- Пошли, глянем, - тяжело поднялся на ноги седоголовый. Он тоже после визита на "болотце" снял камуфляж и переоделся в костюм. Если бы еще можно было так же снять и повесить в шкаф накопившуюся за последние дни усталость… Годы, годы… Когда-то для него неделю-другую спать не больше трех часов в сутки казалось легко и просто… А теперь… Совсем немного ведь осталось… И - один… Теперь - навсегда один… Вдова-невестка - совершенно чужой человек, внучке два года, и уж она-то в один строй с дедом никогда не встанет… И слава Богу…
Он провел ладонью по лицу, словно стряхивая липкую паутину мрачных мыслей. Вошел в горницу уже прежним - жестким, до предела собранным, напряженным, казалось: тронь - и зазвенит камертонно-чистым звуком.
Находки были разложены на обеденном столе.
- Арсенал… - без всякого выражения протянул Чагин.
Действительно, разложенные на столе предметы могли обеспечить Алексу новую прогулку на зону - по статье, карающей за незаконное хранение стреляющих и взрывающихся предметов.
Немецкий штык-нож, обрез трехлинейной винтовки, наган раритетного вида, автомат ППШ - но ни единого рожка или диска к нему не отыскалось. Россыпи патронов - и русских, ко всем наличествующим стволам, и немецких: винтовочных и автоматных. Неровные бруски тротила - самопальные, вытопленные из мин и снарядов. Две мины-летучки - небольшие, от ротного миномета. Здоровенный "блин" мины противотанковой - со следами ножовки (операция по извлечению взрывчатки явно оборвалась на начальной стадии).
Седоголовый аккуратно, стараясь не касаться гладких ровных поверхностей, взял в руки обрез. Вытащил затвор, заглянул в ствол… Металл там изъязвляли раковины, следов нарезки в стволе почти не осталось. Но ржавчина счищена, и пугач хорошо смазан.
Чагин вопросительно посмотрел на человека, считавшегося в его команде специалистом по оружию. Тот пожал плечами:
- Металлолом. Все копаное… Хотя от беды стрелять можно. Без дальности и меткости - но можно.
Седой и сам бы мог сказать то же самое. В оружии он разбирался не хуже своего консультанта - правда, с пролежавшим в земле долгие годы дело иметь не приходилось. Спросил:
- Зачем ему немецкие патроны?
Консультант улыбнулся кончиками губ:
- Старый трюк, не раз сталкивался… Смотрите…
Он взял один из патронов к русской трехлинейке - тоже со старательно счищенной коррозией - и без усилия выдернул двумя пальцами пулю. Высыпал на стол кучку пороха.
Чагин взял щепотку, дальнозорко отодвинул от глаз. Порох оказался немецким - спутать его глянцево-серые пластинки с "колбасками" пороха русского было невозможно.
- У фрицев гильзы оказались куда устойчивее к длительному лежанию в земле, порох меньше портится, - начал объяснять эксперт. - И наши умельцы…
- Достаточно, - оборвал седоголовый. - Я все понял. Больше ничего?
Больше ничего хоть сколько-нибудь интересного в доме Шляпниковых не обнаружилось. Конечно, все найденные документы тщательно скопированы, и будут еще изучаться - но Чагин был уверен: никаких следов они там не найдут…
- Однако - ни одной гранаты… - подал голос один из подчиненных.
Бровь седого дернулась - чуть-чуть, едва заметно. Он не любил, когда ему указывали на очевидные факты. До склероза и старческого маразма далеко, слава Богу…
Но всё же ответил на реплику, коротко и отрывисто:
- Растяжка в овраге. Сюрприз на "ракетодроме". Все, что было, - извел.
Помолчав, добавил:
- Приведите тут все в порядок.
- А это? - кивнул на арсенал консультант.
- Разложите по местам аккуратненько… А ну как менты наконец домишком заинтересуются… Не будем перебегать дорогу.
Пока подчиненные восстанавливали статус-кво, он вышел на крыльцо, спустился в сад. Рассеянно посмотрел по сторонам. Узрел старушку - на вид типичнейшую деревенскую бабку. Бабулька семенила по Шляпниковскому прогону, направляясь сюда. Чагин стал с любопытством наблюдать за ней…
До дома старушка не дошла. Из-за густо разросшегося куста сирени навстречу ей шагнул молодой человек, сделал преграждающий жест, негромко сказал несколько слов. Лицо бабульки отразило сложнейшую гамму чувств - от опасливого удивления до горделивого ощущения сопричастности к великой тайне (и желания ею немедленно с кем-нибудь поделиться).
Затем аборигенша развернулась и поспешила обратно - причем аллюр ее стал вдвое быстрее. Седоголовый кивнул удовлетворенно, отвернулся. Неторопливо прошел в глубь сада…
И вдруг замер, уловив боковым зрением какое-то шевеление на земле. Обернулся мгновенно, рука метнулась к кобуре…
У-ф-ф… - выдохнул облегченно. Нервы ни к черту… Земля шагах в трех набухала небольшим валиком - движущимся вперед. Крот, всего лишь крот… Роет ход почти у самой поверхности. Но до чего же быстро движется, даже удивительно…
В кармане запиликал мобильник. Чагин - продолжая машинально следить за приближающимся к его ногам земляным валиком - нажал кнопку ответа, поднес трубку к уху, - не произнеся, однако, ни слова. По ошибке ему позвонить никак не могли.
Через несколько секунд седоголовый торопливо зашагал к дому, мигом позабыв про удивительно быстроходного крота. На связь вышел командир автономной группы, действовавшей в Тосненском районе. Ребятам удалось выйти на след Сашка… На очень свежий след.
Чагин ушел и не увидел, как стремившийся к его ногам валик кротовьего хода внезапно ускорился - словно старался успеть, догнать… Не увидел и не поразился скорости, вовсе уж непредставимой для крохотного зверька. Однако через две-три секунды земля перестала вспучиваться: как будто крот-спринтер полностью выложился в решающем и неудачном рывке - и остановился… Почва на самом конце хода слегка просела. На этом все закончилось.
Несколько минут спустя кавалькада из трех джипов торопливо отъехала от дома Шляпниковых. И столь же торопливо покатила к выезду из Спасовки.
5
Пашку-Козыря, вопреки его обещанию, Кравцов дома не застал. Двери заперты, гараж заперт, машины рядом с домом не видно…
Неужели все подозрения столь быстро подтвердились? Неужели Пашка звонил не из Спасовки - и сказал первое, что пришло в голову - лишь бы прервать беседу с Архивариусом?
Подозрения не успели перерасти в уверенность - Козырь позвонил снова. Беседовал с той же холодной корректностью, сказал, что пришлось срочно отъехать по важному делу. Пообещал вернуться как можно скорее, попросил подождать немного, - и отключился.
"Немного" растянулось почти на три часа, под конец ожидания сумерки сгустились… Кравцов терпеливо ждал, решив именно сегодня расставить все точки над "i".
…Наконец на двор вкатился Пашкин "сааб" - мягко, почти бесшумно. Остановился возле "нивы" Кравцова - сразу ставшей от такого соседства выглядеть несколько плебейски.
Козырь вылез из салона - движениями смертельно уставшего человека. Лицо бледное, осунувшееся, темные круги под глазами. На щеках и подбородке - Кравцов изумился - трехдневная щетина.
Кравцов сделал два шага ему навстречу. Остановился. Молчал. В конце концов, Пашка сам настоял на этом разговоре, - вот пусть и начинает. Облегчать ему задачу, спрашивая о чем-либо, Кравцов не собирался.
- Пошли в дом, что ли… - нарушил затянувшееся молчание Козырь. - За стол сядем, потолкуем…
Голос звучал тяжело, глухо.
- Поговорим здесь, на улице, - отрезал Кравцов. Что-то было в этом детское, что-то от "Графа Монте-Кристо" - но переступать порог дома Ермаковых, не выяснив все до конца, он не собирался.
Козырь вздохнул, пожал плечами.
- Как скажешь… Давай хоть на крыльце посидим, нечего стоять посреди двора, как Пушкин с Дантесом…
Кравцов хмыкнул от такого сравнения, но на крыльцо вслед за Пашкой поднялся. Не совсем уже улица, но еще и не дом, - нейтральная, в общем, территория.
Предприниматель Ермаков разговор начинать не торопился. Щелкнул клавишей выключателя на стене: над крыльцом помигал, помигал, - и разгорелся в полную силу большой белесый фонарь. Козырь пошарил по карманам, отыскал зажигалку, сигареты. Уселся на стул, вытесанный из цельного деревянного чурбака, закурил…
Кравцов ждал - терпеливо и молча,
Выкурив сигарету до половины, Пашка заговорил:
- Начать надо издалека… С самого начала…
Он снова замолчал.
- Ну так начни, - подбодрил Кравцов. - С самого начала. С той нашей якобы случайной встречи на Звездном бульваре. А еще лучше - с того момента, когда тебе невесть откуда пришла идея о реконструкции "Графской Славянки"…
Пашка неожиданно засмеялся - мрачным, безрадостным смехом. Встал со стула-чурбака, сделал по крыльцу три шага туда, три обратно.
- Ничего ты не понял, пис-сатель… Началось все куда раньше, когда нас и на свете-то не было.
Он остановился, протянул в сторону Кравцова руку с зажатой сигаретой.
- Ты знаешь, что твой родной прадед, Федор Кравцов, носил прозвище "Царь"?
Кравцов молча кивнул.
- А знаешь, как и за что его убили?
Вот оно что… Похоже, сейчас объяснится и странная запись "ГДЕ ЦАРЬ???????" из пинегинской тетради, и секрет отсутствия могилы прадеда…
- Ну так знай! - Рука с сигаретой вновь сделала прокурорский жест в сторону Кравцова, а затем…
Затем сигарета выпала, и ударилась о крашеные доски крыльца, и разлетелась искорками-светлячками.
Кравцов машинально проводил ее полет взглядом - и не сразу увидел, как Пашка отшатнулся назад, схватился за левую сторону груди…
- Что с тобой? Сердце? - Он вскочил, поддержал, но тело Козыря уже грузно обмякло, поползло вниз…
Пашка прохрипел что-то неразборчивое, Кравцов аккуратно, осторожно опустил его на доски крыльца, выдернул мобильник, резко, как пистолет из кобуры, - и только тогда, отыскивая взглядом нужные клавиши, заметил, что пальцы и ладонь измазаны чем-то темным… И сообразил мгновенно: кровь! Пашкина кровь! И столь же мгновенно вспомнил: за миг до того, как сигарета начала свой полет к полу, откуда-то издалека донесся хлопок, - негромкий, словно кто-то сильно хлопнул в ладоши…
Потом он орал в телефон (как, когда успел набрать номер?), орал что-то оглушительное и совершенно нецензурное, потому что перед тем голос в трубке устало объяснил, что выслать машину по указанному адресу они не могут, ибо другой субъект федерации, вот если бы пострадавшего осторожно перенести метров на пятьсот, на границу с поселком Торпедо… - и Кравцов кричал на них, сам не понимая своих слов, и вдруг неожиданно замолчал, увидев, что Пашкины губы зашевелились, - тот сказал не то "ма…", не то "на…", но продолжить и закончить не смог, изо рта хлынула кровь густым черным потоком…
Потом кровь перестала течь изо рта и выплескиваться короткими толчками из груди - когда он успел расстегнуть пиджак и рубашку, Кравцов тоже не помнил, но скомканный носовой платок так и остался неиспользованным, перевязка при такой ране ничем помочь не могла… Кровь перестала течь, и Кравцов понял, что держится за остывающую руку трупа.
Издалека, из другой галактики донеслось слабое завывание сирены. "Скорая" все-таки приехала - но в помощи больной уже не нуждался…
Предания старины - IV.
"Царь". 1927 год
Комбед решал судьбу Спасовской церкви св. великомученицы Екатерины. Вернее, судьбу бывшего церковного здания, - как храм оно не функционировало, службы прекратились пять лет назад.
- А стоит ли оно энтого? - рассудительно, но несколько смутно спросил старик Матвей Никодимович Карпушин, председатель комбеда. - Кресты сняли, колокола тож. Поп давно в Соловках перековывается… Какой-такой есче "опивум"? А зданье-то крепкое, пущай народу послужит. Сами знаете, склад там щас, картофлю артель держит…
Но главный противник церкви, Володька Ворон, был настроен непримиримо. Как всегда, когда бывал он чем-то взволнован или разозлен, в речи Володьки присутствовал некий избыток шипящих звуков. Точь-в-точь как у деда его, Степана Порфирьевича. - Хоре там одно, а не схлад, - рассерженной змеей шипел Ворон.
- Хниет картофля-то… Вошдух шпертый - вот и хниет, преет. А што хресты да холокола сняли - мало энтофо. Мало. Хупола за мнохо верст видны - народ и охлядывается. Хто мимо ни идет - похлонится, перехрестится. Поп на Соловках, а зараза попопья тут осталась. Зреет, знахчится. Што товарищ Сталин ховорит, а? Што крестьянство самонадежный союзних пролетарьята. Иль ты, Ниходимыч, супротив партейной линии собрался? Поповским подпевалой рехшил заделаться?
Матвей Никодимович смутился. Супротив партийной линии он идти не собирался. Хотя эту партию тоже не понять порой… Сегодня: "Смерть богатеям!", а завтра: "Обогащайтесь!" Может, послезавтра церквы вновь открыть постановят, кто их разберет. Ломать-то не строить. Пускай бы себе бывшая церковь стояла, никому не мешаючи…
Но Володька-то Ворон каким активистом заделался… А ведь отец его, Никита Степанович, в старые годы был, как говорили тогда, из крестьян "достаточных". Проще сказать, первым богатеем считался в Спасовке. Два кабака держал на тракте, лесопилку на Ижоре, в оранжереях персики с апельсинами выращивал. Всё само Никите Ворону в руки шло, всё удавалось - словно сам черт ему ворожил… А сыну, видать, ворожить перестал - с начала германской войны хозяйство как-то быстро порушилось, и стал Володька самым заправским бедняком, при новой власти в комбед попал… Никакого сладу с ним нет.
Карпушин оглядел соратников, ища поддержки. И не нашел. С Вороном связываться никому не хотелось. Именно он сообщил куда надо, что отец Силантий ведет после закрытия церкви "контрреволюционные разговоры". И теперь живо можно угодить в "поповские союзники" - и на Соловки, к батюшке в компанию.
А главного сторонника сохранения церкви, Федора Кравцова, на нынешнем заседании нет. И вообще в Спасовке нет. Жена говорит: в город уехал, по делам, дескать. Какие-такие дела у "Царя" в городе, что вторую неделю там сидит? Непонятно…
И председатель пошел на попятную. Правда, еще одну вялую попытку спасти церковь сделал:
- Стены там ого-го! Толстенные… Добротный кирпич, старинный. Энто ж скоко сил потратим, пока порушим? Пусть бы уж стояла…
- Ничё, сдюжим, - гнул свое Ворон. - Напишем бумаху в уезд- пущай с каменоломни динахмиту отпустят, пудов этак двадцать. Взлетит на воздух как миленькая. В обчем, хватит лясы точить… Холосовать давайте. Хто за то, штоб с мракобесием поповским покончить?
Проголосовали единогласно, без воздержавшихся.
* * *
Получив желанную бумагу с комбедовской печатью, Ворон развил бурную деятельность.
Самолично на следующий день отправился в уездный город, в Гатчину. Отсидел пару часов в приемной, потом пробивался в другой кабинет, в третий… И получил-таки к вечеру разрешение взять в кредит в Антропшинской каменоломне взрывчатку по самой льготной цене. И расплатиться по осени не деньгами - картофелем да зерном.
Доставили "динахмит" на другой день, опять же стараниями Ворона. И немедленно собрались долбить ниши в подвальных стенах и закладывать взрывчатку. Володька спешил, как мог. И все же не успел. Потому что вечером того же дня, когда из Антропшино прибыли две груженые взрывчаткой телеги, в Спасовку вернулся Федор Кравцов по прозвищу "Царь". И тут же потребовал созвать внеочередное заседание комбеда.
* * *
Как выяснилось, провел все эти дни "Царь" не в Питере. Аж в первопрестольную скатался… И привез оттуда документ, даже на вид посолиднев выглядевший, чем уездная бумажка Ворона. Подписи и печати там оказались куда весомее…
Именно с них - с печатей и подписей - начал изучение документа председатель Карпушин.
- На-род-ный ко-мис-сар прос-ве-ще-ни-я, - по складам читал Матвей Никодимович (с грамотой у него было туго, две зимы отходил во Владимирскую царскославянскую школу). - Лу-на-чар-ский… Во как… Высоко ж ты забрался, Федор… Аж к наркому самому.
- Ты главное читай, - сказал "Царь", не желавший расписывать подробности московской своей эпопеи.
Карпушин главное читал уже про себя, лишь изредка выдавал цитаты с комментариями:
- "Па-мят-ник ар-хи-тек-ту-ры"… Понял, Володька?.. "Во-сем-над-ца-тый век…", "ар-хи-тек-тор А-да-ми-ни…", "ар-хи-тек-тор Ре-эа-нов…", "рос-пи-си Брю-ло-ва…" - а ты: взрывать, взрывать… "При-нять все ме-ры к со-хра-не-ни-ю…" Ты ж нас, гад, всех бы в Соловки точно отправил! Али ты, воронья душа, против народного комиссара апартунизму развести тут собрался? Али тебе вобче советская власть не по нраву?
Ворон сидел мрачней тучи. Но молчал. Против него сейчас повернули его же оружие - и сделать ничего было нельзя…
Повторное голосование, отменившие результаты первого, тоже оказалось почти единодушным. При одном воздержавшемся - поднять руку в защиту церкви Ворон так и не смог себя заставить…
Когда расходились - Ворон нехорошо посмотрел на "Царя". Губы скривились, словно хотел что-то сказать… Но не сказал, ушел молча.
* * *
Спустя неделю Федор Павлович Кравцов по прозвищу "Царь", отобедав, пожаловался на легкие рези в животе… А спустя полчаса уже катался в корчах по избе, не в силах сдержать дикие крики. Проверенные народные способы не помогали, а везти больного в больницу за четырнадцать верст в таком состоянии оказалось невозможно…
Да и не похожа была болезнь "Царя" на обычное отравление. Лицо, руки, да и все тело на глазах опухали, чернели… "Порчу сильную навели, не иначе…" - шепнула бабка-травница Аверьяна жене Федора.
Вечером больной умер в страшных муках. Тело какое-то время продолжало распухать и после смерти… А потом случилось странное и небывалое. На следующий день труп исчез из горницы, где лежал в ожидании похорон. Был - и не стало.
По Спасовке поползли самые фантастичные слухи.
Семья после Федора осталась большая, детей у него четырнадцать душ народилось - девятеро выросли, возмужали. Делить невеликое отцовское хозяйство не стали - все осталось старшему, остальные разъехались кто куда…
Елена, младшая из дочерей, вскоре после смерти отца подалась в Питер, пристроилась у родственников, нашла работу на фабрике. И много лет не приезжала в Спасовку. Никто из односельчан не знал, что уехала она в тягости - будучи на третьем месяце от Жоры Ворона, единственного сына Володьки…
Замуж Елена Кравцова так и не вышла. Растила сына одна. Под своей фамилией.
Глава 4
14 июня, суббота, вечер, ночь