Журналисты продолжали громко возмущаться. Полицейские стеной наступали на них, притирая к лифтам. Аткинс подошел к посту дежурной медсестры и прислонился к столу. Скрестив руки, он цепким взглядом скользнул по двери в палату. А там царил сверхъестественный ужас. Аткинс не мог в полной мере осознать его.
Из палаты вышли Стедман и Райан. На бледных лицах лежали следы усталости. Райан впился взглядом в пол и, так и не поднимая глаз, торопливо удалился в глубину коридора. Стедман рассеянно наблюдал за Райаном, пока тот не скрылся за углом, а потом повернулся к Аткинсу.
– Киндерман хочет побыть один, – произнес он неестественно ровным, каким-то металлическим голосом.
Аткинс кивнул.
– Вы курите? – спросил Стедман.
– Нет.
– Я тоже, но сейчас не отказался бы от сигареты, – признался Стедман.
Он на секунду отвернулся, будто размышляя о чем-то. Потом вытянул перед собой руку и поднес ладонь к глазам. Та сильно дрожала.
– Господи Иисусе! – тихо воскликнул Стедман. Дрожь усилилась. Он резко сунул руку в карман и стремительно отошел от Аткинса, направляясь вслед за Райаном. Какое-то время Аткинс еще слышал его голос:
"Боже! Боже мой! Господи Иисусе!"
Раздался приглушенный звонок: один из пациентов, видимо, вызывал медсестру.
– Сержант...
Аткинс очнулся от своих раздумий. Полицейский, Дежуривший возле дверей палаты, странно смотрел на него.
– Да, что вы хотели? – осведомился Аткинс.
– Что за чертовщина здесь происходит, сержант?
– Я не знаю.
До Аткинса донеслась грубая словесная перепалка. Он поднял глаза и увидел, что возле лифта журналисты с пеной у рта что-то втолковывают полицейским. Сержант узнал одного из комментаторов местного телевидения, ведущего шестичасовых новостей. У него были напомажены волосы. Телевизионщик лез на рожон, постоянно осыпая бранью полицейских. Однако стражи порядка не давали прохода репортерам, а, наоборот, оттесняли их назад. Комментатор, нехотя пятясь, оступился и чуть было не потерял равновесие. Видимо, это окончательно вывело его из себя. Он крепко выругался и вместе со своей журналистской братией спешно ретировался, выкрикивая что-то на ходу.
– Скажите, пожалуйста, кто здесь главный? Раньше мне почему-то казалось, что это я.
Аткинс повернул голову налево и увидел возле себя невысокого худощавого мужчину в синем фланелевом костюме. За толстыми стеклами очков светились умные добрые глаза. – Вы здесь командуете? – не унимался незнакомец.
– Я сержант Аткинс. К вашим услугам, сэр.
– А я доктор Тенч. Сдается мне, что я главный врач больницы, – добавил он. – Понимаете, у нас здесь много пациентов в критическом состоянии. И вся эта суматоха здорово действует им на нервы.
– Понимаю, сэр.
– Я не хочу показаться вам бессердечным, – продолжал Тенч, – но чем раньше уберут покойника, тем быстрее уляжется эта заварушка. Как вы думаете, скоро это произойдет?
– Думаю, что да, сэр.
– Надеюсь, вы понимаете мое положение.
– Безусловно.
– Спасибо. – Тенч устремился к выходу. В его походке сквозила подобострастность.
Внезапно Аткинс заметил, как вокруг стало тише. Он огляделся по сторонам и обнаружил, что телерепортеры один за другим покидают холл. Комментатор еще что-то говорил и для убедительности шлепал по ладони свернутой в трубочку газетой. Вот разошлись дверцы лифта, из которого вышли Стедман и Райан, – и лифт тут же поглотил всю теле бригаду. Стедман и Райан шагали молча, уставившись в пол. Репортер еще успел крикнуть им вслед: – Эй, а что здесь произошло? – Но створки лифта уже сомкнулись.
Аткинс услышал, как скрипнула дверь в палату Дайера. И тут же увидел появившегося на пороге Киндермана. Глаза у следователя покраснели – видимо, он без конца тер их. Какое-то время Киндерман молча разглядывал Стедмана и Райана.
– Вот и все, можете заканчивать, – тихим надломленным голосом произнес он.
– Лейтенант, примите наши соболезнования, – проникновенно воскликнул Райан. Его лицо выражало сострадание.
Киндерман, уставившись в пол, кивнул. Он только пробормотал: – Спасибо, Райан, да, спасибо. – И торопливо устремился к лифтам, не поднимая головы, Аткинс догнал его.
– Мне необходимо чуточку прошвырнуться, Аткинс.
– Да, сэр. – Сержант продолжал идти рядом. Как только они подошли к лифтам, створки одного из них тут же распахнулись. Лифт направлялся вниз, следователь и его помощник вошли в него, и сразу же развернулись лицом к дверям.
– Похоже, что мы удачно выбрали лифт, – произнес кто-то за их спинами.
Аткинс услышал, как заработал мотор и, обернувшись, разглядел ухмылку на губах комментатора, а также стрекочущую камеру в руках оператора.
– Скажите, а священнику отрезали голову, – начал было комментатор, – или...
Не задумываясь, Аткинс со всего маху врезал комментатору в челюсть. От неожиданности и силы удара тот стукнулся головой о стенку лифта. Из разбитой губы брызнула кровь, комментатор осел на пол и потерял сознание. Аткинс перевел взгляд на оператора, и тот сразу же опустил камеру. Сержант посмотрел на Киндермана. Казалось, следователь даже и не заметил происшедшего. Он молчал, уставившись в пол и засунув руки в карманы. Аткинс нажал кнопку, и лифт остановился на втором этаже. Взяв следователя под руку, сержант бережно вывел его из лифта.
– Аткинс, что это ты затеял? – рассеянно пробормотал Киндерман. Сейчас он выглядел жалким и беспомощным стариком. – Я хочу прошвырнуться.
– А мы как раз и идем гулять, лейтенант. Вот сюда, прошу вас.
Аткинс проводил лейтенанта в другое крыло больницы и, вызвав лифт, спустился с Киндерманом на первый этаж. Ему не хотелось натолкнуться в вестибюле на журналистов. Миновав еще несколько длинных коридоров, они оказались в конце концов на улице, но только с другого выхода, рядом с территорией университета. Небольшой портик оберегал их от дождя, который заметно усилился к этому времени. Молча наблюдали они за ливневыми струями. Вдалеке группа студентов в разноцветных куртках и плащах припустилась бегом, торопясь на завтрак. Две подружки-студентки, заливаясь смехом и прикрывая газетами головы, выпорхнули из общежития.
– Этот человек был настоящей поэмой, – нежно произнес Киндерман. Аткинс ничего не ответил. Он продолжал следить за дождевыми потоками.
– Аткинс, я хочу немного побыть один. Спасибо тебе.
Аткинс обернулся и внимательно посмотрел на следователя. Тот невидящим взглядом уставился прямо перед собой.
– Хорошо, сэр, – коротко бросил сержант. Он повернулся и отправился назад в отделение невропатологии, где с ходу принялся опрашивать свидетелей трагедии. Всех врачей, медсестер и санитаров психиатрического отделения, дежуривших в эту ночь, попросили задержаться. Некоторые из них уже крутились поблизости. Пока Аткинс задавал вопросы дежурной медсестре, рядом с ними неожиданно появился врач и перебил Аткинса:
– Вы простите меня... Извините... – Аткинс взглянул на него и заметил, что этот человек находился в сильнейшей растерянности. – Меня зовут Амфортас, доктор Амфортас. Я лечил отца Дайера. Скажите, неужели это правда?
Аткинс с грустью кивнул.
Несколько секунд Амфортас молча стоял, бледнея прямо на глазах. Взгляд его становился все более пустым и отрешенным. Амфортас словно ушел в себя и, обронив на прощание "Благодарю вас", неуверенной походкой двинулся к выходу.
Аткинс посмотрел ему вслед и снова повернулся к медсестре:
– Когда он приходит на работу?
– Он не приходит сюда больше, – ответила та. – Амфортас уже не работает с больными. – Девушка пыталась сдержать подступающие слезы.
Аткинс что-то пометил в своем блокноте. Он уже собрался было задать медсестре очередной вопрос, но вдруг неожиданно обернулся и увидел, что к ним приближается Киндерман. Шляпа и пальто следователя промокли насквозь. "Наверное, бродил под дождем", – подумал Аткинс. Киндерман стоял перед сержантом. Но он был уже совсем другим. Чистый и ясный взгляд его выражал решимость.
– Ну ладно, Аткинс, хватит тебе лодырничать и завлекать в свои сети хорошеньких сестричек. Здесь серьезное дело, а не шуры-муры.
– Сестра Китинг была последней, кто видел его живым, – сообщил Аткинс.
– Когда это произошло? – обратился следователь к медсестре.
– Примерно в половине пятого, – ответила та.
– Сестра Китинг, можно мне поговорить с вами наедине? – спросил Киндерман. – Простите, но это необходимо.
Она кивнула и вытерла нос платком.
Киндерман указал на кабинет с застекленными дверьми, расположенный неподалеку от дежурного поста:
– Может, там?
Девушка снова кивнула. Киндерман последовал за ней в кабинет. Здесь стоял небольшой столик, два стула, все стены были сплошь увешаны книжными полками, на которых теснились всевозможные папки и документы. Следователь жестом предложил девушке сесть и закрыл дверь. Сквозь стекло он заметил, что Аткинс не сводит с них взгляда.
– Итак, вы видели отца Дайера где-то в половине пятого, – сказал он.
– Да.
– И где вы его видели?
– В палате.
– А что вы там делали?
– Ну, я вернулась, чтобы сообщить ему, что не нашла вина.
– Я не ошибся, вы сказали "вина"? _ Да. Незадолго до этого он вызвал меня и попросил немного хлеба и вина.
– Это что, было нужно ему для мессы?
– Да, именно так, – подхватила медсестра. Слегка покраснев, она неуверенно пожала плечами. – Видите ли, кое-кто из наших врачей... В общем, иногда у них бывает спиртное.
– Понимаю.
– Я заглянула туда, где они обычно его прячут, – объяснила девушка. – А потом вернулась и сказала, что, к сожалению, мне ничего не удалось найти. Но хлеб я ему передала.
– И что же он вам сказал?
– Не помню.
– А когда вы дежурите, мисс Китинг?
– С десяти вечера до шести утра.
– Каждую ночь?
– Нет, только когда работаю.
– А по каким дням вы работаете?
– Начиная со вторника и до субботы, – ответила она.
– А до этого отец Дайер когда-нибудь служил мессу?
– Не знаю.
– Но раньше-то он никогда не просил вина и хлеба?
– Никогда.
– Он не говорил вам, почему именно в тот день собирался это сделать?
– Нет.
– Когда вы сообщили, что вина нет, он что-нибудь ответил?
– Да.
– И что же он ответил, мисс Китинг?
Медсестра вновь скомкала носовой платок и, взяв себя в руки, попыталась сосредоточиться.
– Он спросил меня: "Вы его выпили?" – Голос у девушки задрожал, и она сморщилась от страшного горя. – Он всегда шутил, – добавила она, а потом отвернулась и снова заплакала. Киндерман разглядел на одной из полок коробку с салфетками и, выдернув сразу несколько штук, сунул их девушке в руку, потому что ее собственный платочек представлял собой мокрый бесформенный комок.
– Спасибо, – поблагодарила медсестра. Киндерман терпеливо ждал. – Простите, – еле слышно пробормотала она.
– Ничего страшного. И больше отец Дайер вам ничего не говорил?
Медсестра отрицательно покачала головой.
– А когда вы увидели его в следующий раз?
– Когда нашла его.
– Когда это произошло?
– Примерно без десяти шесть.
– Скажите, в промежутке между половиной пятого и пятью пятидесятью никто не заходил в палату к Дайеру?
– Нет, я никого не видела.
– И никто не выходил от него?
– Нет.
– Все это время вы находились в кабинете напротив его палаты?
– Да, я составляла отчет о дежурстве.
– И вы постоянно находились здесь?
– Да, за исключением, конечно, нескольких минут, когда я занималась некоторыми пациентами.
– Сколько времени у вас на это ушло?
– Ну, не более двух минут на каждого, наверное.
– В каких палатах вы были?
– Четыреста семнадцать, девятнадцать и одиннадцать.
– Значит, вы отлучались с поста три раза?
– Нет, только дважды, потому что два укола я сделала за один раз.
– А когда вы их делали?
– Кодеин мистеру Болгеру и мисс Райан – без четверти пять, а мисс Фрейц из четыреста одиннадцатой палаты – гепарин и декстран – примерно через час после этого.
– Скажите, эти палаты в том же коридоре, что и палата отца Дайера?
– Нет, они за углом.
– А вот если бы неизвестный вздумал проникнуть в палату отца Дайера без четверти пять и через час вышел бы оттуда, вы не заметили бы этого?
– Не заметила бы.
– Скажите, а уколы вы всегда делаете именно в это время?
– Нет, гепарин и декстран для мисс Фрейц – новое предписание. Я вычитала его в истории болезни только вчера.
– А кто назначил эти уколы? Вы не могли бы вспомнить?
– Доктор Амфортас.
– Вы уверены? Может быть, стоит проверить?
– Нет, я хорошо помню это.
– Почему?
– Потому что это несколько странно. Обычно этим занимаются другие. Но, видимо, доктор заинтересовался пациенткой.
Следователь опешил:
– Но, насколько мне известно, доктор Амфортас больше не лечит больных.
– Совершенно верно. Вчера он выходил на работу в последний раз.
– И он посещал эту девушку?
– Да, но это вполне естественно. Он часто к ней заходит.
– Ночью? – Китинг кивнула.
– Да, девушка страдает бессонницей. Как, впрочем, и он сам.
– Почему? То есть, я хотел спросить, почему вы так решили?
– Последнее время он то и дело неожиданно появлялся среди ночи и подолгу болтал со мной о всякой ерунде или же просто слонялся по коридорам. За глаза мы окрестили его "Призраком".
– Когда он последний раз разговаривал с мисс Фрейц?
– Вчера.
– А именно?
– Часа в четыре утра или, может быть, в пять. Потом он заглянул в палату к отцу Дайеру и с ним тоже о чем-то побеседовал.
– Он заходил к отцу Дайеру?
– Да.
– Вы случайно не слышали, о чем они разговаривали?
– Нет, он закрыл за собой дверь.
– Понятно. – Киндерман задумался. Его взгляд сквозь стеклянные двери был прикован к Аткинсу. Сержант облокотился на стол и тоже внимательно смотрел на следователя. Киндерман снова обратился к сестре:
– А еще кого-нибудь вы заметили возле палаты примерно в это же время?
– Вы имеете в виду персонал?
– Неважно. Кто-нибудь появлялся в коридоре?
– Только миссис Клелия.
– Кто это?
– Пациентка из психиатрического отделения.
– Она что, гуляла по коридорам?
– Нет. Я нашла ее в холле – она лежала на полу.
– Просто лежала?
– У нее было состояние, близкое к ступору 1.
– А где именно в холле?
– Здесь за углом, как раз у входа в психиатрическое отделение.
– В котором часу это произошло?
– Как раз перед тем, как я обнаружила тело отца Дайера. Я позвонила в психиатрическое отделение, прибежали санитары и забрали ее.
– У миссис Клелии старческое слабоумие?
– Я точно не могу вам сказать. По-видимому, Да. Но я не знаю. Она больше похожа на кататоника.
– Она кататоник?
– Это только моя догадка, – спохватилась девушка.
– Понятно. – Киндерман еще секунду помолчал, затем решительно встал. – Спасибо вам, мисс Китинг.
– Не за что.
Киндерман вручил ей еще пару салфеток и покинул кабинет. Он сразу же направился к Аткинсу.
– Аткинс, немедленно достань телефон доктора Амфортаса и вызови его сюда. А я пока что навещу психиатрическое отделение.
Вскоре Киндерман стоял в отделении для тихих пациентов. Ночная трагедия не коснулась этого уголка. Обычная толпа молчаливых зрителей собралась возле телевизора, сонные пациенты расселись на стульях и креслах. К следователю подошел старичок.
– Я хочу, чтобы кашу мне сегодня подали с финиками, – заявил он. – Не забудьте про эти проклятые финики. Я хочу фиников.
К ним уже направлялся рослый санитар. Киндерман огляделся по сторонам – он искал взглядом дежурную сестру, но ее место за столом пустовало. Медсестра разговаривала по телефону в застекленном кабинете. Лицо ее казалось напряженным. Киндерман двинулся в сторону стола, а старичок продолжал выговаривать пустому месту, где только что стоял следователь:
– Я не хочу есть эти проклятые финики, – ныл он теперь.
Неожиданно появился Темпл. Он словно выскочил из-за угла и начал озираться по сторонам. Вид у него был сонный и растрепанный. Тут он заметил Киндермана и тоже приблизился к столу дежурной сестры.
– Боже мой! – воскликнул он. – Я не могу поверить в это. Неужели это правда? То, как он умер?
– Да, это правда.
– Мне позвонили и разбудили. Боже мой! Я все равно не могу в это поверить.
Темпл стрельнул в медсестру взглядом, отчего та, беспомощно заморгав, тут же опустила трубку. В это время санитар уже вел старичка к креслу.
– Я бы хотел поговорить с вашей пациенткой. С миссис Клелией. Где мне ее найти?
Темпл метнул в следователя внимательный взгляд:
– Я вижу, вы уже здесь освоились. Что же вам нужно от миссис Клелии?
– Я бы хотел задать ей несколько вопросов. Один-два не больше. Хуже ведь ей от этого не будет.
– Миссис КЛЕЛИИ?
– Да.
– Это все равно, что задавать вопросы стене, – сказал Темпл.
– Ну, к этому-то я давно привык, – не моргнув, парировал Киндерман.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего особенного. – Киндерман пожал плечами и беспомощно развел руками. – Понимаете, у меня рот открывается и слова вылетают прежде, чем я успеваю их обдумать.
Темпл скользнул по нему цепким, пронзительным взглядом, а потом повернулся к медсестре. Та суетливо возилась с бумагами за дежурным столом.
– Где у нас миссис Клелия, а, курносая? – спросил Темпл.
Сестра, не поднимая глаз, ответила:
– У себя в палате.
– Ну, проявите же к старику снисходительность, позвольте мне поговорить с ней, – попросил Киндерман.
– Разумеется. Почему бы и нет? – согласился Темпл. – Пойдемте.
Киндерман последовал за доктором, и вскоре они очутились в узкой палате.
– А вот и ваша подружка, – сообщил Темпл. Он указал рукой на седую старушку, примостившуюся на стуле у окна. Та, не мигая, уставилась на свои шлепанцы, руками стягивая на плечах концы красной шерстяной шали. Старушка даже не взглянула на вошедших.
Следователь коснулся пальцами полей шляпы.
– Миссис Клелия?
Женщина посмотрела мимо него.
– Вы мой сын? – равнодушно спросила она Киндермана.
– Нет, но хотел бы стать им, – ласково ответил он. Несколько секунд миссис Клелия буравила его взглядом, а потом отвернулась.
– Вы не мой сын, – пробормотала она. – Вы высокий.
– Попробуйте вспомнить, что вы делали сегодня рано утром, миссис Клелия.
Старушка начала тихонько напевать какую-то мелодию, все время попадая между нот.
– Миссис Клелия... – напомнил о себе следователь.
Казалось, она не слышала его.
– Я же вам говорил, – вмешался Темпл. В его голосе мелькнуло самодовольство. – Но для вас я ее, конечно, введу, так и быть.
– Введу?
– В состояние гипноза. Ну как? – все еще мешкал Темпл.