Весна, весна, я не могу тебя дождаться.
Но в доме было тепло, а Джим, словно ребенок накануне Рождества, только что не стоял на голове от возбуждения.
В свежей сорочке и обтягивающих джинсах, пахнущий лосьоном "Олд спайс", с волосами, еще мокрыми после душа, он схватил ее в объятия, едва она переступила порог дома, и закружил по комнате.
- Ты не поверишь! - кричал он. - Мой отец - старый доктор Хэнли! Ты замужем за малым, у которого гены Нобелевского лауреата!
- Успокойся, Джим, остынь немножко, - сказала Кэрол. - Что ты несешь?
Он поставил ее на пол и, захлебываясь, рассказал о письме и о "железных" выводах, которые из него сделал.
- Ты уверен, что не увлекаешься, Джим? - сказала она, снимая пальто.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Боюсь показаться тебе занудой, но ведь пока никто еще не называет тебя молодым мистером Хэнли, не так ли?
Его улыбка погасла.
- И не будет так называть. Я останусь Джеймсом Ионой Стивенсом до конца своих дней. Не знаю, почему Хэнли подкинул меня в приют, и то, что он богат и знаменит, не имеет никакого значения. Иона и Эмма Стивенс усыновили и вырастили меня. Для меня мои родители - они.
Тогда почему ты так долго и упорно искал своих кровных родителей? - вертелось у Кэрол на языке. Странно, что Джим, долгие годы одержимый этой мыслью, теперь рассуждает по-другому.
- Пусть так, Джим. Но я не хочу, чтобы ты снова тешил себя надеждами, а потом испытал боль разочарования. Сколько раз ты брал ложный след и всегда очень огорчался, когда он заводил тебя в тупик.
Она вспомнила, как много дней на протяжении учебы в колледже и после него они провели, роясь в старых архивах приюта Святого Франциска для мальчиков. После их женитьбы Джим наконец отказался от поисков. Она думала, что он навсегда оставил мысль выяснить, кто были его настоящие родители.
И тут вдруг эта история с письмом.
- Но теперь все иначе, разве ты не видишь? Не я разузнаю, ищу, а меня ищут. Представь себе, Кэрол, что получается. Я был найденышем. Мне не исполнилось и двух недель, когда меня в буквальном смысле нашли на ступеньках приюта. Не хватало только завывающей вокруг метели, чтобы все выглядело, как литературный штамп. Никаких следов моих родителей, и вот теперь, через двадцать шесть лет, человек, которого я лично не знал, никогда даже не встречал, упоминает меня в своем завещании. Знаменитый человек. В сороковые годы, такие далекие по духу от хиппи и свободной любви наших дней, известный ученый вроде него мог опасаться скандала. - Джим замолчал и посмотрел на нее. - Уяснила картину?
Она кивнула.
- Хорошо. Теперь скажи мне, любимая, что в таком случае сразу же приходит в голову, когда стараешься понять, почему богатый старик упоминает в своем завещании найденыша?
Кэрол пожала плечами.
- Ладно, очко в твою пользу.
Он широко улыбнулся.
- Так-то! Я не псих!
Его улыбка всегда обезоруживала ее.
- Нет, ты не псих.
Зазвонил телефон.
- Это, вероятно, меня, - сказал Джим. - Я звонил в адвокатскую фирму, и они обещали перезвонить мне.
- О чем ты спрашивал?
Он бросил на нее робкий взгляд.
- О моем настоящем… кровном отце.
По его репликам она почувствовала, как он расстроен тем, что у адвоката нет никаких сведений на этот счет. Наконец Джим закончил разговор и повернулся к ней.
- Знаю, что ты сейчас скажешь. Ты спросишь, почему это так для меня важно? Какое это имеет значение?
Она сочувствовала ему и в то же время не понимала. Ей хотелось сказать: "Ты - это ты. Твое происхождение ничего не меняет".
- Я спросила бы об этом не впервые, - сказала она.
- Да, ты права. Я хотел бы бросить все это, но не могу. Как тебе объяснить? Это похоже на то, как человек, утративший память, оказался в одиночестве на корабле, который занесло в Марианскую впадину; он старается остановить судно, бросает якорь, но тот не достает до дна, и корабль по-прежнему несет в неизвестном направлении. Человек думает: знай он откуда началось плавание, он смог бы сообразить, куда плывет. Он оглядывается назад, а там только пустынное море, и у него рождается ощущение, что он лишен прошлого. Это своего рода генетическая и социальная амнезия.
- Джим, я понимаю. Я чувствовала то же самое, когда погибли мои родители.
- Нет, то было другое. Случилась трагедия: их не стало, но ты, по крайней мере, их знала. И если бы даже они погибли на другой день после твоего рождения, все равно это было бы другое. Потому что ты могла бы потом рассматривать их фотографии, говорить с людьми, которые их знали. Они существовали бы в твоем сознании и подсознании. У тебя остались бы корни, которые вели в Англию, Францию, куда-нибудь еще. Ты была бы каплей могучего потока, участвовала бы в общем движении. У тебя было бы прошлое, которое подталкивало бы тебя вперед.
- Но, Джим, я никогда не думаю о подобных вещах. Никто о них не думает.
- Потому что они у тебя есть. Ты принимаешь их за данное. Много ты думаешь о своей правой руке, ведь нет? Но если бы ты родилась без нее, тебе бы ее недоставало каждый день.
Кэрол подошла и обняла его. Он прижал ее к себе, и она почувствовала, как отступает охватившее ее волнение. Джим умел это делать, умел заставить ее ощутить себя спокойной и уверенной.
- Я буду твоей правой рукой, - нежно сказала она.
- Ты всегда ею была, - прошептал он в ответ. - Но, чувствую, я нашел, что искал. Скоро это будет известно наверняка.
- Полагаю, что тогда я тебе больше не буду нужна, - сказала она, притворно надув губы.
- Это будет праздник, а ты останешься нужна мне всегда!
- Да уж, смотри, чтоб так и было. Иначе я просто отправлю тебя назад в приют Святого Франциска!
- Боже! - воскликнул он. - Приют! Почему я о нем не подумал? Может быть, нам не придется ждать до оглашения завещания. Может быть, удастся все выяснить прямо сейчас!
- Послушай, Джим, мы смотрели эти архивы по меньшей мере тысячу раз!
- Да, но ведь мы не искали там упоминания о Родерике Хэнли.
- Нет, но…
- Пошли. - Он протянул ей пальто и сорвал свое с вешалки. - Мы отправляемся в Куинс.
4
Эмма Стивенс в нетерпении ждала у служебного входа бойни. В этой маленькой промозглой комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем контрольных часов. Эмма не переставала растирать руки, чтобы согреть их, но она не сомневалась, что, будь сейчас даже июль, она делала бы то же самое. Казалось, охватившая ее тревога заставляла руки двигаться помимо ее воли.
Почему Иона так долго не идет? Она просила передать, что ждет его. Ей не хотелось беспокоить его на работе, но она не в силах удержаться. Она должна поговорить с ним о том, что произошло. Иона единственный, кто может дать этому объяснение. Где он застрял?
Эмма посмотрела на часы на руке и увидела, что прошло всего несколько минут. Она сделала глубокий вдох.
Успокойся, Эмма.
Она отвернулась к маленькому, затянутому сеткой окошку входной двери. Служебная автостоянка выглядела почти пустынной в сравнении с тем, какой она была до сокращения. А теперь шли толки о том, что бойня вообще закроется к концу года. Что они тогда будут делать?
Она больше не могла ждать. Толкнув дверь, она прошла через небольшой холл и распахнула другую дверь, которая вела в помещение самой бойни. Эмма застыла на месте при виде только что освежеванной полутуши коровы; от мяса на холоде валил пар, на пол капала кровь, туша качалась и крутилась на цепи, перемещаясь по верхнему конвейеру. Почти сразу за ней двигалась следующая туша. В зале стоял запах крови, запекшейся и еще теплой, струившейся из только что перерезанного горла. Снаружи глухо доносилось мычание коров, ожидавших в загоне своей очереди.
Эмма подняла глаза и вдруг увидела, что Иона стоит рядом, в резиновом фартуке, сером рабочем комбинезоне, черных резиновых перчатках и в забрызганных кровью суконных ботах с налипшими клочьями шерсти. Он смотрел на нее сверху вниз. Ему только что исполнилось пятьдесят, но он выглядел гораздо моложе - подтянутый и сухощавый, единственный глаз его не утратил яркой голубизны, а черты лица - твердости. Даже после тридцати лет брака при виде его у нее замирало сердце. Если бы не черная фетровая повязка на левом глазу, он был бы просто копией американского актера в одном из снятых в Италии вестернов, который они видели в прошлом году.
- В чем дело, Эмма? - Голос у него был таким же резким, как черты лица, южный акцент - сильнее, чем у нее.
Она почувствовала прилив раздражения.
- Здравствуй, Эмма, - произнесла она с сарказмом. - Как хорошо, что ты пришла. Что-нибудь случилось? Все в порядке, Иона, спасибо.
- У меня всего несколько минут, Эмма.
Она спохватилась, что он боится потерять работу, и ее раздражение прошло. К счастью, было трудно найти человека, готового взять на себя обязанности Ионы на бойне, иначе он мог бы оказаться безработным уже несколько месяцев назад, как многие другие.
- Извини, но я подумала, что случившееся слишком важно, чтобы отложить разговор. Джимми получил сегодня письмо от каких-то адвокатов. Он упомянут в завещании того доктора Хэнли, что погиб в авиакатастрофе на прошлой неделе.
Иона подошел к ближайшему окну и уставился в грязное стекло. Он молчал, как ей показалось, очень долго. Наконец повернулся к ней и улыбнулся одной из своих скупых, едва заметных, улыбок.
- Некто грядет.
- Кто грядет?
- Тот.
Эмме сразу стало не по себе. Неужели Иона опять начинает свои безумные речи? Он странный человек, ее Иона. Даже после всех этих лет вместе Эмма до конца не понимала его, но не переставала любить.
- О чем ты говоришь?
- Я почувствовал это больше недели назад, но как-то странно неясно. Я не был уверен, а теперь знаю точно.
За долгие годы Эмма научилась верить предчувствиям Ионы. Он обладал каким-то сверхчутьем, иногда просто невероятным. Порой казалось, что он даже видит своим отсутствующим левым глазом. Самым поразительным был случай в 1942 году, когда он почувствовал, что ребенок, которого им предстоит усыновить, уже находится в приюте Святого Франциска для сирот.
Воспоминание об этом дне вернулось к ней как озарение. Ветреное январское утро всего через месяц после нападения японцев на Пёрл-Харбор; ослепительно яркое солнце, солнечные блики на мокрых от тающего снега тротуарах. Иона не находил себе места от волнения: предыдущей ночью у него снова было видение. То самое, которого он ждал с тех пор, как они переехали в Нью-Йорк.
Куинс! Ему было знамение, куда они должны направиться в Куинсе. И непременно оказаться там рано утром.
Иона верил этим видениям. Он руководствовался ими в своей жизни, в жизни их обоих. За годы до того он получил знак переехать вместе с ней из Миссури в Нью-Йорк и начать там новую жизнь, объявив себя католиками. Эмма не поняла тогда, зачем все это; она вообще редко понимала мотивы поступков Ионы, но, как всегда, не перечила ему. Он был ее мужем, она - его женой. Если он хочет, чтобы она отказалась от баптизма, пусть будет так. Она все равно не была примерной баптисткой.
Но зачем переходить в католичество?
С того дня, как она с ним познакомилась, Иона никогда не выказывал интереса к религии, но теперь он настаивал, чтобы они зарегистрировались в католическом приходе, каждое воскресенье ходили в церковь и сделали все, чтобы их запомнил священник.
Зачем все это было нужно, Эмма узнала в то январское утро 1942 года. Когда они подъехали к приюту Святого Франциска для мальчиков, Иона сказал, что ребенок, которого они хотели, уже находится там, а войдя в приют, чтобы подать заявление об усыновлении младенца, они сообщили, что всю жизнь исповедовали католическую веру.
Никто не мог доказать обратного.
Ребенок, о котором мечтал Иона, попал в приют накануне. Иона внимательно осмотрел ребенка, в особенности его ручки. Эмме показалось, что муж убедился - ребенок тот, которого он ждал.
Они прошли через мучения бесконечных проверок, в том числе их родословной, бытовых условий, и прочую ерунду, но все это окупилось. В конце концов они стали счастливыми родителями мальчика, которому дали имя Джеймс. Мальчик - величайшее счастье в жизни Эммы Стивенс, большее даже, чем Иона, хотя она преданно любила мужа.
И теперь она верила видениям Ионы так же безоглядно, как он сам. Потому что без них она никогда не имела бы Джима.
- Значит, знаменитый доктор Хэнли - его отец, - сказал Иона, главным образом обращаясь к себе. - Интересно. - Потом он повернулся к Эмме. - Это знамение. Вот оно, начало. Близится наше время. Тот начинает обретать власть и богатство. Это знак, Эмма, добрый знак.
Эмме хотелось обнять его, но она удержалась из-за покрывавшей его одежду крови. Добрый знак - так он сказал. Хорошо, если он добрый для Джимми. Волна противоречивых чувств захлестнула ее, она расплакалась.
- В чем дело? - спросил Иона.
Эмма покачала головой.
- Не знаю. После всех этих долгих поисков… в конце концов дать ему возможность узнать, кто его настоящие родители… - Она снова зарыдала. - Я не хочу его терять.
Иона снял перчатку и ласково положил руку ей на плечо.
- Я понимаю твои чувства, но теперь осталось ждать недолго. Мы скоро будем вознаграждены за все.
Вот снова он ходит вокруг да около.
Она схватила его руку обеими руками и стала молить Бога, чтобы никто не отнял у нее Джимми.
Глава 2
1
- Отец Билл! Отец Билл!
Отец Уильям Райан, член ордена иезуитов, узнал голос взывавшего к нему. Это был Кивин Флаэрти, шестилетний местный ябеда и разносчик новостей. Райан поднял глаза от текста своей ежедневной проповеди и увидел мчавшегося к нему через холл рыжего мальчишку.
- Они опять дерутся, отец Билл!
- Кто?
- Никки и Фредди! И Фредди сказал, что обязательно убьет Никки!
- Передай им, чтобы они немедленно перестали драться, иначе обоих ждет плетка.
- Они до крови подрались, святой отец!
Билл вздохнул и захлопнул требник. Придется самому разбираться. Фредди был на два года старше Никки и примерно на сорок фунтов превосходил его в весе. К тому же стоило его разозлить, и он бросался на обидчика, как разъяренный бык. Похоже, язык Никки снова доставил ему кучу неприятностей.
Выходя из кабинета, Билл прихватил висевшую в углу у дверей плетку, которой так боялись его воспитанники. Кивин бежал впереди. Билл поспешно следовал за ним, делая вид, однако, что вовсе не торопится.
Он нашел их в коридоре возле спальни в окружении остальных мальчишек, оравших и подзадоривавших драчунов. Один из зрителей, заметив его приближение, закричал:
- Большой Злой Билл идет! Сматываемся!
Болельщики испарились, оставив соперников на полу. Фредди, навалившись на Никки, занес кулак для очередного удара по окровавленному лицу поверженного врага. Увидев отца Билла, они сразу забыли о своих разногласиях и кинулись бежать вслед за остальными. На полу остались только очки Никки.
- Николас! Фредерик! - крикнул Билл.
Они замерли на месте и обернулись.
- Да, святой отец? - сказали они хором.
Он ткнул пальцем перед собой.
- Подойдите сюда немедленно! Немедленно!
Мальчики подошли и остановились перед ним, глядя на носки своих ботинок. Билл взял Никки за подбородок и поднял его голову. Лицо десятилетнего Никки, деформированное от рождения, покрывали царапины и синяки. Левая щека и подбородок были в крови, алая струйка все еще бежала из одной ноздри.
Билл почувствовал, как в нем закипает гнев, который усилился, когда священник, подняв за подбородок голову Фредди, не обнаружил на его круглом веснушчатом лице с голубыми глазами ни малейших следов драки. Биллу нестерпимо захотелось дать Фредди отведать того же, чем тот угостил своего соперника, но он сдержался и заставил себя спокойно заговорить сквозь стиснутые зубы.
- Я тебя предупреждал, чтобы ты не пускал в ход кулаки? - сказал он Фредди.
- Он обругал меня плохим словом, - испуганно пролепетал Фредди дрожащим от страха голосом.
- Он выбил у меня из рук книги! - вскричал Никки.
- Погоди-ка… - прервал его Билл.
- Он обозвал меня скрофулезным!
На секунду Билл онемел, затем повернулся к младшему из соперников.
- Как ты назвал его? - спросил он, кусая губы, чтобы не расхохотаться. Этот парнишка просто бесподобен. - Где ты слышал это слово?
- Прочел однажды в книге, - ответил Никки, вытирая кровь из носа рукавом белой рубашки.
Однажды. Никки никогда ничего не забывал. Ничего.
- Ты хоть имеешь представление, что это значит?
- Конечно, - последовал немедленный ответ. - Это туберкулезное заболевание, которое характеризуется хроническим набуханием желез.
Билл неуверенно кивнул:
- Верно.
Лично он знал только, что это какая-то болезнь, но упаси Бог дать понять Никки, что мальчишка знает больше его, Билла. Ребенок станет невыносим, стоит ему почувствовать это.
Билл поднял красную плетку и легонько постучал ею по левой ладони.
- Хорошо, дети, вы знаете, что вас ждет. Фредерик, созывай всех остальных, пока Николас выяснит, что сталось с его очками.
Перепуганный Фредди бросился к двери в спальню. Никки нагнулся и подобрал свои толстые очки в черной оправе.
- Ой, они опять сломались! - сказал он, показывая на левую заушницу.
Билл протянул руку.
- Дай их мне. Мы потом починим. - Он сунул очки в боковой карман сутаны. - Так, а теперь отправляйся к стене и подожди Фредди.
Взгляд Никки будто вопрошал: "Вы ведь на самом деле не собираетесь наказывать меня, правда?"
Билл негромко сказал:
- Не жди особого к себе отношения, Никки. Ты знаешь порядок, поэтому принимай шишки, как все остальные.
Никки пожал плечами и отвернулся.
Неужели для этого я вступил в орден? - подумал Билл, стоя посреди коридора и делая усилие, чтобы не сорвать злость на детях. Стать нянькой для орды озорников! Не таким представлял он свое будущее.
Совсем не таким.
В орден его привели писания Пьера Тейарда де Шардена. Билл уже чувствовал в себе призвание стать священником, но труды Шардена настолько поразили его необъятным интеллектом их творца, что он решил - он должен вступить в-орден иезуитов, давший миру такой великий ум.
Иезуиты достигли величайших высот как в теологии, так и в светских науках. Они стремились к совершенству во всех своих начинаниях и преуспели в этом.
Он мечтал быть причастным к секте со столь славными традициями, и вот теперь он причастен к ней.
В известном смысле.
Орден менялся так же быстро, как сама Церковь, да и мир вокруг. Но в приюте Билл оказался в стороне от большинства событий.
Ничего, это не будет длиться вечно, снова и снова мысленно повторял он, как заклинание, как молитву, помогающую прожить еще один день в приюте Святого Франциска.
Старший надзиратель - такова его должность.
На самом деле это значило, что он стал нянькой и зачастую заменял отца обитателям одного из последних католических приютов для мальчиков в Нью-Йорке.
Я заменяю отца? Просто смешно!