* * *
Когда он вернулся домой, Людмила смотрела телевизор и ела мороженое. Федор снял туфли, поставил на полочку. Огляделся. Бросил на себя взгляд в овальное зеркало, обрамленное коричневой деревянной рамой. Не так давно у него стала появляться неприязнь к зеркалам, в которых он видел не то, что хотел. Слишком, на его взгляд, был велик диссонанс между должным и желаемым. На Федора мутными глазами измученного работой вола смотрел человек с выдающимся животом, обвисающими щеками и сединой на висках. На скулах выделяются красные пятна, такие же пятна на лбу, и похожи они на свидетельства надвигающейся тяжелой болезни.
Федор подумал схватить что-нибудь тяжелое и разбить зеркало, влепить в эту гнусную рожу все свою злость. Он бы это и сделал, если бы была гарантия, что поможет.
Он болен – сомнений нет. Дело, видимо, не только в сердце. С чисто медицинской точки зрения, в нем мог поселиться рак, гепатит, цирроз, туберкулез, и скоро, вероятно, его настигнет инсульт или инфаркт, однако Федор боялся не этого. Он дряхлел по другой причине. Такой болезни ему не найти ни в одном справочнике.
Зачарованный своим отражением, Федор подошел к зеркалу ближе. Перспектива в глубине стекла изменилась. Казалось, позади него длинный коридор, где горит только одна тусклая лампочка. На Федора смотрело потное лицо, и каждая пора напоминала глубокий котлован, заполненный грязной дождевой водой. Черты преображались, подбородок сдувался, исчезал, губы вытягивались вширь и вперед. Лоб стал словно горка, потом превратился в козырек.
Я? Неужели это я? У Федора сжались кулаки. На него, ухмыляясь, смотрел выродок, животное, вот оно показывает зубы, каждый из которых просто омерзителен. Отражение высунуло язык, и Федор отпрянул.
– Как дела?
Людмила появилась в прихожей с пиалой, наполненной шоколадным мороженым.
Федор наклонился над полочкой для обуви и взял газеты с журналами. Давление в груди было уже труднопереносимым.
– Нормально, – ответил он, не оборачиваясь. Своего голоса Федор не узнавал. – Никто не звонил мне?
Что за дурацкий вопрос? Хотя…
– Нет, а должны были?
– Ну, дети.
– Нет. Я вчера звонила Игореше, – сказала Людмила.
– Как там дела?
– Отлично, я же говорила. Но он же вроде тебя, никогда не скажет, если проблемы появятся. Так и будет партизанить, пока его к стенке не прижмет.
Федор узнавал эту интонацию человека, который перекладывает, не впрямую, вину на другого, хотя сам чувствует ее гораздо сильнее. В случае с его женой это классическая защитная реакция. Людмила носит в себе комплекс вины, многие годы носит, Федору это прекрасно известно. Иногда его тошнит от отвращения и ненависти к ней. Этот проклятый тон ее голоса! Почему надо сегодня, сейчас говорить так?
Федор протянул ей газеты и журналы.
– Разогреть тебе? Будешь есть?
– Да, минут через пятнадцать, – сказал он.
Вид жены его неприятно удивил, даже испугал. На груди домашнего халата были пятна от засыхающего мороженого, и, кажется, кетчупа. К подбородку что-то прилипло. Взгляд Людмилы был бессмысленным, она смотрела на мужа сквозь полупрозрачную пленку. Неужели он думал о ней и сравнивал с тридцатипятилетней женщиной? Нет, это ошибка. Людмила вполне подходила для своих сорока семи. В последнее время она перестала так тщательно следить за собой и от постоянного сидения перед телевизором начала раздаваться в бедрах. Росли живот и грудь.
Федор отвернулся. Ему хотелось наорать на нее. Он чувствовал, что Людмила становится чужой, и, похоже, сама этого не осознает. И дело даже не в ее облике. Пятна и крошки на подбородке – не более чем следствие.
– Игорь собирается к нам приехать? С Лизой? – спросил он.
– Я не спросила, забыла, – сказала Людмила, отправив в рот ложку подтаявшего мороженого. – Почему у тебя такой вид? Ты весь мокрый какой-то. Вспотел?
– Жарко, – сказал Федор. – Скорей бы осень.
Неужели она ничего не помнит и не подозревает? Федор вспомнил, что произошло ночью, и ощутил злость, нет, ненависть. Людмила делает вид, что у них все нормально, хотя на самом деле положение ухудшается с каждым днем. Она профессионал по части зарывания головы в песок и пускания пыли в глаза. Федор мог простить ей многое, но только не ложь.
Да, но пока он ни в чем не уверен на сто процентов.
Беспомощность.
В бизнесе он сталкивался с более серьезными проблемами, с которыми успешно справлялся. А здесь пасует, размышляет, взвешивает, топчется на месте. Стареет, дряхлеет, распадается не только физически, но и умственно. Его воля мягчеет, словно кусок масла на солнце. Скоро превратится в ничто.
– Я разогрею тебе поесть? – спросила Людмила.
Федор вытаращился на жену. Как же он ее ненавидел в эту секунду! Как же он способен любить это существо и заботиться о нем? Неужели он настолько привык обманывать себя и видеть в ней прежнюю Людмилу, от которой в молодости терял голову? Той прекрасной доброй женщины нет. Была ли когда-нибудь?.. Федор подавил вопль. То, что он видел перед собой, было продолжением ужаса, который взирал на него с другой стороны зеркала. Неотъемлемой частью целого.
Русоволосая красавица была, но очень-очень давно, еще до рождения Ольги. Отчасти и до Игоря.
Он сознательно разрушает свою жизнь, разбивает ее вдребезги, это надо прекратить, пока еще хоть что-нибудь осталось.
Людмила держала в руках пиалу, а из-под мышки торчала кипа журналов и газет.
– Разогрей, а я отдохну немного, – пробормотал Федор. Ему стало нечем дышать, и он пошел в спальню, где прилег на кровать и раскинул руки. Сердце не успокаивалось, то и дело пропуская удары.
* * *
Раньше у Людмилы был собственный магазин. Она настояла, чтобы муж помог ей освоить свое дело, и, в конце концов, у нее появилась небольшая лавочка по продаже специй. Масштаб мизерный, но для Людмилы это было достижением, осознанием собственной значимости, самоутверждением, которое, согласно ее тогдашним взглядам, требовалось каждой женщине.
Ее хватило на пять лет, да и то – последние полтора года всем в магазинчике заправляла ее давняя подруга, вступившая вместе с ней в права собственности. Когда Людмила окончательно махнула рукой на бизнес, подруга выкупила у нее ее долю и пошла дальше своим путем. А Людмила своим. Женщины больше не общались. Между ними не было конфликтов ни профессиональных, ни личных, но и особой привязанности тоже, они не делились секретами, не сплетничали, не проводили вместе свободное время. Подруга была моложе ее, и думала исключительно о работе, следовательно, не имела ни семьи, ни детей.
Федор к поступку жены отнесся нормально, к ней у него не было претензий. Когда она была заинтересована в деле, то вела его честно и умело. Просто пропал интерес. Разонравилось так разонравилось, решил Федор и спросил, чем она хотела бы заниматься, и Людмила ответила, что подумает, торопиться не хочет. По правде говоря, Федор чувствовал, что продолжения не состоится. Он слишком хорошо ее знал. С магазином была куча проблем, и бизнес не всякому по душе. Втайне Федор был рад, что жена оставила это трудное и даже опасное занятие. Людмила вновь стала домохозяйкой, и ее размышления по поводу того, каким дело заняться, длились уже четыре с половиной года. Чем дальше, тем больше обоим становилось ясно: активная деловая деятельность Людмилы в прошлом.
Она помогала детям, вела домашнее хозяйство, иногда по просьбе Федора подключалась к каким-то незначительным его делам. Ольга и Игорь выросли, сын даже успел отслужить в армии и поступить на математический факультет. Дочь потеряла мужа и, кажется, вновь собирается сменить фамилию. Игорь, возможно, слишком неподготовлен к такому шагу, но у него все впереди. Так что внуков пока нет. Накопленная годами энергия не растрачена, не имеет выхода. По сути дела, Людмила не видит впереди никакой цели. Федор понимал, что в такой ситуации, именно в такой, человек начинает оглядываться в прошлое. Но лучше бы Людмиле этого не делать. Учитывая ее возрастные изменения и перестройку организма, влекущую за собой сдвиги в психике, ни к чему хорошему это не приведет. Федор принимал ее позицию, но не понимал. Может быть, потому, что видел все в реальном свете, а не жил фантазиями и чувством вины, как его жена. Людмила выстроила в своем сознании сложную систему оборонительных сооружений, которые способны были лишь ненадолго сдержать ее отчаяние и разрушение. Федор видел, что происходит с ней так же четко, как то, что происходит с ним. Ему было страшно. Его ненависть к Людмиле вспыхивала все чаще, он чувствовал дистанцию, которая все увеличивалась, и искал способ сблизиться снова. В конечном итоге, если они не будут держаться вместе, то просто погибнут. Федор любил ее несмотря ни на что. Сегодняшнее видение, все эти мелкие детали, создающие общую картину упадка, ничего не значат. Как можно обращать на них внимание и в чем-то винить ее? Они давно не говорили по душам, накопили множество нерешенных проблем, однако это не будет продолжаться вечно. Федор надеялся, что скоро все измениться. Пришел момент сделать выбор. За их спинами вырастала старая знакомая тень, та, от которой они избавились ценой неимоверных усилий и возвращения которой ждали все эти годы. Нужно посмотреть правде в глаза. Прошлое давит на них обоих, они превращаются в немощных больных стариков, у них нет таких сил, как в молодости, нет перспектив. Кошмар возвращался – чем они могут его встретить, когда даже между собой не способны найти общего языка? Федор приходил в ужас от мысли, что теряет Людмилу, а ведь это была далеко не метафора. Посмотрев сегодня ей в глаза, он понял, как много упустил, занимаясь своим бизнесом, уходя в него в попытке остановить время и собственное сползание в бездну. Где-то и когда-то они совершили ошибку, и судьба выставила им двойной счет. Их эскапизм достиг предела, смотреть на проблему сквозь пальцы уже непозволительная роскошь.
Федор боялся и чувствовал усталость. Что он может? Ему сорок девять, но он будто девяностолетний старик. Его пугает каждая тень, каждый незнакомец кажется вестником смерти. Ему снятся страшные сны, и временами становится трудно отличать их от настоящих событий. Людмила уходит на невидимую грань, а у него не хватает смелости и сил удержать ее.
Старик и ребенок, боящийся темноты. В Федоре жили два этих человека. Они дополняли друг друга. Первый боялся настоящих чудовищ, второй – вымышленных, но оба правили бал. Федору было стыдно за себя, именно отсюда проистекала его ненависть к жене, от которой он подсознательно ждал поддержки, одобрения, сочувствия. Не оправдывая его ожиданий, Людмила испытывала на себе гнев мужа. Федор ни разу не высказал ей в лицо что думает, однако такой исход был вероятен. Стены, кругом стены.
Федор старался держать своих выросших детей на расстоянии, поэтому не препятствовал их стремлению жить самостоятельно. Людмила одобряла такое решение, хотя напрямую они это не обсуждали. Чем дальше Ольги и Игорь будут от родителей, тем лучше для них, безопасней. По той же самой причине Федор никогда не стремился вовлечь сына или дочь в свой бизнес, не мешал им выбрать собственную дорогу. Он сожалел, что судьба сложилась так, но должен был думать, прежде всего, не о себе. Ночами Федора охватывала тоска, горькое сожаление о прожитых годах, стертых временем навсегда. Возможно, это не более чем паранойя, но ведь для него эти чувства были реальными, осязаемыми и вовсе не походили на иллюзию. Он подолгу лежал в полумраке рядом с женой, глядя в потолок, и созерцал мрачные картины в своем мозгу. Сны, в которых Федор превращался в беззаботного мальчика, гоняющего на велосипеде по мокрой желтой листве, приносили не только облегчение, но и боль. Просыпался он после них с невероятным чувством скорби и перед тем, как проснуться, слышал и чувствовал собственный плач.
Обо всем этом он думал, читая газету перед ужином. Его глаза скользили по строчкам, а мозг ухватывал только крошечные обрывки информации.
Федор не ощущал собственного сердца, все само пришло в норму. Можно было расценить это как хорошее предзнаменование в череде плохих, с которыми он столкнулся в последнюю неделю.
Людмила стояла у плиты, готовила плов с курицей и овощами. Федор сидел у стены за круглым столиком и посматривал на жену. Она передвигалась по кухне, шаркая истрепавшимися сланцами по линолеуму. Казалось, вообще не поднимала ног.
Федор оторвал взгляд от газеты и посмотрел на Людмилу, стоящую вполоборота. Она застыла в одной позе и отрешенно уставилась в окно, держа в руке деревянную лопатку. Еда негромко шипела на сковороде.
Федор и понятия не имел, о чем она сейчас может думать. Внутренний мир жены для него давно стал тайной за семью печатями. Халат обтягивал ее бедра, топорщился на груди. Эта картина показалась Федору сексуальной. Фигура Людмилы изменилась, оплыла, но ноги и талия еще были очень даже ничего, он не мог думать о них с неприязнью. Да, вспышка отвращения была, но от нее не осталось и следа, а в эту минуту его гормоны проснулись и начали путешествие по крови. Возбуждение нарастало.
Он снял очки, положил на стол, свернул газету. Людмила откликнулась на шелест, повернула голову.
– Что?
Да, он любил ее. Невзирая на все, что было в прошлые годы. На все секреты, которые они вдвоем оберегали не только от детей, но и от себя.
В молодости Людмила казалась Федору не в меру привлекательной и сексуальной. Игра шла, что называется, на грани фола. Как-то, подвыпив, он назвал ее шлюхой, имея в виду ее сексуальные таланты, и она не обиделась. Людмила действительно умела его удовлетворить, как ни одна женщина не смогла за всю жизнь.
У этой медали была и оборотная сторона, но Федор предпочитал ее не замечать.
– Что? – повторила Людмила.
Он оглядывал ее фигуру, надеясь, что она сама все поймет. Людмила улыбнулась, приподняла одну бровь. Из-под той мутной пленки проступило такое знакомое ему выражение. Казалось, стали исчезать с ее лица и признаки увядания.
– Вспомнил молодость? – повторила жена.
– Да, есть немного.
– Немного? Глаза горят, словно я вообще без ничего тут стою.
– А что у тебя под халатом?
Людмила засмеялась, и Федор подумал, что сто лет не слышал этого. Кровь застучала у него в горле.
– Посмотреть хочешь?
Сколько времени у них ничего не было? Подумать страшно.
– А у вас есть что показать?
Людмила с шутливой укоризной покачала головой.
– Некоторые этого вообще не заслужили, по-моему. Ну, так и быть.
Она отложила лопатку для помешивания и стала медленно развязывать халат. Федор четко себе представил ее тело, каким оно было раньше, и как Людмила не стеснялась в жару дома ходить совершенно голой, даже с маленькой Ольгой на руках. Дикое возбуждение ударило в голову. Людмила перевела взгляд на его домашние спортивные брюки и захохотала. Его пенис в считанные секунды выпрямился, встал колом, да так, что стало больно.
Людмила выпустила пояс из руки, он упал у ее ног.
– Что-то происходит? – спросила она. – Жара виновата? Ты ее вроде не любишь?
– Нет, – сказал Федор. – Плевать на жару…
Лифчика не было, только розовые вылинявшие от стирки трусики. Людмила слегка раздвинула полы халата, не показывая грудь целиком. Федор подумал, не переборщил ли он. Сердце могло не выдержать.
– Ты заставляешь и меня это вспоминать…
– Много чего надо воскресить. И тряхнуть стариной, – выговорил Федор. Он пытался угадать по ее глазам, помнит ли она ночные события, что она вообще о них знает, но ничего определенного не нашел. Правда, взгляд жены был другим, горящим, агрессивным – ничего не осталось от мечтательной отстраненности. Откуда-то из небытия появилась знакомая похотливая кошка. Федор вспомнил и эту широкую улыбку, которая всегда немного его пугала и внушала чувство неуверенности. Он наблюдал момент превращения. Оборотничество Людмилы именно сейчас казалось чем-то сверхъестественным.
Она подошла к нему и села на колени, обняв левой рукой за шею.
– Ты смотришь на меня и думаешь, какой я стала страшной и мерзкой, а сам по-прежнему хочешь.
Федор открыл рот.
– Подумай, – перебила Людмила. – Ты давно перестал меня замечать. Могла ли я быть другой?
Вот здесь она права. Федор почувствовал стыд.
– Ты считаешь, что я постарела, подурнела от сидения перед телевизором. Но и ты не помолодел. Ты ведь видишь себя в зеркало!
Федор покраснел, голову точно окутало жаркое облако. Алым зардели уши.
– Так что не осуждай меня. Не смотри в мою сторону, будто на старую грязную собаку, – прошептала Людмила ему на ухо. Ее дыхание жгло.
– Я не смотрел, – Федор прокашлялся
– Я читаю твои мысли.
Его эрекция не целиком, но опала. Людмила сунула руку ему в брюки и исправила положение. Федор чуть не застонал, мысли путались, их благополучно выдавливала животная похоть.
Она читает его мысли.
Федор почувствовал гул крови у себя в голове, глазные яблоки стремились вылезти из орбит. Он тяжело вздохнул.
– А ведь ты хорошо сделал.
– Что?
– Воскресил меня…
– Как это?