением пробормотала она, даже не заметив, что едва не лишилась уха. – Ты мне по нраву, малыш.
Еще один щелчок, и в ее руках вновь было копье.
Сойка пошла прочь, но, озаренная мыслью, вернулась и, напрягая мышцы, перевернула тяжеленные доспехи с высохшим мертвецом внутри. Победно ухмыльнулась, увидев то, что искала – деревянный футляр со сгнившим кожаным ремнем – защита для лезвия. Сунула находку в сумку и уже больше не оборачивалась.
На своем пути она встретила еще несколько зеркал, идентичных тому, что оказалось ловушкой для нее. Лавиани подходила к каждому из них, разбивая. На тот случай, если за ними окажется дверь куда-то еще или же – чтобы из них за ее спиной не появился шаутт.
По представлениям сойки, прошло больше суток, как она бродит по темным коридорам и бесконечным залам, окончательно заблудившись. Но отчаянию Лавиани не поддавалась, все еще надеясь выбраться из лабиринта дымящихся стен. Несколько раз она отдыхала, сидя с закрытыми глазами, положив копье поперек колен. А затем снова вставала на ноги и продолжала идти. Упрямства ей было не занимать, и она верила, что рано или поздно найдет выход из этой ловушки.
Свет сойка увидела неожиданно – белая искра среди свинцовой тяжести мира, где не было ни запахов, ни звуков, ни вкуса. Круглый, точно выточенный червем, коридор привел ее в помещение в виде сердца. Она сделала шаг, и плитка под ее ногой провалилась, а в следующее мгновение Лавиани ухнула в воду, уходя глубоко в ее толщу, словно выпущенный в упор арбалетный болт, пробивающий человеческое тело.
Ее окутал мягкий голубоватый полумрак, пронизанный рассеивающимися солнечными лучами. Наверху мерцали блики, внизу, в сгущающейся дымке, кружились тени с распущенными волосами. Они подплывали все ближе – стремительные, с чешуей блестящей на хвостах, жаждущие ее плоть, ее кровь, ее череп для выращивания золотого жемчуга.
Лавиани запаниковала, выпустила череду пузырей, и едкая, соленая вода попала ей в нос и горло, обдирая наждаком. Сразу же она потеряла все силы и волю, чтобы сопротивляться. Плохо плавающая, желающая лишь одного – вернуться домой, она была напугана и поняла, что тонет. Но стальные пальцы тисками впились ей в плечо, рванули вверх, к небу, к низким облакам и угасающему осеннему солнцу.
Ее первый вдох был точно крик умирающей чайки. Сильная рука приподняла Лавиани над водой и швырнула через высокий борт рыбацкой лодки. Она упала на дно, больно ударившись коленом, и закашляла, дрожа от студеного ветра.
Ее спаситель выбрался следом, с одежды, бороды и волос стекала вода. Бросил на нее хмурый взгляд, откинул тряпку, взял маленький металлический арбалет и прицелился в море.
Когда среди бушующих волн появилась голова уины, арбалет тренькнул, и болт пробил череп водного создания навылет.
– Паскуды, забери вас шаутт, – сказал он со странным, непривычным ее уху южным акцентом, перезарядил, но больше ни одна морская жительница не осмелилась показаться ему на глаза. – Ты едва не утонула, девочка. Больше так не делай.
– Я хочу домой! – проскулила она, стуча зубами от холода. – Пожалуйста!
На его круглом лице появилось раздражение, но ответил он спокойно:
– Теперь я твой дом, и я твоя семья.
В носу защипало, и она заплакала, закрыв лицо ладонями, ощущая глубочайшее отчаяние от того, что она так мала и беспомощна. А еще чувствуя ненависть к этому незнакомцу, который забрал ее…
Когда она вновь смотрела на мир, в комнате горело несколько оплывших свечей. Заменивший ей отца сидел на кровати, глядя куда-то мимо нее. Ввалившиеся щеки, бледная кожа, слюна, стекающая с уголка губ.
– Как забавно, – прошептал шаутт откуда-то из мрака. – Ты любила его? Как прикормленный звереныш может любить своего хозяина? Или же это нечто большее, юный таувин? Ведь он был не первым, кого ты убила. Но у тебя снова трясутся руки. Как и тогда.
– Заткнись! – прорычала она и почувствовала всю тяжесть металлического арбалета.
Демон лишь хохотнул:
– Вот он, шанс все исправить. Облегчить совесть за то, что ты сделала. Паучий яд превратил его мозг в кашу. Дай этому растению жить дальше. Пусть мучается. Пусть существует. Ибо он уже никто. Зачем тебе стрелять, таувин?!
– Потому что я ему обещала!
Это было правдой. В тот день, когда это случилось, удача была не на их стороне. Хитрая ловушка, игла с ядом алой тихони, которая предназначалась ей… Он понял, что его ждет, и попросил об услуге, если все возможности соек в исцелении не помогут.
Не помогли. И ее слово камнем легло между ними.
Лавиани понимала, что перед ней морок. Порождение извращенного мира шаутта, но все равно это было мучительно для нее. Поднять арбалет. Прицелиться. Нажать на спуск.
Щелчок, шелест, и болт, входящий глубоко в лоб. Чтобы быстро. Чтобы наверняка.
Она часто вспоминала тот день. И думала: случись это во второй раз, поступила бы так же?
Теперь ей был известен ответ.
Свечи погасли, комната исчезла, сойка вновь была… где-то. Среди серого мрака. Два широких шага, и она, ахнув, по бедра провалилась в снег.
Вокруг были сугробы, лютый ветер гонял по пустой улице выпавшую за ночь порошу. Дом навис над ней серой громадой, и бледные лучи рассвета раскрасили розовым его занесенную крышу. В черных омутах окон не было ни единого огонька. Из печной трубы не шел дым, а дверь оказалась наполовину занесена.
Лавиани узнала этот дом. Свой дом. Еще целый и не разрушенный. Такой, каким она его оставила.
– В тот год зима затянулась до середины лета. – Змеиный шепот шаутта смешивался с ветром, холодил ее кости. – Тракты заметены, нет улова, нет еды, зимняя стужа – худшая из хворей для вашего племени – шла от поселка к поселку. Ты ведь не думала об этом, таувин? Или не знала? Как считаешь, пережил ли выводок твоей матери то время? Или они сдохли гораздо позже?
– Заткнись! – повторила она.
– Забравший тебя отсыпал им много марок. Золото ослепляет. Отдать одного ребенка, чтобы прокормить других. Так… по-человечески. Только деньги ничего не стоят, когда нет еды. – Он хихикнул. – А быть может, она знала? Твоя мать знала, что ждет город, таувин? Что будет. Быть может, она хотела спасти хоть одного? Отдать для лучшей жизни? Это ведь тоже так по-человечески. Ну и как? Твоя жизнь лучше, чем их смерть?
– Иди сюда, и я расскажу тебе!
И снова смех.
– Как ты думаешь, как они умирали? Кто первый? Сделала ли она что-нибудь для твоих братьев и сестры? Убила самого младшего и скормила остальным? Или поила их собственной кровью, прежде чем умереть? Не хочешь узнать?
Дверь дома резко распахнулась, швырнув подпиравший ее снег в Лавиани. Она задохнулась, колючие льдинки ударили по щекам, оставляя на них мелкие розовые царапины. Машинально сделала шаг назад, но сугроб мягко держал ноги, и сойка, потеряв равновесие, упала на спину, погрузилась в ледяной саркофаг, забарахталась, пытаясь выбраться, но ее засосало точно в болото, накрыло темными ладонями, и женщина вскочила, хватая ртом воздух.
Зима исчезла, на открытой веранде светило мягкое солнце, и летний воздух, наполненный ароматами мяты, руты и шалфея пьянил ее легкие. Шпили Рионы, амарантовые, лазурные и бледно-васильковые, сверкали прямо перед ней, пытаясь дотянуться до редких облаков.
Лавиани увидела свои руки: морщин на них совсем не было, как и двух приметных, пусть и тонких шрамов. Надо полагать, волосы у нее тоже сейчас не такие белые, как обычно. Ей хватило нескольких секунд, чтобы понять, где она оказалась. И со смесью ужаса и неверия она уставилась на мольберт, за которым скрывался человек, рисовавший портрет.
Ее портрет.
Она начала отступать, молясь сама не зная кому, чтобы на нее не посмотрели, и только сейчас ощутила, что ее ноги босые.
Как в тот вечер.
Он все же выглянул из-за картины, и между его бровей появилась складка.
– Эй? Ты чего?
Лавиани заставила себя поверить, что нельзя вернуться в прошлое. Что это еще одно наваждение. Мерзкая шутка демона, копающегося в ее голове. Она знала, что мужчины не существует, но не могла отвести взгляда от его глаз.
Ярко-синих. Как у сына.
Он, приподняв кисть, посмотрел на ее руку:
– Зачем тебе это копье?
– Я… – Ее голос дрогнул. – Я сейчас вернусь.
Сколько себя ни убеждай, сойка знала, если он попросит остаться, она не сможет отказать. Хотя уверена, что это – сон. Хуже сна. Но даже несмотря на всю свою волю, она захочет остаться здесь.
А это означало лишь одно – ее проигрыш и победу шаутта.
Поэтому Лавиани бежала по пустым, утонувшим в оранжевом свете залам, не оглядываясь, и смех демона многоголосым эхом подталкивал ее в спину.
– Подумать только, таувин! Ты и художник?! Умопомрачительно смешно! Младший отпрыск благороднейшей семьи Треттини и тухлая треска! Вы были бы прекрасной парой! Ах да! Ничего не вышло. Что же произошло? Этот яд… ай-ай. Как не вовремя. Говорят, он высморкал легкие через свой нос и умирал в агонии несколько недель. Почему же ты не была рядом в те дни?
Она влетела в комнату, скользя по отполированному полу. Солнце погасло мгновенно, и в углах зажглись жаровни, плюющиеся искрами, коптящие потолок. По инерции сойка едва не врезалась в большой, массивный стол, на котором лежало тело молодого парня.
Он был во многом похож на того художника из мира золотистого, душистого лета. Только младше.
Чуть рыжеватые волосы, белая-белая кожа. Сойка не сдержалась. Ее горло перехватила жестокая, стальная длань. И звук, который она издала, ни одно ухо не назвало бы всхлипом.
– И снова смерть, таувин. Тогда ты думала, что на этом все закончится. Последняя из смертей в твоей жизни. Что все. Дальше лишь ничто. Ты устала, перегорела. Именно здесь, перед телом своего ублюдка, захотела сдаться.