Негромкая, усыпляющая колыбельная не стихала. Зачарованный сон. Старо как мир. Девицы вырубились, хоть и находились здесь, и я не видел смысла расходовать энергию, пытаясь разрушить наложенное на них заклятие. Пение все продолжалось, и я вдруг сообразил, что тянусь к упавшему стулу, чтобы поставить его – иначе где мне найти удобное место, чтобы присесть на чуток?
Я застыл и напомнил себе, что с моей стороны было бы верхом идиотизма садиться под звуки этой потусторонней песни – даже на пару секунд. Чертовски тонко наведенная магия, но от этого не менее сильная. Даже зная, что ожидать, я едва не попался на крючок, избежав этого в самый последний момент.
Я обогнул стул и двинулся дальше, в комнату, полную вешалок с висевшими на них больничными халатами. Пение сделалось громче, хотя, как это и положено потусторонним звукам, местоположение его источника не поддавалось определению. Одна стена представляла собой прозрачную перегородку из плексигласа, а помещение за ней казалось одновременно теплым и стерильным.
Помещение это заполняли ряды маленьких стеклянных колыбелек на колесиках. Их крошечные обитатели в крошечных больничных рукавичках и шапочках на лысых головках спали и видели свои невинные младенческие сны.
Между ними двигался, видимый в сиянии моего магического света, источник пения.
Агата Хэгглторн умерла далеко не старой. Как и подобало женщине ее положения, она была одета в приличную по меркам Чикаго середины девятнадцатого века блузку с высоким воротничком и длинную, темную юбку. Я мог видеть сквозь нее, но во всех остальных отношениях она казалась настоящей, материальной. Лицо ее можно было бы назвать симпатичным, несмотря на некоторую костлявость, и правой рукой она прикрывала обрубок, которым заканчивалось ее левое запястье.
– Баю-баюшки, баю, не ложися на краю…
Черт, голос у нее был и правда завораживающий. В буквальном смысле этого слова. Энергия песни обволакивала слушателей, погружая их в глубокий сон. Позволь ей петь и дальше, и она нагонит на всех – и на сестер, и на младенцев – сон, от которого им никогда уже не проснуться, а власти припишут это избытку двуокиси углерода или еще какой-нибудь дряни, но никак не злобному призраку.
Я подкрался ближе. Запаса антипризрачного порошка у меня хватало в избытке, чтобы заморозить на месте Агату и еще дюжину подобных призраков, а потом Майкл разделался бы с ней без труда. Тут главное – не промахнуться.
Я пригнулся, покрепче сжал в правой руке мешок с антипризрачным порошком и на цыпочках подобрался к двери, которая вела в палату со спящими младенцами. Похоже, призрак пока не замечал меня – призраки вообще не отличаются избыточной наблюдательностью. Наверное, смерть заметно меняет подход к житейским проблемам.
Я вошел в палату, и голос Агаты Хэгглторн накатил на меня инъекцией наркотика, заставив меня на мгновение зажмуриться и зябко передернуть плечами. Мне приходилось изо всех сил концентрировать мысли на потоке магической энергии, струившейся из амулета-пентаграммы и освещавшей помещение.
– Придет серенький волчок…
Я облизнул пересохшие губы и задержался на мгновение, глядя, как она склоняется над одной из колыбелей-каталок. Она с нежностью улыбнулась и напела еще строчку на ухо младенцу.
– Баю-баюшки…
Все, дальше медлить нельзя. В идеальном мире мне полагалось бы просто высыпать порошок на призрака, и дело с концом. Беда только, мир далек от идеала, и призраки не обязаны подчиняться правилам реальности, так что поразить их каким-либо образом, пока они не поймут, что вы здесь, очень трудно, почти невозможно. Выходит, иного пути, нежели конфронтация, нет, и даже так, заставить их обратить свое внимание на вас можно, только произнеся вслух их истинное имя. Более того, большинство духов не слышат почти никого – чтобы они вас услышали, приходится прибегать к магии.
Я выпрямился во весь рост, зажав мешок в руке, и постарался вложить в голос всю свою волю:
– Агата Хэгглторн! – крикнул я.
Дух вздрогнул, словно мой голос донесся до нее едва-едва, издалека, и повернулся ко мне. Глаза ее округлились. Пение резко оборвалось.
– Кто вы? – спросила она. – И что делаете в моей детской?
Я постарался припомнить все подробности, которые рассказывал мне о призраках Боб.
– Это не твоя детская, Агата Хэгглторн. Со времени твоей смерти прошло больше ста лет. Ты не настоящая. Ты призрак, и ты мертва.
Дух смерил меня недоверчивым взглядом и улыбнулся холодной, презрительной улыбкой.
– Я могла бы сразу догадаться. Вас прислал Бенсон, верно? Бенсон всегда придумает что-нибудь жестокое, а потом обзывает меня юродивой. Юродивой! Он хочет лишить меня моей малышки.
– Бенсон Хэгглторн давным-давно умер, Агата Хэгглторн, – отвечал я, изготовившись к броску. – И твой ребенок тоже. И ты сама. Эти крошки не твои, ты не должна петь им или уносить их, – моя рука с мешком подалась вперед.
Призрак посмотрел на меня в полнейшем замешательстве. В этом вся сложность общения с материальными, по-настоящему опасными призраками. Они так похожи на людей. Кажется, будто они обладают чувствами, каким-то самосознанием. Однако они не живы – они все равно что окаменелый отпечаток, ископаемый скелет. Они похожи на оригинал, но это не оригинал.
Но я сочувствую даме, попавшей в беду. Всегда был таким. Это уязвимое место моего характера, этакая брешь в броне шириной в милю, а глубиной и вдвое больше. Я увидел на лице Агаты-призрака боль одиночества, и испытал к ней что-то вроде сочувствия. Я снова опустил руку. Как знать, если мне повезет, я мог бы уговорить ее уйти. Духи – они такие: доведи до них реальную ситуацию, в которой они оказались, и они испарятся.
– Мне очень жаль, Агата, – сказал я. – Но ты не та, какой себе представляешься. Ты призрак. Отражение. Настоящая Агата Хэгглторн умерла больше века назад.
– Н-нет, – дрогнувшим голосом произнесла она. – Это неправда.
– Это правда, – настаивал я. – Она умерла в ту же ночь, что и ее муж и ребенок.
– Нет, – простонал дух, зажмурив глаза. – Нет, нет, нет, нет. Я не желаю слушать такое, – она снова запела себе под нос, тихо, безнадежно – на этот раз без всякого заклятия, не угрожая неосознанным уничтожением. Однако новорожденная девочка так и не дышала, а губы ее начали синеть.
– Послушай меня, Агата, – произнес я, вложив в голос больше воли, больше магии, чтобы призрак слышал меня. – Я все про тебя знаю. Ты умерла. Вспомни: твой муж избивал тебя. Ты боялась, что он будет бить и твою дочь. И когда она начала плакать, ты зажала ей рот рукой, – я ощущал себя совершеннейшим ублюдком, так холодно копаясь в прошлом этой женщины. Призрак она или нет, боль на ее лице была настоящей.
– Я этого не делала, – всхлипнула Агата. – Я не делала ей больно.
– Ты не хотела делать ей больно, – сказал я, выкладывая информацию, которой обеспечил меня Боб. – Но он был пьян, а ты запугана, и когда ты опустила взгляд, она уже была мертва. Это ведь так было? – я облизнул губы и снова посмотрел на новорожденную. Если я не разберусь с этим быстро, она умрет. Ее молчание наводило жуть – она лежала в колыбельке резиновой куклой.
Что-то – искра воспоминания – осветила глаза призрака.
– Я помню, – прошипела она. – Топор. Топор, топор, топор! – пропорции лица ее изменились, вытянулись, оно сделалось костлявее, изящнее. – Я взяла свой топор, свой топор, свой топор, и врезала моему Бенсону двадцать раз, – дух как бы растягивался, а по комнате вихрем пронесся исходивший из него призрачный ветер, полный запахов железа и крови.
– Ох, черт, – пробормотал я и приготовился броситься к девочке.
– Мой ангелочек мертв, – взвизгнул призрак. – Бенсон мертв. А потом и рука, рука, рука, убившая их обоих! – она высоко подняла обрубок руки. – Мертвы, мертвы, мертвы! – она запрокинула голову и завизжала еще громче – по-звериному, так, что заложило уши, а стены палаты содрогнулись.
Я прыгнул вперед, к бездыханному тельцу ребенка, и, стоило мне сделать это, как остальные дети хором заревели. Я дотянулся до девочки и с размаху шлепнул ее по розовой попке. Она потрясенно открыла глаза, вздохнула, личико ее сморщилось, и она заревела едва ли не громче всех остальных вместе взятых.
– Нет! – взвизгнула Агата, – Нет, нет, нет! Он тебя услышит! Он услышит! – обрубок ее левой руки метнулся ко мне, и я ощутил удар – и по груди, и по моей душе, словно глубоко в меня вонзили кусок льда. Удар как игрушку отшвырнул меня к стене; жезл и посох покатились по полу. Возможно, по чистой случайности, я так и не выпустил свой мешок с порошком, но голова гудела от сотрясения как колокол, а по телу струился холодный пот.
– Майкл! – прохрипел я как мог громче, но дверь за моей спиной уже распахивалась, и шаги его тяжелых бутсов грохотали все ближе. Ветер усилился и превратился в ураган, раскатив колыбели на колесиках по всей комнате. Мне пришлось прикрыть глаза рукой. Черт. В такой ветер от порошка не будет никакого прока.
– Баю-бай, баю-бай, баю-бай, – призрак Агаты снова склонился над колыбелькой и сунул обрубок левой руки вниз, прямо в ротик младенцу. Прозрачная плоть как бы слилась с кожей девочки. Та дернулась и снова перестала дышать, не прекращая попыток плакать.
Я выкрикнул беззвучный вызов и ринулся на призрака. Если мне не удается посыпать его порошком с противоположной стороны комнаты – что ж, можно попробовать сунуть мешок в его призрачную плоть и обездвижить изнутри. Процедура болезненная, но, вне всякого сомнения, не менее эффективная.
Голова Агаты повернулась в мою сторону, и она с рычанием отпрянула от ребенка. Волосы ее растрепались на ветру и взметнулись львиной гривой, куда как более подходящей хищному оскалу, которым сменились ее мягкие черты. Она вскинула левую руку, и у самого обрубка вдруг возникла короткая, окованная железом палица, которую она, взвизгнув по-кошачьи, обрушила мне на голову.
Призрачный металл лязгнул о настоящий булат, и в воздухе сверкнуло иссиня-белой вспышкой лезвие "Амораккиуса". Оскалившись от усилия, Майкл отбил удар потустороннего оружия в каких-то паре дюймов от моего лица.
– Дрезден, – крикнул он. – Порошок!
Борясь с бешеными порывами ветра, я сделал шаг вперед, перехватил левую руку Агаты и вытряхнул из мешка немного порошка.
Соприкоснувшись с призрачной плотью, тот вспыхнул россыпью ярко-красных огоньков. Агата взвизгнула и отпрянула, но рука ее не шелохнулась, словно отлитая из бетона.
– Бенсон! – визжала Агата. – Бенсон! Спи, дитя мое! – и тут она просто отделилась от руки и исчезла. Оторванная по самое плечо рука на мгновение зависла в воздухе, а потом рухнула на пол, разом превратившись в прозрачную, желеобразную массу – то, что остается от призрачной плоти, когда дух исчезает. Обыкновенно эта эктоплазма быстро испаряется, не оставляя следа.
Ветер стих, но светлее в помещении не стало. Мое сине-белое магическое сияние и меч Майкла как были, так и оставались единственными источниками света. Уши даже заложило от внезапной тишины, хотя с дюжину младенцев честно продолжали реветь в своих колыбельках.
– С детьми все в порядке? – спросил Майкл. – Куда она делась?
– Пожалуй, в порядке. А призрак… Призрак, наверное, перевоплотился, – предположил я. – Она поняла, что другого выхода у нее нет.
Майкл медленно поворачивался на месте, держа меч наготове.
– Значит, она ушла?
Я мотнул головой, оглядываясь по сторонам.
– Вряд ли, – ответил я и склонился над колыбелькой, в которой лежала чудом не удушенная девочка. На наручном браслете значилось ее имя: Элисон Энн Саммерс. Я погладил ее по крошечной щечке, и она повернулась и присосалась к моему указательному пальцу, разом перестав плакать.
– Уберите палец у нее изо рта, – строго сказал Майкл. – Он у вас грязный. И что теперь?
– Я наложу на палату охранительное заклятье, – сказал я. – А потом мы уберемся отсюда, пока сюда не явилась полиция, чтобы нас арес…
Элисон Энн вздрогнула и перестала дышать. Ручки и ножки ее словно окаменели. Я ощутил, как что-то ледяное сгустилось в воздухе и накрыло ее, услышал далекие звуки безумной колыбельной.
– Баю-баюшки, баю…
– Майкл! – крикнул я. – Она все еще здесь! Ее призрак… он дотягивается сюда из Небывальщины!
– Господи, сохрани и спаси! – перекрестился Майкл. – Гарри, нам нужно туда, за ней.
Сердце мое застыло при одной мысли об этом.
– Нет, – сказал я. – Не выйдет. Слишком это опасно, Майкл, она слишком сильна. Я не хочу биться на ее территории голым и безоружным, при нулевых шансах.
– У нас нет выбора, – рявкнул Майкл. – Смотрите.
Я посмотрел. Один за другим младенцы умолкали на полувздохе.
– Спи, малютка, засыпай…
– Майкл, она нас на куски разорвет. А если не она, так уж моя крестная – наверняка.
Майкл нахмурился и мотнул головой.
– Клянусь Господом, нет. Я этого не допущу, – он посмотрел на меня в упор. – И вы, Гарри Дрезден, тоже. В вашем сердце слишком много добра, чтобы оставить этих малюток умирать.
Я ответил ему неуверенным взглядом. Еще в первую нашу встречу Майкл настоял, чтобы мы с ним встретились взглядами. Когда взглядом с тобой встречается чародей, дело серьезно. Он может заглянуть вглубь тебя, в самые сокровенные тайны твоей души – а ты в ответ видишь его. Заглянув в душу Майкла, мне хотелось плакать. От зависти. Хотелось бы мне, чтобы моя душа показалась ему такой же, как его – мне. Правда, я совершенно уверен в том, что это не так.
Воцарилась тишина. Младенцы молчали все до единого.
Я завязал мешок с призрачным порошком и сунул его в карман. В Небывальщине от него все равно не будет толка.
Я повернулся к своим упавшим посоху и жезлу и вытянул руку в их сторону.
– Ventas servitas, – буркнул я. Взметнулся вихрь, и жезл с посохом полетели мне в руки. Ветер стих.
– Ладно, – сказал я. – Я отворю окно, которое даст нам пять минут на все про все. Будем надеяться, моя крестная не успеет нас найти за это время. Любое промедление – и мы будем или мертвы, или вернемся сюда. Во всяком случае, я.
– У вас доброе сердце, Гарри Дрезден, – сказал Майкл, и на губах его заиграла опасная улыбка. Он сделал шаг и остановился бок о бок со мной. – Господь улыбнется этому нашему выбору.
– Угу. Попросите его не устраивать из моего жилья Содом и Гоморру, и мы будем в расчете.
Майкл бросил на меня обиженный взгляд. Я встретил его как мог невозмутимо. Он сжал рукой мое плечо.
Я поднял руки, покрепче взялся кончиками пальцев за края реальности и напряг волю.
– Aparturum, – прошептал я и рванул тонкую перепонку, отделяющую наш мир от другого.
Глава третья
Даже дни, кульминацией которых становится грандиозная махаловка с призраком, а впридачу прогулка через границу, отделяющую наш мир от потустороннего, начинаются до ужаса обыденно. Этот, например, начинался с завтрака и работы в офисе.
Мой офис расположен в старом здании недалеко от центра Чикаго. Дом находится не в лучшем состоянии, особенно после той прошлогодней аварии лифта. И, что бы там ни говорили, моей вины в этом нет. Когда скорпион размером с ирландского волкодава продирается к тебе сквозь крышу лифтовой кабины, поневоле приходится идти на крайние меры.
Как бы то ни было, офис у меня небольшой: всего одна комната, зато угловая, с двумя окнами. Табличка на двери гласит просто: ГАРРИ ДРЕЗДЕН, ЧАРОДЕЙ. Сразу за дверью стоит стол, на котором разложены брошюры вроде: "Магия и Вы", или "Почему Ведьмы Тонут Не Быстрее Любого Другого – Точка Зрения Чародея". Большую их часть написал я сам. На мой взгляд, те, кто практикует наше искусство, должны заботиться о своем положительном образе в глазах общественного мнения. Хватит с нас Инквизиции.
За столом расположены раковина, кухонная стойка и старая кофеварка. Мой собственный рабочий стол стоит лицом к двери, а перед ним я разместил два удобных кресла. Кондиционер дребезжит, вентилятор на потолке скрипит при каждом обороте, а в стены и ковер навсегда въелся запах кофе.
Зевая, я ввалился в комнату, налил себе кофе и, пока он остывал, проверил утреннюю почту. Письмо от Кэмпбеллов с благодарностью за изгнание призрака из их дома. В помойку. Ага, слава Богу, чек от Полицейского Управления Чикаго за мою последнюю работу на них. Жутковатое было дело. Все одно к одному: призывание демонов, человеческие жертвоприношения, черная магия – одним словом, гадость.
Я выпил кофе и решил позвонить Майклу и предложить ему долю от своего заработка – при том, что большую часть работы проделал я сам, им с "Амораккиусом" все-таки довелось поучаствовать в развязке. Я справился с черным магом, он разобрался с демоном, и наши все-таки выиграли. Я влезал в это дело по уши, так что при таксе в пятьдесят баксов в час заработал в общей сложности две штуки. Ясное дело, Майкл откажется от денег (как всегда), но предложить ему долю представлялось мне естественным проявлением вежливости – особенно с учетом того, как много времени мы проводили вместе в последнее время в попытках обнаружить причину, по которой вся нечисть в городе словно с цепи посрывалась.
Телефон зазвонил прежде, чем я успел снять трубку.
– Гарри Дрезден, – представился я.
– Алло, мистер Дрезден? – промурлыкал мне на ухо томный женский голос. – Я вот тут все не знаю, не уделите ли вы мне минутку своего драгоценного времени?
Я откинулся на спинку кресла и ощутил, как рот у меня растягивается в блаженной ухмылке.
– Ба, мисс Родригез, вы ли это? Та самая пронырливая журналисточка из "Волхва"? Из бестолковой газетенки, печатающий всякий вздор о ведьмах, вампирах и волосатых лесных людях?
– И еще об Элвисе, – дополнила она. – Как ты мог забыть Короля? И потом, я теперь член Гильдии. Моя колонка питается заслуживающими доверия материалами со всего света.
Я рассмеялся.
– Что у тебя сегодня?
Голос Сьюзен сделался ехиднее некуда.
– Ну, мой приятель кинул меня вчера вечером, а так…
Я слегка поморщился.
– Ну да, знаю. Извини. Понимаешь, Боб нашел для меня дело, не терпевшее отлагательств.
– Гхм, – произнесла она совершенно другим, профессионально-вежливым голосом. – Я звоню вам, мистер Дрезден, не затем, чтобы обсуждать мою личную жизнь. Это деловой звонок.
Я снова улыбнулся. Да, таких девушек, как Сьюзен, одна на миллион. Особенно по части общения со мной.
– О, прошу прощения, мисс Родригез. Умоляю вас, продолжайте.
– А… да. У меня сложилось впечатление, что по городу гуляют слухи о повышенной активности в городе потусторонних сил вчерашней ночью. Не могли бы вы поделиться с "Волхвом" некоторыми подробностями?
– Гм. Видите ли, с моей стороны это было бы не совсем профессионально. Я по возможности избегаю афишировать свои дела.
– Мистер Дрезден, – заявила она. – Мне бы не хотелось прибегать к исключительным мерам.
– Но почему же, мисс Родригез? – ухмыльнулся я. – Разве вы не исключительная девушка?
Я почти воочию увидел, как она выгнула бровь.