Влажные глаза с беспомощным, обезоруживающим изломом полупрозрачных век смотрят пристально и отчаянно. А у меня перед взглядом проскальзывает воспоминание о том, как я заметил их в первый раз - да так и не смог больше забыть. Ни на минуту. Пусть и сам себе тогда не верил.
Я смотрю на нее, замечая в движениях и жестах Дины медленную отрывистую резкость, отражающую на самом деле то, чего она сама почувствовать не может, но что происходит с ней непрерывно - безропотные колебания загнанной и потерянной души. Возможно, она и смогла бы найти свой путь - еще в том промежутке времени, когда у нее был выбор, - но что-то удержало ее здесь, притянуло, заставив остаться. И продолжает удерживать до сих пор, не позволяя успокоиться. Не позволяя найти выход.
- Мне казалось, что это должно прерваться рано или поздно. Что у всего МОЖЕТ БЫТЬ окончательный финал, и еще - что если попытаться умереть здесь, повторно, то дальше уже точно ничего не будет. Это ведь было так легко на словах и на мыслях, и я была почти уверена, что ничего не получится, но нужно было просто… - она покаянно замолкает, опуская на мгновение взгляд к своим ногам, точно не веря.
…просто сделать шаг вперед, на проезжую дорогу. Ты права, девочка. Совершенно права. И, наверное, сама об этом знала.
- Только сейчас я понимаю, что не хотела - все равно ведь не хотела этого, несмотря ни на что случившееся. Но все бы произошло, если не…
…Мне говорили, Смерть обнажает все самые скрытые качества нашей души. Выявляет ее пороки и изъяны, изменяя нас до неузнаваемости, чтобы дать возможность победить это в себе. Чтобы дать шанс на что-то новое, более чистое и правильное.
Но что делать тем, кому этот шанс вообще был не нужен?..
Что-то вспыхивает у меня в голове, что-то странное. То самое, что я старательно, но тщетно пытался выскрести из всего увиденного, подмеченного и узнанного и что каждый раз упрямо сливалось с мелькающим снегом под ногами и растворялось в пятнах вечно зажженных слепых фонарей.
Подруга в торговом комплексе, почему-то в упор не замечающая ее на расстоянии нескольких шагов - и, между тем, двое отморозков из переулка, проявившие к девушке свой нездоровый интерес, хотя, по всей логике, тоже должны были пройти мимо. Обычная нематериальность Сна к прикосновениям обычных людей - и, самое главное, то, как она странно, внезапно и необъяснимо вдруг "поплыла" у меня перед глазами, проявляясь - действительно проявляясь - в реальный мир из тусклой, замедленной и серой своей параллели, выпадая вперед на дорогу.
Я вспоминаю это кадр за кадром.
Я знаю, как называется такое состояние, хотя раньше никогда не видел сам, - Дина "мерцает". Так случается, когда что-то сильно удерживает Сон в мире живых: отчаяние и любовь близкого человека или же какое-то свое незавершенное дело, но и то, и другое в общем счете не дает душе полного покоя. Не отпускает от себя, и на какие-то промежутки времени эта связь может достигать такой прочности, что позволяет еще не перерожденной сущности на короткое время снова проявиться, буквально материализоваться в привычном мире.
Я вспоминаю это, и теперь все неожиданные вопросы становятся для меня ясными. Кроме одного: что - или кто - так упрямо и отчаянно могло удержать ее на Земле?..
- …ты, - Дина договаривает фразу, выдыхая ее облачком пара на морозном воздухе, а я опять вздрагиваю.
Какой-то особый случай, должный иметь тоже - какой-то особенный - выход… Я помню, мне рассказывали нечто подобное во время прохождения первичного обучения. Я записывал даже. Не отучился тогда еще, всю жизнь что-то писал: сначала в школе, потом - в институте, по окончании которого еще несколько лет сохранял-таки привычку конспектировать по привычке все мало-мальски полезное и нужное. Оно должно быть где-то в квартире, в ворохе того хлама, который я не разбирал уже полгода. Иронично, но именно в нем может скрываться решение всего. Должно. Просто обязано.
Потому что невозможно, если что-то хочешь сделать не для себя и во благо, чтобы не было шанса отыскать решение. Всего лишь помочь…
Неожиданно даже для себя самого, я стремительно наклоняюсь вперед, наполовину свешиваясь со своего насеста, боясь передумать или застынуть на половине движения, и поспешно вытираю Дине дорожки слез под глазами, размазывая их по щекам подушечками больших пальцев. Стараясь вложить в это больше нежности, хотя мои руки в обрезанных грубых перчатках не привыкли к подобному, но сейчас они горят. От одного только прикосновения, этого немного скупого прерывистого жеста. Я сам горю - от чего-то неопределенного, терпкого и жгучего, и еще от того, что хочу ее спасти. Верю, что могу это сделать.
- Нужно узнать кое-что важное. Это может помочь. Пошли… - объясняю, еще не слишком понимая, чего в этой последней части фразы больше - утверждения или вопроса.
Я опираюсь о край чуть сдвинутой сколоченной крышки, зачерпывая в ладони разворошенного вокруг себя снега, и, оттолкнувшись ногами о бетонное кольцо колодца, стремительно соскальзываю вниз, понимая во взгляде Дины качнувшуюся волну тревоги и удивления и заставляя ее невольно посторониться.
Я чувствую неловкость и не знаю, куда деть взгляд, а сама Дина смотрит на меня с хрупкой доверчивой нежностью, обмануть которую - все равно что убить душу, и становится страшно, но в действительности же чувствую я совсем другое…
Я ощущаю нестерпимый жар, поднимающийся во мне самом, и суетливо спешу, желая ухватить уползающие минуты за хвост, потому что подозреваю, что именно это и необходимо сейчас. Пока мы выходим со двора, тепло медленно охватывает меня полностью, концентрируясь пульсирующим биением крови в ладонях, будто в детстве, после игр в снежки без варежек. И поддаваясь этому внезапному и странному порыву, я неожиданно даже для себя самого я, не глядя, осторожно и медленно протягиваю руку в сторону, на ощупь отыскивая маленькую ладошку Дины, и переплетаю ее пальцы со своими.
Она что-то тихо произносит в ответ, но за гулом бешено колотящегося сердца я не различаю ее слов. Однако слышу другое - странное, слишком неправдоподобное, нереальное и неожиданное, чтобы это вообще могло быть: я слышу, как тихо похрустывает свежий снег под ее ногами, отмечая позади, на земле, темную витиеватую дорожку, идущую рядом с моей…
* * *
Все локации моих дежурств похожи друг на друга, и я не понимаю, в чем их смысл, и, наверное, никогда не пойму…
Мой маршрут всегда безумен: он вьется и чертит улицы косыми перекрестьями, нередко натыкаясь на собственные оставленные там когда-то следы, пересекает проспекты, подворотни, закоулки и одинокие дворы, прокладывая пути окольные, прямые и изворотливые, за которыми я не слежу вовсе и которых практически не замечаю. Но, даже не смотря на это, в большинстве случаев я умудряюсь находить верную дорогу туда, куда мне нужно, очень быстро. Хотя и понятия не имею, как…
…Серо-седой обшарпанный дом, укрывшийся многослойными пластами теней, будто темной ворсистой шалью, снова сурово хмурится, подмяв под себя складками такой же серый безжизненно-пустынный двор, заключив его собой по краям. В темноте, сизо-фиолетовом непрозрачном сумраке, слишком похожем на другой - мертвый - слой реальности, я снова слышу, как он старчески хрипло вздыхает дымоходами и щелями, втягивая внутрь себя холод и скрипящий, как крупинки песка на зубах, снег.
Квартира встречает меня застоялой затхлостью и гулкой, звенящей тишиной пустых комнат. Вокруг темно, но я ориентируюсь в этой темноте так, будто прожил здесь всю свою жизнь, определив, зафиксировав и обмерив каждый квадратный сантиметр пространства. Душный длинный коридор, упирающийся краем в незаметную темную прихожку, сворачивает двумя разбитыми лучами за ответвления коротеньких поворотов. Двумя прямоугольниками с противоположной стены пялятся на меня двери ванной и туалета; в кухне за правым поворотом еле слышно гудит, отдаваясь мелким дрожащим рокотом холодильник. За поворотом влево - моя комната.
В полутьме, пока глаза еще привыкают к отсутствию яркого освещения, все предметы кажутся одинаковыми.
То, что мне нужно, лежит забытым где-то в дальнем углу, возле холодного хребта батареи, между съехавшей набок стопкой древних ветхих журналов, вешалками от одежды и ворохом ее же, сваленной в беспорядке у стены. Куда я целенаправленно и иду, скинув куртку прямо на пол.
Промежутки между металлическими полосками жалюзи на окнах пятнают росчерки светло-голубого, похожего на лунный, света, распадающегося тенями на вытоптанном сером ковре возле дивана. Ночные фонари живут своей жизнью.
Так мне иногда кажется.
Перетекая из движения в движение, я замечаю краем глаза, как остановившаяся в нескольких шагах позади Дина цепко смотрит на него, несмело потянувшись серебристому сиянию навстречу, и мне опять становится страшно. Но, может, ей просто нравится сияние фонарей. Свет, снег, снежинки - как тогда, у моста?
- Это похоже на нитки, - неожиданно произносит она, глядя все в тот же располосованный светом прямоугольник на уровне ее груди. - Как будто я вся сама окутана плотными нитями. Как коконом, который тянет, расползается в разные стороны, и получается, что либо тянет он, либо - ты, во благо, но будто отнимая что-то у других, так?..
Я вздрагиваю, услышав ее слова, на миг замерев в полудвижении на месте.
- Либо я, либо - меня. Я чувствую, сейчас "меня", но чувствую так, как будто… как будто я возвращаюсь. Что это?..
Хотелось бы мне знать…
"…Определенное значение в сфере влияния на открытие Перехода оказывают сохраненные к началу трансформации энергетические связи, образованные в материальном мире…"
Ничто не уходит безвозвратно. Несмотря на любые доводы, в мире нет - и никогда не существовало - абсолютно ничего, вырванного из контекста, чего-то, что не могло бы оставить за собой следа, напоминания, мелкой весточки для тех, кто будет после.
Наши жизни похожи на полотно: и, уходя в другие миры, каждый из нас не выпадает бусиной из общей цветной мелкой кучи - он остается дыркой в плетении там, где должен был быть его узелок, но теперь расползаются стрелками соседние нити, затрагивая окружающее. Разрушая его…
Толстый, неплотный блок тетради в простой, кожано-резиновой обложке малахитового цвета, с загнутыми, пообтертыми в стопке краями клетчатых цветных листов, наконец у меня в руках. Я листаю его, пробегая глазами страницы, в полутьме, повернувшись спиной к окну, и, минуя листы с вклинивающимися неразличимыми графиками и сочными пометками маркера на полях, с трудом продираюсь сквозь закорючки собственного почерка, наклонных букв и объеденных сокращений:
"…У каждого индивидуума, помимо непосредственной его связи с источником определения дальнейшего перерождения, остаются еще и энергетические нити влияния, накопленные в течении прошедшей жизни при взаимодействии с другими живыми объектами.
Характеристика связей определяется их активным или пассивным характером, но, в той или иной мере проявляемой силы, их неизменным свойством остается противонаправленное влияние к силам открытия Перехода…"
Душа бестелесна - это факт. Такой же факт, как и то, что по ее уходу в человеке не остается ничего, кроме материальной оболочки. Уходит главная его составляющая, его сущность, оставляя тело лишь достоянием земной материи.
Но это не так.
Потому что душу, вопреки распространенному мнению, невозможно разделить на части: ее можно только украсть - целиком и полностью. Но ты сам - только ты - можешь добровольно отдать ее по частицам: рассеяться в душах друзей, близких, родных, подарив каждому по крупице настоящего себя, своей истины, и, возможно, получив такой же ценный подарок от них самих.
И, покидая этот мир, мы вовсе не уходим из него полностью, не исчезаем без остатка, оставаясь навек лишь в живых сердцах тех, кому были дороги, и тех, кто был дорог нам. Так о какой же Смерти может вообще идти речь?..
"…Предельное усиление подобных связей может привести к достаточно редкому феномену "мерцаний": невозможность полного Перехода и скачкаобразные, хаотичные, недолговременные провалы из одного - переходного - состояния в другое - прижизненное, - сохраняя в каждый промежуток поочередно признаки обеих групп…"
Причины, по которым Сны иногда застревают в промежуточном состоянии не активные и вовсе не пассивные, - они всегда обоюдные. Так же, как и обоюдны причины их мерцания. Ты можешь не хотеть уйти.
Тебя могут НЕ ХОТЕТЬ ОТПУСТИТЬ. И когда это происходит одновременно, когда тоска, отчаяние, непримиримость разлуки достигают с обеих сторон высшей точки, ты можешь снова проникнуть - буквально проявиться - в прежний мир.
Люди видят призраков.
Это тоже факт.
Но если само состояние Затерянных похоже на бесконечное колебание маятника, отбрасываемого каждый раз в противоположные направления, без шанса остановиться в какой-либо точке, кроме абсолютного дна, то сам факт мерцаний ломает этот стереотип на корню.
И, значит, возможно - все-таки возможно - возвратить кого-то из близких назад?.. Так?..
…Чопорный, высокопарный и сухой во всех мерах текст проскальзывает перед глазами длинными пропечатанными на дне памяти субтитрами - я проглатываю его, теряя обрывки окончаний, путая местами слова, почему-то стараясь спешить, но мне все равно не дают дочитать.
- …Антон… - знакомый голос с легкой картавинкой неожиданной щекочущей волной проходится у меня по спине, на миг выцепляя сознание из мельтешащей буквенной круговерти.
Я резко оборачиваюсь на звук, почти рывком, еще не осознавая момента до конца.
В интонациях Герды, как всегда, спокойная, морозно-зимняя заоконная прохлада, рассыпающаяся облачками снежинок в безветренном воздухе, а большинство эмоций привычно нужно читать в уголках губ…
…которые сейчас сжаты в жесткую мраморную линию и кажутся застывшими. Почти неживыми. Это настолько неожиданно и странно - настолько страшно для меня, - что в первые секунды я не нахожу слов, лишь медленно, как сомнамбула, и нерешительно поднимаясь ей навстречу, все еще продолжая сжимать за угол раскрытую на середине тетрадь. И оторопело вглядываюсь в ее лицо, замечая черты, будто в первый раз. Действительно первый…
Ее притененная, нерезкая, словно задрапированная бархатной дымкой фигура в маленьком черном платье стоит в дверях - виднеется в темноте коридора, замершая, оцепенело всматривающаяся в полумрак комнаты, до напряжения стискивая пальцами деревянную дверную рамку.
Мягкая матовая кожа, расчерченная тенями, завышенные скулы и пологий профиль, слегка кошачий, с круглым, чуть розоватым, когда она смущается, кончиком носа.
Само появление Герды здесь, в квартире, в моей комнате, сейчас выглядит, скорее, ка мираж. Бесшумный, неосязаемый, неожиданный.
Сколько прошло времени с момента нашего последнего разговора: час? Два? И сколько времени сейчас, и почему - почему - она так странно смотрит на меня: нелепо, беспомощно? Обезоруженно…
- Ты что творишь, Антон?.. - в простых и правильных до боли словах - ни намека на раздражение. Только какая-то непонимающая, тихая, обманутая растерянность. Слова Герды застревают на ее тонких губах, мешаясь дрожью на вдохе, а они сами напряжены и плотно сжаты от волнения, но между тем жест больше похож на отчаянную попытку заставить их не дрожать.
И я вдруг вспоминаю: все ее пропущенные и отвеченные мною вскользь звонки, когда мысли были заняты абсолютно и совсем другим, ее беспокойство - единственно искреннюю тревогу за меня и только за меня, - сказанные слова и то, что я произнес тогда в ответ. Точнее то, чего я "недопроизнес". Но вряд ли скажу даже сейчас, даже просто сделаю шаг навстречу, хотя прекрасно понимаю, о чем она.
В любом смысле.
Я роюсь в вещах в затененном углу комнаты, а Дина стоит на виду, и ее Герда заметила намного раньше, чем меня. И, значит, смогла рассмотреть. Она не из нашего Отдела, но она не слепая и вовсе не дура, чтобы не понять очевидного в ней.
Оче-видного.
Ее губы внезапно скрадывает мелкая дрожь, отражающаяся и в голосе, который тоже дрожит, срываясь на пределе, как в те самые редкие минуты, когда она больше НЕ ХОЧЕТ скрывать своих чувств.
- "Помочь одному человеку"? Ты с ума сошел, да?! - Герда ломаным, надтреснутым отрывистым движением стремительно отступает назад, в темноту коридора, случайно столкнувшись глазами с Дининым робким, непонимающим взглядом из-под ресниц.
Боится.
Боится сейчас, заранее, потому что про Опустошение знает каждый из наших Отделов в независимости от должности и потому что многим из нас известно не понаслышке, какие глаза бывают у тех, кому начисто высосали жизнь. И что чувствуешь сам, хоть в малой мере, понимая, что тебя истощают, выпивают. Болезненно, мучительно, медленно и долго убивают душу… - Отойди! Быстро отойди от нее!..
- Прошу, подожди… - мой голос звучит хрипло и глухо, и я сам не узнаю его сейчас.
Помогать людям… Откуда такое странное разделение? Кто его придумал и почему, в конце концов, решил, что только оно может быть правдой? Справедливость только в одну сторону…
Герда снова делает шаг назад, в узкий коридор за дверным проемом, мимо двери в ванную и туалет, мимо кухни, цокая каблуками по выдавленному линолеуму и еще нерешительно и медленно отводя руку за спину, пытаясь на ощупь отыскать что-то на стене. Что-то, спрятанное там, укромное и незаметное, под пластиковым откидным щитком, и я не хочу даже думать о том, что она собирается сделать. Я знаю, что она хочет…
Рукава-фонарики… Тонкие руки с пятнышками глянцевого лака на ногтях. Черные туфли-лодочки, на которых может ходить разве что только она: стремительно, изящно и быстро. А дурацкая "тревожная кнопка" висит под щитком на стене в коридоре, и если нажать на нее, тотчас слетится по вызову пол-Отдела, и тогда я уже точно ничем - абсолютно ничем - не успею помочь Дине.
Я опять тогда ничего не смогу.
- Гер, нет! Послушай, ты не понимаешь - мы МОЖЕМ все исправить! Ты даже не представляешь, СКОЛЬКО всего мы можем исправить!.. Гер… - я неожиданно снова оживаю и срываюсь ей навстречу, резко оттолкнувшись от стены. Пытаясь дотянуться, протягивая к ней руку, движущуюся точно в замедленном рваном такте, удержать, а в другой потрясаю в воздухе, сжимая замусоленный конспект, где по пунктам расписана моя совесть.
Как злостный двоечник, клянущийся переписать злосчастную контрольную перед матерью. Но саму жизнь ведь не перепишешь…
- Да как же ты не понимаешь! Я не хочу… я БОЮСЬ тебя потерять!..
Слова, сваливающиеся как снег на голову, заставляют меня враз замереть на месте, точно вкопанным, неподвижно застыв у двери, а она по-прежнему странно смотрит на меня из глубины коридора, обвиняя выражением глаз во всех преступных грехах. И в какой-то момент я даже верю в них.
Герда… Мой куратор. Мой учитель. Моя поддержка и главная - и единственная - симпатия последних лет. Я верю тебе. Я никому больше не верю так, как тебе, только и ты, пожалуйста, доверься мне. Хоть один раз. Я клянусь, Гер, Дина тебе ничего не сделает. Она никому ничего никогда плохого не делала. Я обещаю тебе. Я сам понял это… То, насколько все может оказаться неправильным…
Она коротко встряхивает головой, пытаясь сдунуть с лица выбившуюся темную прядь, хотя на самом деле лишь хочет отвернуться, чтобы я не увидел.