Мужчины застыли с кружками в руках, забыв напрочь, зачем их взяли. Кошка уже не выла - кошка плакала, да жалобно так, что ребенок малый. Мурашки по коже невольно пошли у мужчин, озноб обоих охватил.
- Впервой слышу, чтобы так-то рысуха жалилась. Как разбирает-то ее.
Федор не выдержал, кружку о стол грохнул и в сенки пошел. Рысь на руки взял:
- Ну, что ж ты, елы? Ребятенок прямо. Вот досталось мне с тобой нянчиться.
- Да уж, - поддакнул Семен Михайлович. - Это она к спиртному неприученная, вота и возмущается. Не по нраву, знать, запах. Знавал я такое. У мово брательника пес - Антиспирт кличут. Так тот на дух энту отраву не переносит, шибче твоей рысухи концерту дает. А здоровен! Запри его как твою, ага, двери вынесет. Было, на меня кинулся, бутылку под полой учуял и ну меня прочь толкать со двора. А сильнющ! Вота как бывает. А еще говорят: не разумно зверье-то. Э-э, враки то. Шибче иного человека соображают.
Федор вздыхал, старика слушая, и Непоседу гладил, успокаивая. Нехорошо ему было, вину чувствовал, а разобраться - за что? Мать кошки убил - так не он ее, она б его. Жизнь такая. Выпить с хорошим человеком решил - а чего нет? Что ж ему под дудку рыси теперь плясать? Не нравится ей, видишь ли, запах спирта, нежная какая, глянь ты!
Ох, встрял!
Да что ж делать теперь? Куда денешься? Не кинешь же животное.
- Терпеть придется, - протянул. Непоседа ему в локоть носом уткнулась, засопела, успокаиваясь.
- Эть, глянь! Будто поняла!
- Сдается, правду, поняла. А вот как - это уж, поди, и наука не скажет.
- Точно, точно. Богу то только и ведомо.
- Эх, Михеич, коли Богу что ведомо было, он бы руку мою придержал и спас мать для детеныша.
- У него свои задумки на кажну тварь.
- И на нас с тобой? Ерунда то. Кому мы нужны. Я может потому еще Непоседу взял, что сам без мамки жил. Не помню ее совсем, и вроде из головы выкини: кинула ж, как кутенка, тетке вон, и сбежала. От дитя собственного сбежала. Сколь лет - не вспоминает. Знать друг друга не знаем. Разобраться - ладно то? Богу надобно? Зачем так жестоко? К чему? Ведь мать, сердце болеть должно, а выходит, ничего подобного. У меня только болит, то обидой, то желанием свидеться гложет. Вот обижаюсь, а свидься - все простил бы. Пацаном вовсе тяжко было, все думал: приедет, обнимет, заберет. Как ни есть - а мать. Все ждал ее, за околицу бегал… Толку?
- К чему сердце рвать? Гони ты эти мысли, Федор, ни к чему они тебе. Есть такие бабы, что хуже аспидов. Кукушки, едино слово. Тьфу на них. А Глафира, тетка твоя покойная, царствие ей небесное, доброй женщиной была, переживательной. Завсегда помочь готовая. А тоже - не повезло.
Рысь голову подняла, замерла: что-то было в разговоре мужчин неприятное, больное.
- Степан ее сгинул, дочь непутевой оказалась, сестра, мать-то твоя, тоже - перекати поле. Один ты только ее радовал, а больше, выходило, никого у нее. И твою мать я помню - смешливая девчонка росла, озорная. И вроде правильная, а на те: в город съехала, и ни слуху, ни духу. Раз и была - тебя привезла. Помню еще, Глафира Серафиму-то уверяла, мол, Томка на месяц всего парня и оставила, тебя то есть, мол, хил шибко, окрепнуть надобно. А сказка то. Я сразу смекнул - не вертается. Подкинула кукушка птенца и ну из гнезда. Да чего сейчас-то ворошить?
- Мать она и есть мать, - с печалью сказал Федор, кошку по голове погладил. - Чтобы ни было, сколько бы лет ни минуло, а все одно, ест и обида, и жаль. Где вот она сейчас? Жива ли? Братья, сестры у меня есть? Племяшки? Почему тогда не видимся, не знаемся? Чем я виноват, почему меня откинули? Ведь родная мать откинула.
- Так то не в себе вину ищи - в ней, - бутылку взял, с опаской на рысь поглядывая. Налить в кружку Федору хотел, но кошка оскалилась, и мужчина мигом передумал - себе плеснул.
- Будем. Значит за тетку твою, покойницу, чтоб, значит, мир праху ее и царствие небесное, - и выпил, спеша, пока рысь не вмешалась.
- Фыр-р! - только и услышал от нее. И то ладно. Хуже могло быть.
Не понимал он, что рыси до него ровно, как она не понимала, почему до Федора - нет. Ведь взять - что ей человек? Одинок, бестолков, охотник и пьянь. А жаль мучает.
Фу, ты! - лапу на руку Федора положила, чтобы не вздумал за кружкой тянуться. Хочет сосед водку пить - его дело - не твое. Понял? - глянула.
Тот внимания на нее не обратил, но к водке не тянулся. Хотя чуяла рысь - хочет к Михеичу присоединиться, но держится. И не страх то, не отвращение к спиртному, а нечто ни ему, ни кошке непонятное.
Старик водку не спеша приговорил, о том, этом посудачил и откланялся, пообещав Непоседе гостинец принести в следующий раз.
Иди, иди, без гостинца твоего обойдусь, - проводила его взглядом кошка. На стол запрыгнула, во двор поглядывая, на фигуру от избы удаляющуюся. А Федор со стола убрал, молока рыси налил, да тушенки банку открыл: кушай. И за валенки опять принялся. Прочь вечер.
Глава 3
Ночь холодная, пурга злая все в окна влезть норовила. Рысь ее гоняла, сон хозяина охраняя, и притомилась, у печи легла, раздумывая: чего ей человек покоя не дает? Ведь свои дела есть, свои проблемы.
Тут из-за печи старичок вышел, пузко лохматое впятив. Хлопнулся рядом с кошкой, ножки - спички вытянув и ручонки тонкие на животе сцепив, изрек горделиво:
- Новенькая, что ль? Дружить будем али как?
Домовой, - вздохнула.
- Ну, он и чаво?
- Ничаво!
- Огрызаться, да?
- Вообще, ты хуже наказание заработал.
- Это чего вдруг?! - возмутился старичок, потеряв свою горделивость.
- Почто за хозяином не смотришь? Чем занимаешься? Чего он один да неприкаян? Пьет опять же. Жены нет, детей нет. Живет на отшибе бирюком.
- Сам захотел!
- Ты недосмотрел!
- Ругаться станем? - чуть осел домовой, примирительно шерстку разгладил и в глаза - бусинки ласки напустил.
- Что ругаться? - подумав, согласилась рысь. - Лучше миром поживем да хозяину дружно поможем.
- Дело, - кивнул. За ушком почесал и на рысь покосился. - Ты это, мышей-то погонишь?
- Не-а, нужны они мне, время на них тратить. Кота позови, пускай он их гоняет.
- Ленива ты.
- Не по чину.
- А! Ну… - оглядел шикарный окрас и согласился. - Королевна, ага. Надолго к нам задуло?
- Пока никуда не спешу.
- Некуда.
- Не твое дело.
- Как же: в моем доме, небось, устроилась.
- В твоем да не твоем. Ты мне зубы не заговаривай, говори план: как хозяину помочь.
- А нету плану.
- Фу, ты! И кой прок от тебя?
- А от тебя? Разлеглась тут, права качает!
- А ну, ша!! - рыкнула, приподнимаясь. Домовой уши прижал, голову в плечики вжал и вдвое меньше размером стал:
- Ладно-ть, - ручонками замахал. - Не серчай. Я по планам слаб, чего скрывать. Ты свой предложи. А то чуть - шипеть. Больно нервная ты.
- Не раздражай. Я еще погляжу, как ты с обязанностями справляешься!
- Ай, что деиться! Вы гляньте - погляньте! - запричитал домовой, вскочив. - Какая-то кошка пришлая мне права качать вздумала! А ну по усам! А ну взашей со двора-то!
- Цить! Ща-ас сам двинеш-шшся!! - уши прижала, готовая на него прыгнуть.
- Все - молчу! - руки выставил, тон до минимума снизив.
- То-то, - облизнулась. - Значится так: мышей гнать соседского Ваську заставь, с ихним домовым сговорись или еще что придумай - твое дело. А мое отныне - судьбу хозяйскую устроить. О том радеть буду. Ясно?
- Да ясно, ясно, - вздохнул. - И чего Феденька злюку таку приветил? Вот жили ж спокойно, нет, надобно было что ни попадя в дом приволочь!
- Оскорбил, что ли? Ты, шишка лохматая, много на себя не бери, а то живо со двора спроважу! И хватит мне тута разглагольствовать! Ишь, разленился, разбарствовался! Почто в доме скупо да холодно? Почто тоска да одиночество сеть сплели?! Кто за то в ответе?! Ты, лохматушка пузатая! Довел дом до точки, а еще туда же, господаря изображать! А ну, геть трудиться!
- Тьфу! Познакомились! - ворча потащился прочь домовой.
- И пауков выведи! - рыкнула ему в спину. - Гляди: прослежу!
- Нет, что деиться?! - всплеснул тот ручонками, мигом паутины из углов комнаты выметая. - Всяка тварь пришлая мной командовать будет!… Еже ли б не Федя, сроду не слушал тебя!
- Ай, не лги. Сам притомился в разоре-то жить.
Домовой вздохнул, нехотя признавая:
- Твоя правда. Да что я один-то?
- Вот и не один уже. Значит, справимся.
- Ага. Только веры у меня тебе нет. Хитры вы, кошкины дети.
- Не хитрее народца дивьего.
- Гляди ты, чё знаем! - передернул плечиками и пальцами щелкнул в сторону огня в печи - тот шибче заиграл, теплее стало чуть, уютнее.
- Во-во, работай, - зевнула рысь, укладываясь. - И я поработаю, - глаза закрыла.
- Спать будешь, лень пушистая?
- Думать, - замурчала.
- Чем же это? - съехидничал уже из-за печки.
- А не твое дело.
- Ох, характер у тебя. Век тебе жениха не сыскать!
- Нужен он мне больно! У тебя болит, тебе и печалиться!
Домовой в сердцах заслонкой грохнул и затих. А толк с кошкой сцепляться? Ей слово - она десять, ей пальчиком пригрози - она все двадцать когтей выставит, да еще зубки о тебя поточит. Не-е, дураков нет связываться.
Под утро, как мышь на голову свалилась идея. Вскочила Непоседа и ну, в заслонку биться, орать:
- Выходи! Хватит спать, лентяй! Выходи, говорю, дело есть!
- Ну, что ж ты орешь? - вздохнул проснувшийся Федор. Встал и, ежась, в сенки пошел, вернулся с творогом. - На, ешь и поспать дай.
Да нужен мне твой кислый творог, - фыркнула, но притихла.
- Не хочешь - как хочешь, - пошел обратно в постель мужчина. Лег, с головой накрылся одеялом.
Рысь подождала пока ровно сопеть не начнет и рыкнула, призывая домового:
- Собрание!
- Чего? - выглянул - глаза сонные, шерсть торчком.
- План есть.
- А пождать?
- Еще лет двадцать, пока Федор мхом не порастет и окончательно не сопьется? Выходи, сказала!
- Ладно, не ори. Щас тапочки одену… Ой, навязали мне на голову.
Спрыгнул на пол, бухнулся ближе к теплой стенке печи.
- Докладай.
- Не умничай, начальник нашелся. Сам докладывай: желаю все знать по женскому контингенту.
- Это чего?
- Все.
Домовой затылок поскреб:
- Точнее?
- Чего точнее? Женщины есть тут?
- Ну.
- Одинокие?
- Ну.
- Гну! Женщина одна, хозяин один - дошло?
- Не-а.
- Ты с рождения на голову ослаблен, что ли? Вот отоспалась природа-то. Чему удивляться? Ясно, почему хозяйство запущено.
- Оскорбляешь опять?
- Констатирую, - носом в сторону творога повела - а вроде не очень кислым пахнет. Попробовать, что ли? - Рассказывай про всех одиночек, - к миске шагнула.
- Чё рассказывать? Живуть, хлеб жують.
- Хозяйственные? - и язычком творожную крупинку подхватила, попробовала - ничего, очень даже ничего. Есть урча принялась: скуссснооо.
Домовой на полу разлегся, головой к стене печи прислонившись, пальцы замком на животе сложив, ну и рассуждать, в потолок глядючи, культуру свою выказывая - не смотрю, как ты ешь, не вижу что крошки вокруг миски летят.
- Варвара шибко домовитая. Пантелея-то, домового ейного, я хорошо знаю. Уважат его и хозяйку евоную. Намедни клюкву в сахаре мураши жрать повадились, а он сберег, отогнал нахалов-то…
- Не отвлекайся, - облизнулась кошка, зыркнув на него упреждающе.
- Ну, Варвара, я и говорю.
- Еще?
- А? Ну, Василиса. Только неряха она.
- Не надобна, - и давай остатки творога уминать.
- Тогда Татьяна и Марьяна. Вместе живут. Обе одиноки, хозяйственны. Но опять же ж, если б не Лушенька, домовиха ихняя, шиш бы они справились. Бабы, они народ глупый…
- Это ты к чему? - повернула голову, недобро глаза прищурив.
- Да не о тебе, - руками замахал. - Ой, и норов, слова ей не скажи. Давай мирно жить?
- Давай. Остальные кандидатуры выкладывай.
- Чего?
- Женщин одиноких!
- А! Так Аврора еще и Марина, Анна и Света.
- Четыре одиночки вместе? - обалдела рысь, села от новости.
- Да нет, в разных избах. В одной - одна, в другой - трое.
- О-оо! Разбавить надо. Трое-то эти какие?
- Так - сяк. Босячки. Клопы и то от голоду повывелись. Доходяжки местные. Домовиха их змеюка, едино слово, злая. Тебе прямо под стать… эээ, в смысле окрас у вас один, - язык прикусил, сообразив, что лишнего ляпнул.
- Все?
- Все.
- Так, - забродила по комнатке Непоседа, обдумывая услышанное. - Хозяин всех знает?
- А тож!
- Кто к Федору из них хорошо относится?
- Да почитай все с уважением.
- В он к кому с ним?
- Тож ко всем. А чего ему делить? Помочь завсегда не откажет, потому и ценють.
- Хорррошшо, - разлеглась, заурчала. Сытно в животе, в сон морит. А и вести неплохи - выбор богатый, будет пригляд за Федором. - Как пурга уймется, пойду познакомлюсь, погляжу на невест. Авось и приглядим чегоу…
Зевнула и глаза закрыла: кыш. Спать буду. День хлопотный впереди.
Федор чертыхался - от холода проснулся, сунулся печь топить, а дров нет в доме - на улицу идти надо. Попил прямо из чайника, громыхнул им о железку - подставку на печи, ноги в валенки сунул и пошел.
Непоседа уши навострила, подкралась к щелочке дверей, заглянула: чего там? Как погода? Улеглась маленько пуржица. Ну и нечего прохлаждаться, а то окоченеть недолго хозяину и с голоду помереть уже ей. Творог-то давно провалился, подводит живот.
Головой дверь открыла, лениво во двор прошла: оо! Ничего, ничего, - начала вылизываться, поглядывая вокруг: но запущено хозяйство. Слишком много всего и невкусного. А дворик оттого маленький, невзрачный. Вот к чему Феде столько построек? Надо бы сверху глянуть, наметить план уборки территории.
Взвилась на крышу низенькой сараюшки, когтями зацепилась за край, не допрыгнув, и заорала: больно ногти, блин! Выпусти, деревяшка противная!
- Ой и дуся ты! - снял ее Федор, кинув дрова. - Подрасти сперва, потом мышь летучую изображай.
Шазз! - по рукам, плечу мужчины взобралась и на крышу прыгнула: интересненько.
Фыр-р, снега-то! Чхи! Фу, - лапой по сугробу, взметая снежинки. Мало фигни всякой наставили, так еще и снегом по уши укрыли!
Федя, не дело! - сообщила, глядя на него сверху.
- Чёго орать теперь? Сама залезла. Куда вот понесло тебя? Мне не снять тебя, слышишь?
Зачем меня снимать? Ты штуку эту убери - обзор портит, понастроил, понимаешь!
- Слазь, а?
Рысуха передернулась и пошла по краю, к концу крыши. Вот здесь хороший обзор, - уселась, начала, щурясь, деревеньку оглядывать. Бело кругом, только пятна труб торчат, серым дымом стеклянный от мороза воздух раскрашивая, да черные пятна домов, крыши которых словно одеялом прикрыты. Н-да, долгонько же до кандидатур пробираться.
Лиственницы зазвенели от ветра и кошка уставилась на лес за околицей - родным повеяло, вольным. Рвануть бы туда через сугробы и крыши, полететь за зайцем, за… стоп, а что это мыши тут делают? Прямо под снегом у сраюшки Федора копошатся. Нет, ну совсем обнаглели!
"А ну, я вас!" - рыкнула и прыгнула. Вошла в сугроб как в воду, тут же и накрыло. Заблажила, перепугавшись: "Тону! Тону, мать вашу, климатическую службу! Хозяин, спасай!"
- Куда же ты дурашка? - засмеялся Федор, увидев мордочку рыси всю в снегу, и попытки Непоседы вырваться из мокрого капкана. Она подпрыгивала, проваливалась, утробно мявкала и шипела, фыркала и почти плакала. - От ты ж, Боже ж ты мой! - вздохнул, вытаскивая кошку. Прижал к себе дрожащее тельце. - Ну? Перепугалась?
Та фыркала и отряхивалась, косясь на хозяина ополоумевшими глазами.
- Эх ты, водолазка неудавшаяся, - улыбнулся, поглаживая вздыбленную мокрую шерстку. - Так дело пойдет, помочи на тебя одеть придется или ошейник. На поводке водить, чтоб где нипопадя не лазила. А с другой стороны, не пускай тебя на волю-то, лес вобрат не примет. Со мной плохо тебе будет. Промышлять пойду, в поселок двинусь - ты одна в доме за хозяйку останешься, с ума ведь сойдешь от тоски. Не запирай, так неизвестно, что случится. Уйдешь - сгинешь. Вот ведь как получается - что так, что этак, одно - худо.
Голос мужчины выдавал грусть и неприкаянность, тоску по теплу, простому общению. Непоседа замурчала, начала тереться о руку: не бойся, не один ты, я с тобой.
Федор нехотя опустил ее на пол, подталкивая в комнату:
- Грейся давай, я дров принесу, печь затоплю, наконец.
Глава 4
Хорошо у печи, вообще хорошо. Шерстка вылизана, живот полный, места на досках половых много, жар от печи приятный идет, морит. За окном тихо, в доме спокойно. Федя за столом сидит возле пустой посуды и в окно, подперев щеку ладонью, смотрит.
Все хорошо, а все равно что-то не так.
Непоседа встала, стряхнула сонное оцепенение, сладко потянувшись. Прошлась по комнате, о ноги человека потерлась - ноль внимания. Задумался? О чем?
Села напротив, глаза щуря - тоскует. Оно понятно, она как лес увидела, тоже самое почувствовала - тянет на родную сторонку, ой, тянет. Да рано. Как Федора кинешь?
Надо его отвлечь - решила. Она хорошо отвлеклась, в снег бухнувшись. Ой, противный! Быр-рр! - передернулась. Пошла кружить по дому в поисках занятия для себя и мужчины.
"Чего ищешь?" - вылез из-за сундука домовой.
"Игрушку", - и прищурила рысий глаз: подойдет этот лохматый шарик для развлечения или нет?
"Ты чего?" - глаза округлил дед, заподозрив неладное. Рысь уши прижала, к прыжку изготовилась.
"Э! Мы так не договаривались!" - возмутился, отпрянув.
"Стоять" - его приморозило.
Кошка смерила расстояние до него взглядом, вытянулась стрелой и, оттолкнувшись задними лапами, сделала прыжок. Домовой оказался меж ее передних лап и заверещал:
"Отедь, зверюга скаженная!!" И деру. Рысь за ним. Он на сундук и Непоседа туда же, рассчитывая прыжок так, чтобы не повредить домовому, но и не дать ему уйти. На встречные предметы она внимания не обращала, скакала по стенам, повисла на шторах - весело, даже кисточки на ушах торчком от радости. Но в одном прыжке не рассчитала, врезалась головой в дверцу серванта и оглохла на секунду, отпрянула, получив открывшейся доской по мордочке.
"Так тебе", - злорадно возвестил домовой, скрываясь в соседней комнате.
Рысь туда и чуть Федора с ног не сшибла. Он отшатнулся, а у Непоседы шерсть дыбом встала - не признала хозяина - штуки с шерстью на его ногах увидела, страшные, сильным соперником пахнущие.
- Шшшши!! - оскалилась пятясь.
"Сапоги эти, дура, унтами кличут!" - выглянув из-за дверного косяка, с ехидным превосходством сообщил домовой.
"Сапоги?" - села, голову вверх задрала и на спину бухнулась, распластавшись по полу и прижав уши: "сгинь, кошмар!" На нее смотрело чудище с меховой головой, огромное, неуклюжее, страшное.
- Я уйду, ты не балуй тут, - сообщило голосом Федора. - К ночи буду, надеюсь, дом не разнесешь за это время. Молока я тебе там налил, сметаны оставил. Ну, хозяйствуй.
И потопало прочь.