– Возвращаюсь в монастырь, – сказал он. – За меня не бойтесь, мне оборотень вреда не причинит. Ступайте, да хранит вас святой Будда и оберегает Дзидзо-сама. Увидите на дороге его статую – помолитесь.
– Покровителю путников всегда молимся, – отвечал Юкинари. Хорошо, что помог нам, благочестивый наставник. Как только смогу, привезу ценное пожертвование в твой монастырь. Ты ведь из здешней горной обители?
– Можно сказать и так, – уклонился от точного ответа Бэнкей. Пойду я. Пока еще доберусь до обители… Под гору-то легче катиться, чем карабкаться в гору.
И он, повернувшись, зашагал вверх по тропинке, уверенно ставя крепкие ноги в конские следы.
– Иди сюда, Норико, – Кэнске показал ей на коня. – Довезу тебя с госпожой кошкой до носилок. Как только увижу старого господина – все ему расскажу.
И он вопросительно посмотрел на Юкинари.
Минамото Юкинари и сам понимал – вот эта невысокая круглолицая девушка, дочка повара, только что своим упрямством спасла все надежды его семьи на почет и благополучие. Но ему, будущему придворному, не подобало пускаться в изъяснения благодарности перед дочкой повара.
– Усади ее в носилки, Кэнске, и присмотри, чтобы она как следует укутала госпожу кошку, – велел он. – Потом, как приедем в Хэйан, напомнишь мне – дам тебе денег, чтобы ты купил ей подходящее платье. Она его заслужила.
Не дожидаясь, пока Кэнске посадит на коня Норико, не выпустив при этом на волю госпожу кошку, он поскакал к повозке, чтобы порадовать Фудзивара Нарихира. Свалившийся прямым путем с неба монах взял да и унес с собой оборотня. Все разрешилось как нельзя лучше.
* * *
– А я-то удивлялся! – воскликнул Бэнкей. – Почему, думаю, от нечисти обычное тепло исходит и никакой дрожи я внутри не чую?
– Не сердись, – сказал тэнгу. – Если бы оборотень представлял для молодых господ и девушки настоящую опасность, я бы так не поступил. Но ты им правильно сказал – это совершенно безобидный оборотень.
– Выходит, я по твоей милости отнес бы в монастырь обычную кошку, и вся братия дружно бы читала над ней заклинания? А оборотень преспокойно ехал бы себе в Хэйан? – возмутился Бэнкей.
Тэнгу просто-напросто подшутил над своим приятелем-монахом. Возможно, из склонности к баловству, которая крайне осложняет жизнь всем, кто водится с тэнгу. А может, он говорил правду, утверждая, что оборотень в кошачьей шубке по сути своей добр и безвреден.
Бэнкей заподозрил неладное, когда поднимался в гору. Правда, ему не доводилось таскать за пазухой кошек, но он возился со щенятами, и ощущение было то же самое – звериного тепла, и не более того.
– Правильно говорил отец-настоятель, – проворчал он. – Человек и тэнгу из разного тесте слеплены, и тэнгу человека всегда вокруг пальца обведет. Я-то тебе поверил!
Очевидно, для Остроноса вся эта история была обычным развлечением. И он очень удивился, когда Бэнкей без лишних слов зашагал прочь – вниз по тропинке.
– Постой! – воскликнул тэнгу. – Постой, монах! Что ты собрался делать?
– Вернуть им кошку, а себе взять оборотня! – отвечал Бэнкей, не оборачиваясь.
– Да постой же ты! – тэнгу вспорхнул, перелетел через голову монаха и шлепнулся перед ним на тропу. – Зачем тебе этот оборотень? Оставь его в покое!
– Ты знаешь, кто это? – строго спросил монах.
– Положим, знаю.
– Так кто же?
– Всего-навсего женщина. Ты же не станешь прикасаться к женщине?
– Будь она неладна!
– Между прочим, и кошка – самочка.
Остронос весело скалил мелкие острые зубы.
– Я по воздуху летать не умею, – мрачно сказал Бэнкей, – так что будь добр и пропусти.
– Конечно, я пропущу тебя, Бэнкей, хотя уж больно ты грозен. Мы, тэнгу, таких свирепых не любим. Но дай-ка ты мне лучше эту кошку…
– Зачем тебе она?
Тэнгу пожал плечами.
– Мне-то она ни к чему. Я хочу отнести ее в монастырь к отцу-настоятелю.
Бэнкей помолчал, соображая. Остронос знал про оборотня что-то важное, а что – не хотел признаваться.
– Ты не хочешь, чтобы я догнал молодых господ и обменял кошку на оборотня? – прямо спросил монах.
– Это ни к чему. Сдается мне, что от этого оборотня им будет больше пользы, чем от обычной кошки, пусть даже трехцветной.
Бэнкей задумался.
– Не хочешь ли ты сказать, что отец-настоятель, говоря об опасности, имел в виду вовсе не кошку?
– Трудно сказать, монах. Он почуял дыхание иного мира, вот что… Но от оборотня не исходит зла. Стало быть, зло их ждет впереди, – на редкость серьезно для тэнгу сказал Остронос. – Поэтому давай сюда кошку. Ты вот сердишься на меня, а я знаю, что, обманув тебя, сделал доброе дело. Ступай следом за молодыми господами. А я понесу кошку в монастырь. Когда-нибудь отец-настоятель подарит ее знатному паломнику или паломнице, и ответный дар пойдет на пользу монастырю. Видишь, как все хорошо складывается?
– Кто поручится, что ты и сейчас меня не обманываешь? – спросил Бэнкей, хотя и сам видел – поручиться некому.
– Да никто, – усмехнулся тэнгу. – Но ты поразмысли – что случится, если я сейчас над тобой подшутил, в носилках – обычная кошка, а это существо – оборотень? Случится лишь то, что ты несколько дней будешь идти следом за молодыми господами, проявляя всяческую бдительность, а потом исхитришься и выкрадешь у них ни в чем не повинную зверюшку! И будешь читать над ней все известные тебе заклинания без всякого проку!
Тэнгу расхохотался – и громовому хохоту вторили треском деревья.
– Хорошо, – сказал Бэнкей. – Я допускаю, что ты в конце концов сказал мне правду. Неси кошку в монастырь, а я пойду следом за молодыми господами. Если это все – обычная шутка тэнгу, ты не дашь ей зайти чересчур далеко.
Он отодвинул заступившего ему путь Остроноса и двинулся по тропе вниз.
– Берегись, – негромко сказал вслед Остронос. – Я не отец-настоятель, но опасность чую. Ты еще скажешь мне спасибо за то, что я оставил молодым господам оборотня.
– Возможно, – отвечал, не оборачиваясь, Бэнкей. Все-таки он был в обиде на тэнгу.
* * *
Пока монах и тэнгу пререкались, повозка успела укатить довольно далеко, да и носильщики, которых хорошо покормили в монастыре, бодро тащили по притоптанному снегу маленькие носилки с Норико и госпожой кошкой. Снова спустившись в узкую долину, Бэнкей увидел лишь следы от обутых в такие же, как у него, варадзи ног, колес и копыт.
Ходить он умел быстро, пожалуй, даже побыстрее хорошего погонщика быков. И не сомневался, что запросто догонит молодых господ с их свитой. Но монаху после того, как он вмешался в историю с оборотнем, вовсе не хотелось попадаться им на глаза. Чего доброго, оба молодых господина и опытный старший кэрай решили бы, что и он, монах, как-то связан с нечистью. Поскольку бывали случаи, когда старый барсук, перекинувшись монахом, морочил добрым людям голову. Бэнкей понимал толк в хорошей драке, но слишком уж много кэраев сопровождало Минамото Юкинари, и это были бойцы из северных провинций, где не прекращались схватки с варварами, а не изнеженная столичной жизнью свита Фудзивара Нарихира. Ту Бэнкей вообще в расчет не принимал.
Он решил следить за путешественниками издали в течение дня, а ночью подобраться к ним поближе, поскольку силы всякой нечисти ограничены часами темноты.
В дороге Бэнкей не скучал – он повторял сутры, которые заучил с таким трудом, с полным основанием считая, что в его годы это было равносильно воинскому подвигу. Не умея читать, он мог запомнить их лишь с чужого голоса и должен был постоянно освежать в памяти, дабы не опозориться перед более или менее сведущим в священных писаниях человеком.
Это благочестивое занятие помогло ему скоротать короткий день пути. А ближе к вечеру он повстречал бродячего гадальщика.
Собственно говоря, Бэнкей не столкнулся с ним на дороге, как оно обычно бывает, а за шиворот вытащил из-за толстого дерева. И устроил ему строжайший допрос.
– Приветствую тебя, почтеннейший! – сказал Бэнкей скрюченному старикашке. – Я-то сто ри прошел в поисках гадальщика, а гадальщик, едва меня завидев, прячется за самым толстенным дубом, какой только есть в округе!
– Отпусти меня, благочестивый монах! – взмолился старикашка. – Что тебе с меня взять? Денег у меня при себе немного, едой я и так поделюсь!
– Да ты, никак, за разбойника меня принял! – обрадовался Бэнкей. Ну, а я принял за разбойника тебя.
И это было правдой.
Бэнкей заприметил гадальщика издали, сквозь ветки, приближаясь к повороту дороги, и даже подумал – а не встать ли за деревом самому? Он знал повадки этой братии – привязываться к всякому прохожему, обещая ему сундуки с золотом и покровительство самого государя, если прохожий его, гадальщика, послушается. Денег Бэнкей с собой не имел вовсе, а слушать всякую чушь совершенно не желал.
В какую-то минуту он понял, что и гадальщик его заметил. Делать нечего – Бэнкей со вздохом дошел до поворота. И тут обнаружил, что никакого гадальщика нет, зато следы соломенных сандалий, сворачивая с тропы, уводят за толстое дерево.
Бэнкей огляделся.
Других свежих следов на снегу поблизости не было. Но недавно тут проехали молодые господа – и не настигли ли их, вместо ночной нечисти, вполне обыкновенные дорожные грабители? Тот, кто спрятался за деревом, вполне мог из-за этого дерева напасть.
Бэнкей остановился, как бы задумался, почесал в затылке, воткнул в снег посох, положил рядом суму из холстины и уверенно направился в кусты – как направляются туда по нужде. Сделав круг, он оказался за дубом, откуда и извлек гадальщика.
– Какой из меня разбойник? – прошамкал старикашка. – Ты погляди на меня – у меня и брови уж от старости пожелтели.
– Брови у тебя пожелтели, это правда, – согласился Бэнкей, – и на вид тебе столько лет, как будто ты гадал еще самому Ямато Такэру. Что же ты в такие преклонные годы бродишь по дорогам, да еще зимой? Неужели нет у тебя внуков, чтобы кормили тебя и ухаживали за тобой?
– Может, и есть, – подмигнул старикашка, – кто ж это может знать? Отпусти меня, монах, я пойду своей дорогой, а ты – своей!
– Деньгами не поделишься? – из любопытства спросил Бэнкей, шиворота, впрочем, из руки не выпуская. Ему все в этом гадальщике не нравилось – и довольно новая, теплая одежда, явно с чужого плеча, и старательное шамканье, не говоря уж о дурацкой попытке спрятаться за деревом.
– Поделюсь, поделюсь! – решив, что все дело только в этом, обрадовался старикашка. – Да отпусти же ты меня, благочестивый монах, чтобы я мог достать деньги!
– Твои руки свободны, – возразил Бэнкей, таща за собой гадальщика к тому месту, где оставил суму и посох. – А что касается денег, то я могу взять в виде пожертвования лишь деньги, заработанные честно. Если же они попали к тебе неположенным путем – оставь их себе, и пусть они отягощают твою карму. Я дурных денег в свой монастырь не понесу.
– Деньги я заработал честно – мне их заплатили молодые господа за хорошее гадание, – заявил старикашка. – Я посоветовал им сменить направление пути. Так что возьми немного и ступай своим путем!
– Это были двое молодых господ в красивой повозке, запряженной рыжим быком с белыми ногами? – уточнил Бэнкей. – И за повозкой следовали носилки?
– Да, и кэраи вели в поводу прекрасного коня цвета метелок тростника. Я поделюсь с тобой этими честно заработанными деньгами, если ты меня отпустишь, – пообещал гадальщик.
– Почему же ты спрятался от меня?
– Я не хотел тебе гадать, – признался старик. – Если вы, монахи, привяжетесь, то уж не отвертеться. А платить мне за гадание ты не стал бы. Видишь ли, я тороплюсь – хочу до темноты попасть в селение. Неохота в такой холод ночевать в кумирне на перекрестке.
– Раз так, то ступай, – позволил Бэнкей, отпуская шиворот.
Старикашка с неожиданной прытью отскочил от монаха.
И тут только Бэнкей ощутил неладное.
Сперва легкой судорогой свело пальцы рук и ног. Потом мелко задрожало что-то в животе и сам собой подтянулся зад.
А старикашка оскалил крепкие желтые зубы, издал что-то вроде скрипучего "Х-хе! Хе-хе! .." и стал медленно пятиться.
Бэнкей метнул в него посох. Острый конец того монашеского посоха при нужде мог бы пробить и ворота, особенно если не новые, а уже малость подгнившие. Старикашка увернулся.
И тут на снег легли синие тени. Внезапно подкрался вечер.
Фальшивый гадальщик сложил пальцы в хитроумную корзинку, набрал в грудь воздуха и резко выдохнул.
Эти приемы Бэнкей тоже знал. Перед тем, как поселиться в монастыре, он обучался у горных отшельников – ямабуси, где и познакомился с тэнгу Остроносом.
Нечисть собиралась с силой, а день уступал место ночи.
– Фудо-ме… – прошептал Бэнкей, призывая на помощь Пылающий меч. Он соединил перед грудью руки. Это уже были не руки, а пребывающий в ножнах меч карающего божества.
– Фудо-ме! – позвал Бэнкей, призывая меч к действию. – Фудо-ме!
Желтобровая нечисть, стоявшая напротив, отшатнулась. Тот, кто принял облик старого бродячего гадальщика, сбился с дыхания. Но наступающая тьма давала ему силу.
Бэнкей внезапно сделал выпад вперед. И рассек правой рукой воздух слева направо. Следующим резким взмахом он прочертил воздух сверху вниз. И увидел, как вспыхнули две серебристые полосы.
Пока они не погасли, Бэнкей нанес по воздуху новый стремительный удар слева направо, и еще один сверху вниз. Линии, не угасая, образовали первый квадрат решетки Кудзи-кири.
– Фудо-ме! – ощущая свою напряженную ладонь лезвием священного Пылающего меча, воскликнул Бэнкей. Главное было – верить и наносить столь быстрые удары, чтобы удержать свечение, пока не будет выстроена вся решетка из девяти полос, пяти продольных и четырех поперечных.
Казалось, и мгновения не прошло – а спасительная и дающая силу решетка Кудзи-кири уже висела в воздухе между монахом и нечистью.
– Кудзи-госин-хо! – разрывая ее руками, крикнул Бэнкей. Теперь он был готов к схватке.
Вот только сражаться было не с кем. Пока он видел серебряные полосы решетки, и только их, фальшивый гадальщик бесследно исчез.
Бэнкей молча соединил руки перед грудью, пряча в воображаемые ножны Пылающий меч Фудо-ме.
Он еще мог разглядеть следы на снегу. Пока совсем не стемнело, следовало разобраться, куда скрылась желтобровая нечисть.
Бэнкей прищурился – следы растоптанных варадзи и днем-то не всегда правильно указывали направление, а сейчас, в полумраке, и вовсе трудно было догадаться, где пятка, а где носок. Однако Бэнкей, таща старикашку за шиворот, убедился, что нечисть весит немало. Вряд ли она унеслась по воздуху, хотя ночью всякое могло случиться. Скорее уж кинулась прочь – туда, откуда взялась. Или засела в кустах, наблюдая за оставшимся без противника монахом.
Решетка Кудзи-кири служила ему, как и всякому начертавшему ее воину, надежной защитой. Но Бэнкей редко испытывал действие решетки и не знал, долго ли она будет его охранять. Поразмыслив, он взял суму и посох, сплюнул и зашагал прочь. Пусть желтобровая нечисть видит монах не хочет с ней связываться и уходит восвояси. Тем более, что где-то там, куда он уходит, есть небольшое селение, а ночевать лучше под крышей, чем под кустом.
Отойдя довольно далеко, Бэнкей остановился и прислушался.
Решетка Кудзи-кири, давая силу, обостряла впридачу все чувства. Если нечисть кралась следом – Бэнкей увидел бы ее на фоне снега или услышал шаги. Ведь нечисть эта была из плоти, и никуда от собственной плоти деться не могла.
Очевидно, фальшивый гадальщик решил, что монах не станет его преследовать. Они схлестнулись, померялись силами – и оба отступили. Монах пошел своей дорогой…
Откуда желтобровой нечисти было знать, что Бэнкей оберегает путников? Сообщить ей это никто не мог. Припугнув его настолько, что он пустил в ход девятиполосную решетку, и поглядев, как он уходит прочь, нечисть могла и успокоиться…
Бэнкей, ступая по собственным следам, неторопливо пошел назад.
Если фальшивый гадальщик посоветовал Фудзивара Нарихира и Минамото Юкинари изменить направление пути – значит, он, скорее всего, заманивал их в ловушку. Нужно было пойти по колесному следу туда, где путники собирались переждать несколько часов. Это был невинный способ обмануть судьбу – временно отказаться от опасного направления, заехать куда-нибудь в тихое место, отдохнуть и потом преспокойно двигаться туда, куда и собирались. Если молодые господа встретились с гадальщиком уже под вечер – то они, очевидно, заночуют в какой-нибудь горной хижине, попросив пристанища у лесорубов.
Зачем фальшивому гадальщику понадобилось заманивать столько людей в горы, Бэнкей, естественно, не знал. И очень пожалел, что рядом с ним нет тэнгу. Тот в свое время много ему рассказывал про повадки людоедов-йикининки. Но те живут поодиночке и не делают себе запасов на полгода вперед! Кем бы мог быть желтобровый старикашка?
Он нашел место, где повозка свернула с дороги и покатила вверх по горной тропе. Нашел он и другое место – где она чуть не опрокинулась. Снег там был истоптан, как будто в нем возились драконы. И, наконец, Бэнкей выбрался к небольшой усадьбе.
Кэраи Минамото Юкинари уже хозяйничали там – развели костер, кормили и поили лошадей. Воду они приносили откуда-то из-за усадьбы. Бэнкей решил обойти ее, чтобы убедиться, что никакая нечисть ее не окружила, да и заглянуть в окна не мешало бы.
Он обнаружил небольшой бассейн, куда стекала по бамбуковым трубам вода из ближнего источника. Бэнкей удивился – лесорубы вряд ли устроили себе такую роскошь. Усадьбу ставил для себя человек толковый, очевидно, просто любитель уединенной жизни.
Монах подкрался, разулся, бесшумно залез на помост крытой галереи, окружавшей усадьбу, и заглянул в щели ситоми.
Молодые господа сидели в главном помещении вокруг жаровни. Она была вмурована в пол комнаты и слабо светилась. Очевидно, была заполнена остывающим древесным углем. В углу пристроился старший кэрай. За спиной Нарихира чинно сидели мужчины из его свиты. А напротив молодых господ разглагольствовал, улыбаясь, благообразный старик. Его Бэнкей видел впервые.
Старик был в богатой, подбитой ватой одежде зимнего цвета – цвета алой вишни. Сидел он с большим достоинством – не подоткнув широкие полы одеяния под колени, а раскинув их вокруг себя красивыми волнами, как принято в хорошем обществе. Бэнкей подвинулся – и увидел ширму, из-под которой выбивалась узорная ткань. Там, за ширмой, сидела женщина, и это была не Норико. Если бы Норико надела такое роскошное платье с узорами, девушка была бы жестоко наказана. Даже придворные дамы невысокого ранга – и те не имели права на тканый узор.
Вошел красивый юноша в шапке из прозрачного накрахмаленного шелка, по виду – настоящий придворный. Он поклонился гостям, и старик указал ему, где сесть. Юноша грациозно опустился на узорную циновку и достал из-за пазухи маленькую благозвучную флейту-се.
Нарихира и Юкинари улыбались – очевидно, были рады приличному обществу. Юкинари поглядывал в сторону ширмы. Нарихира, как зрелый муж, обремененный тремя законными женами и бесчисленными подругами среди придворных дам, не обращал внимание на края узорных рукавов, выпущенных из-под ширмы с явным кокетством.
Монах перебежал к другому ситоми, верхняя створка которого была чуточку приоткрыта.