Отставной полковник индийского полка получил от таинственного "очень темного" незнакомца обычную шестипенсовую куклу с восковой головкой. Дочка полковника стала неразлучна с игрушкой - со странной, говорящей, движущейся, злобной куколкой…
Элджернон Блэквуд
Кукла
Бывают ночи просто темные, но порой ночная тьма внушает трепет - словно таит в себе возможность неких зловещих и таинственных событий.
Во всяком случае, это утверждение верно для некоторых глухих отдаленных предместий, где редкие фонари не в силах рассеять густой мрак, где мало что происходит, где звонок в дверь звучит подобно грозному вызову в суд и где люди восклицают: "Надо переезжать в город!" В садах вокруг особняков там вздыхают на ветру дряхлые кедры, но живые изгороди сопротивляются движению воздуха, а темнота наполнена приглушенными звуками ночной жизни.
Именно в такую ноябрьскую ночь влажный бриз едва шевелил ветви серебристых сосен по обеим сторонам узкой аллеи, ведшей к особняку "Лорелз", где жил полковник Мастерс - отставной командир Индийского полка Хамбер Мастерс, об аристократическом происхождении которого свидетельствовало множество дополнительных инициалов после имени. Поскольку у горничной из немногочисленного штата прислуги был в тот вечер выходной, на резкий звонок, неожиданно раздавшийся вскоре после десяти часов, к двери подошла кухарка - подошла и едва не задохнулась от удивления и страха. Внезапное дребезжание колокольчика она сочла звуком неприятным и нежеланным. Моника - обожаемое, хотя и несколько заброшенное дитя полковника - спала наверху. Но кухарка испугалась не того, что неожиданный шум потревожит девочку, и не слишком громкого для столь позднего часа звонка колокольчика. Ей стало страшно оттого, что она увидела на ступеньках за открытой в дождливую ночь дверью черного человека. Да, под дождем, на ветру стоял высокий худой "черномазый" со свертком в руках.
Во всяком случае, какой-то темнокожий, впоследствии решила женщина. Негр, индус или араб. Словом "черномазый" она обозначала любого человека, не принадлежавшего к белой расе.
Человек в грязном желтом плаще и засаленной мятой шляпе, - "похожий на дьявола, спаси Господи", протянул ей из темноты сверток; сверкавшие глаза его полыхнули красным огнем, когда в них отразился свет лампы. "Полковнику Мастерсу, - скороговоркой прошептал он. - Лично в руки. Только ему, и никому больше". И затем посыльный растаял в темноте со своим "странным чужеземным акцентом, огненными глазами и отвратительным шипящим голосом".
Он исчез. Ветреная дождливая ночь поглотила его.
Итак, кухарка, лишь на следующий день обретшая способность изъясняться членораздельно, осталась стоять перед закрытой дверью с небольшим бумажным свертком в руке. Настойчивый приказ отдать посылку лично в руки хозяину чрезвычайно поразил женщину, - правда, положение ее несколько облегчалось тем обстоятельством, что полковник Мастерс никогда не возвращался домой раньше полуночи, и, таким образом, необходимость немедленных действий отпадала. Мысль эта утешила женщину и помогла ей частично вернуть утерянное самообладание, хотя она - встревоженная, полная подозрений и сомнений - продолжала стоять на месте, осторожно держа сверток в руках. Посылка, даже принесенная таинственным темнокожим незнакомцем, сама по себе не являлась поводом для испуга. Однако кухарка определенно чувствовала страх. Вероятно, свою роль здесь сыграли инстинкт и склонность к суевериям. Кроме того, тревогу внушала сама обстановка: ветер, дождь, пустой темный дом - и неожиданное появление черного человека. Смутное чувство ужаса проникло в ее сердце. Ирландская кровь вызвала к жизни из глубин подсознания древние видения. Женщина задрожала всем телом, словно в свертке находилось нечто живое, опасное, ядовитое, явно нечестивого происхождения, и выронила посылку из внезапно ослабевших рук. Та упала на мозаичный пол со странным резким стуком и осталась лежать неподвижно. Кухарка опасливо разглядывала сверток, но, слава Богу, он не шевелился - обыкновенная посылка, завернутая в коричневую почтовую бумагу.
Принесенная при свете дня простым посыльным, она могла содержать товар из бакалейной лавки, табак или даже починенную рубашку. Женщина настороженно прищурилась: этот сухой резкий стук озадачил ее.
Несколько минут спустя она вспомнила о своем долге и, по-прежнему дрожа всем телом, робко подняла сверток с пола. Его нужно было отдать полковнику "лично в руки". Кухарка пошла на компромисс: решила оставить посылку на столе в кабинете хозяина и утром сказать ему о ней. Правда, полковник Мастерс, со своим темным восточным прошлым, крутым нравом и властностью истинного тирана, мало располагал к общению и в лучшее время суток, а по утрам тем более.
Посему кухарка поступила следующим образом: оставила посылку на столе в кабинете, но воздержалась от каких-либо комментариев по поводу ее появления в доме. Она решила не вдаваться в столь незначительные подробности, ибо миссис О'Рейли боялась полковника Мастерса, и лишь искренняя любовь последнего к Монике заставляла ее признать в нем представителя человеческого рода. О да, он платил хорошо и даже иногда улыбался. И он был красивым мужчиной - разве что чересчур смуглым на ее вкус. Кроме того, он порой хвалил стряпню миссис О'Рейли, и это на время примиряло кухарку с хозяином. Так или иначе, они устраивали друг друга, и миссис О'Рейли оставалась в доме, обкрадывая хозяина в свое удовольствие, но со всеми необходимыми мерами предосторожности.
- Не сулит это ничего доброго, - уверяла она горничную на следующий день. - Это "отдать лично в руки, только ему, и никому больше", и страшные глаза черномазого, и странный стук, с которым посылка выпала у него из рук. Такие вещи не сулят ничего доброго - ни нам, ни кому-либо еще. Такой черный человек не может принести в дому дачу. Посылка, как же!.. С такими-то дьявольскими глазами…
- А что ты сделала с ней? - осведомилась горничная.
Кухарка смерила ее взглядом:
- Бросила в огонь, конечно. В печь, если уж быть совсем точной.
Горничная в свою очередь смерила собеседницу взглядом и обронила:
- Не думаю.
Кухарка на некоторое время задумалась - очевидно, в поисках достойного ответа.
- Так вот, - шумно выдохнула она наконец. - Знаешь, что я думаю? Не знаешь. Тогда слушай. Хозяин чего-то боится, вот что. Он чего-то страшно боится - я знаю это с тех самых пор, как поступила работать сюда. И дело вот в чем. Когда-то давно, в Индии, хозяин ступил на стезю греха, и теперь этот тощий черномазый принес ему понятно что. Вот почему я и говорю, что бросила посылку в печь, понимаешь? - Она понизила голос и прошептала:
- Там был кровавый идол, в этой посылке. А хозяин… что ж, он втайне поклоняется кровавому идолу. - Кухарка перекрестилась. - Вот почему я и сказала, что бросила сверток в печь… понимаешь?
Горничная таращила глаза и хватала ртом воздух.
- И запомни мои слова хорошенько, юная Джейн! - добавила кухарка, поворачиваясь к кастрюле с тестом.
На том дело на некоторое время и заглохло, ибо, будучи ирландкой, кухарка больше любила смех, чем слезы, и, утаив от перепуганной горничной тот факт, что на самом деле она не сожгла посылку, а положила на рабочий стол хозяина, почти забыла о происшествии. В конце концов, в ее обязанности не входило открывать дверь посетителям. Она "передала" посылку. И совесть ее была совершенно чиста.
Таким образом, никто явно не постарался "запомнить ее слова хорошенько", ибо в ближайшем будущем ничего из ряда вон выходящего явно не случалось - как и положено в отдаленном предместье, - и Моника по-прежнему находила радость в своих одиноких играх, и полковник Мастерс оставался все тем же мрачным деспотом.
Влажный зимний ветер раскачивал серебристые сосны, дождь стучал по карнизам, и никто не наведывался в гости. Таким образом прошла неделя - весьма долгий срок для тихого сонного предместья.
Но вдруг однажды утром из рабочего кабинета полковника Мастерса раздался звонок, и, поскольку горничная прибиралась наверху, на звонок откликнулась кухарка.
Хозяин держал в руках коричневую бумажную посылку - наполовину развернутую, с развязанной веревкой.
- Я нашел это на своем столе. Я неделю не заходил в кабинет. Кто принес это? И когда? - Его обычно желтое лицо пожелтело от ярости еще больше.
Миссис О'Рейли ответила на последний вопрос, на всякий случай датируя событие более поздним числом.
- Я спрашиваю, кто принес это? - раздраженно повторил полковник.
- Какой-то незнакомец, - пробормотала кухарка и робко добавила: - Не из здешних. Я его прежде никогда не видела. Мужчина.
- Как он выглядел? - Вопрос прозвучал подобно выстрелу.
Миссис О'Рейли опешила от изумления.
- Те-темный такой, - пролепетала она. - Очень темный, если я не ошибаюсь. Только он пришел и ушел так быстро, что я не успела разглядеть его лицо. И…
- Он что-нибудь велел передать? - перебил ее полковник.
Кухарка замялась.
- Ответа он не просил… - начала она, вспомнив о предыдущих визитах разных посыльных.
- Я спросил: передать что-нибудь велел? - прогремел полковник.
Еще мгновение, и миссис О'Рейли разразилась бы слезами или упала в обморок - так боялась она хозяина, особенно когда врала напропалую. Однако полковник сам положил конец ее мучениям, резко протянув ей полуразвернутую посылку. Вопреки самым худшим опасениям миссис О'Рейли он не стал ни допрашивать, ни ругать ее. В отрывистом голосе его звучали гнев, тревога и - как ей показалось - страдание.
- Возьмите это и сожгите, - по-военному жестко приказал полковник Мастерс, протягивая посылку кухарке, - Сожгите или выбросьте эту дрянь прочь. - Он буквально швырнул сверток, словно не желая дотрагиваться до него, и продолжил металлическим голосом: - Если этот человек снова появится, скажите ему, что посылка уничтожена и мне в руки так и не попала. - Последние слова полковник произнес с особым нажимом. - Вы поняли меня?
- Да, сэр. Конечно, сэр.
Миссис О'Рейли повернулась и неверным шагом вышла из кабинета, опасливо держа сверток в вытянутых руках, словно там находилось некое ядовитое кусачее существо.
Однако теперь страх ее несколько поутих: почему она должна бояться вещи, с которой полковник Мастерс обращается столь пренебрежительно? И, оставшись в одиночестве на кухне среди своих домашних богов, миссис О'Рейли вскрыла посылку. Развернув несколько слоев толстой коричневой бумаги, она испуганно отшатнулась, - но, к великому своему разочарованию и удивлению, обнаружила перед собой всего-навсего симпатичную куклу с восковым лицом, какую можно купить в любой игрушечной лавке за один шиллинг и шесть пенсов.
Самая обыкновенная дешевая куколка! С бледным, лишенным всякого выражения лицом и грязными волосами цвета соломы. Ее крохотные неуклюжие ручки лежали неподвижно по бокам, и на сомкнутых губах ее застыла ухмылка, впрочем, не обнажавшая зубов. Черные ресницы до смешного напоминали изношенные зубные щетки, и весь вид куклы в тонкой юбчонке казался жалким, безобидным и даже безобразным.
Кукла! Миссис О'Рейли хихикнула себе под нос, и последние ее страхи растаяли без следа.
"Боже мой! - подумала она. - Видать, совесть у хозяина загажена, как пол в клетке с попугаем! И даже хуже! - Кухарка слишком боялась полковника, чтобы презирать его, и испытывала к нему чувство, скорее похожее на жалость. - Во всяком случае, - размышляла она, - он крепко переволновался. Он ожидал получить что-то другое, явно не грошовую куклу!" По доброте душевной миссис О'Рейли почти сочувствовала хозяину.
Однако, вместо того чтобы сжечь "эту дрянь" или выбросить, кухарка подарила ее Монике, ибо это все же была вполне симпатичная кукла. Не избалованная игрушками девочка мгновенно полюбила куклу всем сердцем и в ответ на строгое предупреждение миссис О'Рейли дала честное слово никогда не говорить отцу об этом замечательном подарке.
Отец Моники, полковник Хамбер Мастерс, производил впечатление "разочарованного" человека - человека, по воле рока живущего в отвратительном для него окружении; вероятно, разочарованного в карьере; возможно, также и в любви (ибо Моника, несомненно, была внебрачным ребенком), - и вынужденного из-за невысокой пенсии ежедневно ощущать зависимость от ненавистных обстоятельств быта.
Он был просто молчаливым и ожесточенным человеком, и в округе не столько не любили, сколько не понимали его. Неразговорчивого полковника с его темным, изборожденным морщинами лицом принимали за темную личность. Ведь "смуглый" в сельской местности означает "таинственный", а молчаливость возбуждает и бередит праздную женскую фантазию. Симпатию и искреннюю приязнь здесь вызывает открытый добродушный человек с волосами пшеничного цвета. Тем не менее полковник Мастерс любил играть в бридж и имел репутацию блестящего игрока. Посему по вечерам он уходил из дому и редко возвращался раньше полуночи. Картежники с явным удовольствием принимали его в своей компании, а факт существования у Мастерса обожаемой дочери в целом смягчал отношение общества к его загадочной персоне. Моника - хотя ее видели крайне редко - вызывала у местных женщин чувство умиления, и, по общему мнению сплетниц, "каково бы ни было происхождение девочки, он искренне любил ее".
Между тем Моника, в целом лишенная детских развлечений и игрушек, сочла появление куклы, этого нового сокровища, настоящим подарком судьбы. И ценность куклы возрастала в глазах девочки тем более, что это был "тайный" подарок отца. Множество других подарков получала она подобным образом и никогда не находила это странным. Только отец никогда прежде не дарил ей кукол - и в этой игрушке таился источник неизъяснимого восторга. Никогда, никогда не выдаст Моника своей радости и счастья. Это останется тайной, ее и папы. И все это заставляло девочку любить куклу еще больше. Она любила также и отца: его постоянное молчание внушало ей смутное уважение и благоговейный трепет. "Это так похоже на папу! - всегда думала Моника, получая новый странный подарок, и инстинктивно она понимала, что никогда не должна говорить за него "спасибо", поскольку это являлось одним из условий чудесной игры, придуманной отцом. Но эта кукла была особенно восхитительна.
- Она куда более настоящая и живая, чем мои плюшевые мишки, - сообщила девочка кухарке, критически исследовав игрушку. - И как это ему пришла в голову такая мысль?! Подумайте только, она даже разговаривает со мной! - И Моника ласкала и качала на руках неживого уродца. - Это моя дочка! - восклицала она, прижимая куклу к щеке.
Ведь никакого плюшевого мишку нельзя всерьез считать дочкой: запеленатые медвежата - это все-таки не человеческие детеныши, в то время как кукла очень похожа на настоящую дочку. И кухарка, и гувернантка почувствовали, что с появлением новой игрушки в угрюмом доме воцарилась атмосфера радости, надежды и нежности, почти счастливого материнства - во всяком случае атмосфера, какую не смог бы принести с собой ни один плюшевый медвежонок. Дочка! Человеческое дитя! И все же и гувернантка, и кухарка, обе присутствовавшие при вручении девочке подарка, впоследствии вспоминали, что, вскрыв сверток и увидев куклу, Моника испустила вопль неистового восторга, до странности похожий на крик боли. В нем слышалась слишком пронзительная нотка лихорадочного возбуждения, словно некое инстинктивное чувство ужаса и отвращения мгновенно развеялось в вихре непреодолимой радости. Именно мадам Джодска вспомнила - много времени спустя - о странном противоречии в реакции ребенка на подарок.
- Мне тоже показалось, что она слишком уж громко завопила, если вы спрашиваете меня об этом, - признала миссис О'Рейли позже, хотя в тот самый момент сказала единственное: "Ах! Чудесно, замечательно! Ну разве она не прелесть?"
Мадам Джодска же только предостерегла воспитанницу:
- Моника, если ты будешь целовать дочку так крепко, она просто задохнется.
Но Моника, не обращая ни на кого внимания, в восторге принялась баюкать куклу.
Дешевую маленькую куклу с желтыми волосами и восковым личиком.
Конечно, жаль, что такая загадочная история дошла до нас через вторые руки. В равной мере печально и то, что основную часть информации мы получили из уст кухарки, горничной и не внушающей должного доверия иностранки. Где именно изложение постепенно переходит зыбкую грань, отделяющую реальное от неправдоподобного и неправдоподобное от совершенно фантастического, определить можно лишь с помощью сильного телескопа. Под мощным увеличительным стеклом нить, сплетенная новозеландским пауком, превращается в толстую веревку, но при изучении полученных из вторых рук сообщений эта нить кажется прозрачной осенней паутинкой.
Польская гувернантка мадам Джодска покинула особняк "Лорелз" совершенно неожиданно. Несмотря на обожание Моники и уважение полковника Мастерса, она уехала вскоре после появления в доме куклы.
Мадам Джодска была миловидной молодой вдовой благородного происхождения и хорошего воспитания, тактичной, благонравной и разумной. Она любила Монику, и девочка чувствовала себя счастливой в ее обществе. Молодая женщина боялась хозяина, хотя, вероятно, втайне восхищалась сильным, молчаливым и властным англичанином. Он предоставлял ей большую свободу, она же никогда не позволяла себе никаких вольностей - и все шло гладко до поры до времени. Полковник хорошо платил, а мадам Джодска нуждалась в деньгах. Потом она неожиданно покинула дом. Внезапность ее отъезда, как и данное гувернанткой нелепое объяснение этого поступка, - безусловно, первые свидетельства того, что сия загадочная история переходит зыбкую грань, отделяющую реальное от невероятного и совершенно фантастического. Решение свое мадам Джодска объяснила страшным испугом, который-де сделал невозможным ее дальнейшее пребывание в доме. За сутки предупредив хозяина об уходе с места, гувернантка уехала. Представленное ею объяснение казалось нелепым, но вполне понятным: любая женщина может вдруг так испугаться в некоем доме, что проживание в нем станет для нее просто невыносимым. Это можно назвать глупостью или еще как-нибудь, но это понятно. Навязчивую идею, однажды поселившуюся в уме суеверной и потому склонной к истерикам женщины, нельзя вытеснить из сознания никакими логическими доводами. Подобное поведение можно счесть нелепым, но оно понятно.
Происшествие же, послужившее причиной внезапного испуга мадам Джодска, - это совсем другое дело, и самое лучшее просто рассказать о нем. Оно связано с куклой. Гувернантка клялась всеми святыми, что видела, как кукла "шла сама по себе". Она двигалась жуткой, подпрыгивающей, расхлябанной походкой по кровати, на которой спала Моника.
Мадам Джодска клялась, что видела это собственными глазами при слабом свете ночника. Перед сном она по привычке и из чувства долга заглянула в дверь спальни, дабы убедиться, что с девочкой все в порядке. Ночник, хотя и неяркий, хорошо освещал комнату. Сначала внимание гувернантки привлекло какое-то судорожное движение на стеганом одеяле: казалось, некий небольшой предмет скользит, нелепо подпрыгивая, по гладкому шелку. Возможно, что-то скатывается с кровати, оттого что девочка пошевелилась во сне.