8
Свадьба Эрмелинды Берингар и Ганса Обенау состоялась через сорок дней после смерти старого барона – 26 апреля 1079 года. Торжество было малолюдным, почти семейным, но Эрмелинда вряд ли бы была счастлива больше, если свадебная церемония проходила в соборе Святого Петра в Риме.
Ганс оказался замечательным мужем. Когда Эрмелинда забеременела и ее мучили боли в спине, Ганс носил жену на руках до тех пор, пока она не усыпала, а затем сидел рядом и гладил ее пышные волосы и горячий лоб. Девочка родилась в марте 1080 года и по настоянию Эрмелинды ее назвали Идан, что значит "снова любить". Эрмелинда быстро сбросила вес, набранный во время беременности, и превратилась в невероятно красивую женщину. Ее королевская осанка, высокая шея и движения, полные изящества, могли очаровать кого угодно. Когда Эрмелинда смеялась, показывая жемчужные зубы, ей просто невозможно было не улыбнуться в ответ. Ганс немного ревновал свою жену, но по-настоящему любил ее, и мужская ревность совсем не портила жизнь молодой пары.
Летом 1083 года Эрмелинда родила Герарда, а еще через два года – Астора. Оба малыша были очень похожи на отца, что вызвало восхищение Ганса. Казалось, Эрмелинда стала еще красивее, но… Грустнее! Дела войны все больше отвлекали Ганса от семьи, а ее дороги уводили его все дальше. После смерти своего отца пфальцграфа Фридриха в 1090 году, Ганс занял его место в лагере восставших.
Летом 1091 года Генрих IV обрушился на Саксонию всей своей мощью. Но замок Берингар выстоял благодаря рыцарю Готфриду. Если Ганс Обенау сражался где-то там, севернее Дрездена, то его дом (и не только дом, но и семью) защищал Готфрид.
Вскоре война откатилась на запад, и стало немного тише. Когда Эрмелинда принимала официальных гостей в главном зале, а Ганса Обенау снова не было дома, рядом с его маленьким троном всегда стоял Готфрид в полном рыцарском облачении. Чувствуя эту поддержку, Эрмелинда не терялась в самых тяжелых обстоятельствах. Очередной штурм Берингара королевскими войсками, снова двинувшимися на восток (кстати говоря, уж слишком сильно рассеянными по Саксонии то ли волей короля, то ли глупостью его командиров) был удачно отбит. Кроме того, отряд собранный Готфридом, нанес контрудар по собиравшимся под Мюглицталем королевским отрядам, предупреждая следующий штурм. Бой получился кровавым и, как и любой другой к своему концу превратился в откровенную резню. Стрелы норвежских наемников пробили латы Готфрида в трех местах на груди, а четвертая буквально прошила левую икру левой ноги и убила коня.
В Берингар раненный рыцарь вернулся на телеге укрытый как покойник рогожей с головы до ног. Увидев въезжающую в замок зловещую телегу, Эрмелинда дико вскрикнула и бросилась к ней… Едва взглянув на бледное лицо Готфрида, а не мужа, она успокоилась и, согнувшись над рыцарем, по-женски тихо заплакала. Где-то завыла собака. Эрмелинда резко выпрямилась и приказала убить собаку. В ее глазах блеснул такой гнев, что солдат, поспешивший выполнить это приказание, исполнил его, даже не смотря на то, что у обнаруженной за конюшней собаки были маленькие щенки.
За раненым Готфридом ухаживали не хуже, если бы он был хозяином дома. Эрмелинда трижды в день навещала его. Их беседы были кратки, теплы, но малосодержательны. Готфрид говорил мало, а Эрмелинда не любила рассказывать о домашних проблемах. Но светлая нотка искренней симпатии к человеку, защищающему ее дом, помогала Эрмелинде быть доброй и естественной в этой доброте.
Домашний лекарь Кифер Тойц, уже не раз и не два лечивший Готфрида, как-то сказал о нем:
– Ну, до чего же крепко сшит этот парень! Видно наш добрый Господь отмерил ему тройную дозу здоровья, силы и выносливости.
Единственная рана, которая вызывала опасения у врача, была не от норвежских стрел. Ближе к концу схватки под Мюглицталем Готфрида едва не оглушили сзади ударом по затылку, и теперь он жаловался (в отсутствии Эрмелинды, разумеется, и только врачу) на то, что по утрам у него двоится в глазах, а перед дождем сильно болит голова.
Кифер Тойц чесал свой длинный нос и бормотал что-то по-латыни. Как ни странно, незнакомые слова успокаивали Готфрида, а настойка трав, предложенная ему доктором, если и не полностью снимала головные боли, то существенно облегчала их.
– А что я еще могу сделать? – как-то раз сказал за ужином Тойц своему младшему коллеге Питеру Хофману. – Резаную или колотую рану можно обработать и зашить, можно вскрыть нарыв, но как влезть в мозги?
– Может быть, отлежится?.. – неуверенно спросил Питер.
– Может быть, – легко согласился Тойц. – Кстати, как лекарь, я и не вижу другого выхода.
Однажды ночью Готфриду снова приснилось существо, посетившее его много лет назад и назвавшее себя Джисом Малым. На этот раз оно сидело в кресле, в котором обычно размещался Кифер Тойц, и с любопытством разглядывало лицо Готфрида.
"Кто ты и зачем ты здесь?" – хотел было спросить рыцарь. Но его губы едва шевельнулись, а в горле булькнул и тут же оборвался хрип.
Существо усмехнулось, чуть наклонилось вперед и почесало макушку своей яйцеобразной головы. Готфрид увидел небольшие, изогнутые к затылку рожки.
– Ну, как живешь? – спросил Джис.
Готфрид закрыл глаза и стал читать молитву.
– Не стоит, – заверил его Джис. – Ну, посуди сам, я бы не явился к тебе, если бы знал, что то, что ты сейчас бормочешь, может меня прогнать.
Готфрид продолжил молитву.
Джис пожал плечами. Он протянул руку к столику, на котором стояли баночки с мазями и настойками, и взял последнюю из них, ту, которую оставил Кифер Тойц после жалобы Готфрида на боли в голове.
– Обыкновенная пустышка, – хмыкнул Джис, едва понюхав лекарство.
Взмахнув рукой, он словно поймал в воздухе что-то у себя за спиной и добавил это невидимое нечто в баночку с лекарством. Затем черт встал и кое-как ухватив баночку каминными клещами, принялся разогревать ее над еще не остывшими углями в камине.
В трубе выл ветер, а за окном постукивала плохо закрепленная ставня. Закончив с лекарством, черт снова понюхал баночку, поморщился и поставил ее на стол.
– Ты отгадал мою загадку или нет? – спросил он.
Готфрид сбился со слов молитвы… Он не помнил никакой загадки.
– Ну, еще бы, ведь столько времени прошло, – снова усмехнулся Джис. На его морде появилось что-то хитрое и крысиное. – Хорошо, я спрошу тебя еще раз: что на свете хуже всего и страшнее для тебя и для меня?
Готфрид вдруг улыбнулся.
– Говорят, что черти очень хитрые и задают не простые вопросы. Ты спрашиваешь и про меня, и про себя. Может быть, ответ на твой вопрос нужно искать именно в этом?
Черт хихикнул и завозился в кресле.
– Ну и что? – спросил он. – Разве судьба человека и черта не могут пересечься?
– А потом?..
Хихиканье стихло.
– Что потом? – переспросил Джис.
– Что будет потом?
Головная боль вдруг сжала голову Готфрида железным, пылающим обручем. Он вскрикнул, с трудом поднял руку и прижал ладонь к глазам. Зеленые и желтые круги во тьме наползали друг на друга и светились холодным, мертвенным светом. Не было ничего кроме боли, и эта боль заслонила собой все.
"Как в аду…" – успел подумать Готфрид.
– Ладно, я ухожу, – сказал Джис. – А ты запомни только одно: глупости, как таковой не существует. Ее поражает только человеческий разум.
Готфрид застонал. На секунду боль вспыхнула с особой силой. Потом зеленые и желтые круги во тьме стали менее яркими, начали растекаться, превращаясь во мрак. Боль уменьшилась, переместилась к затылку и пульсировала там короткими рывками.
Готфрид открыл глаза. Джис исчез…
9
Утром Готфрид отказался пить лекарство из баночки, на боках которой была явно видна копоть. Его сиделка – троюродная сестра Эрмелинды Марта, сорокалетняя некрасивая приживалка и истово богомольная женщина – мягко согласилась с раненым. Она унесла баночку на кухню. Веря не только в Бога, но еще и в медицину Кифера Тойца Марта перелила лекарство из закопченной баночки в другую, чистую. Потом женщина добавила святой воды и, трижды перекрестив лекарство, понюхала его. К удивлению женщины оно не пахло ничем. Марта немного подумала и добавила в варево имбиря и совсем чуть-чуть драгоценной ванили. Новый запах оказался приятным и, как показалось женщине, освежающим. Вечером Марта вернула лекарство на столик Готфрида.
Жизнь в замке продолжалась… Через неделю Готфрид встал на ноги. Он, прихрамывая, бродил по замку и не знал, чем ему заняться. Начальник гарнизона замка Берингар был одет в домашний халат, а его ноги украшали арабские тапочки с загнутыми носами. Слабость еще давала о себе знать, Готфрид часто присаживался и щурился на солнце, если приступ слабости застал его снаружи, а если внутри, он долго и внимательно рассматривал цветные витражи готических окон и о чем-то думал.
Увидев задумчивого рыцаря Готфрида в домашнем халате, Эрмелинда едва не расхохоталась. Готфрид без лат, вдруг превратился в барона-домоседа с заспанным и уставшим лицом.
Готфрид покраснел как мальчишка и бежал, причем его движения из-за сильной хромоты казались не менее смешными.
– Как ваше здоровье? – крикнула вслед рыцарю Эрмелинда.
Ответом ей послужил звук захлопнувшейся двери.
В следующий раз Эрмелинда увидела Готфрида только через три дня. Из Дрездена прибыл старый барон Йохан Обенау, дядя Ганса и Готфрид – с ног до головы облаченный в доспехи – снова стоял рядом с маленьким и пустым троном своего господина.
Старый барон привез самую дурную весть: в битве при Эрфурте был убит Ганс Обенау. Эрмелинда побледнела как полотно и сказала, что не верит этому. Старик Йохан вздохнул и молча развел руками. Он мог бы рассказать многое о гибели своего племянника. Ганс шел в атаку в первой линии рыцарей и под ним убили коня. Уже после боя, после многочисленных атак и отступлений, оруженосцы Ганса нашли на перепаханном тысячами конских копыт поле настолько обезображенный труп своего господина, что его с трудом отличили от остальных.
Генрих IV азартно преследовал отступающих саксонцев. Обозы один за другим попадали в руки короля, и в одной из телег было обнаружено тело Ганса Обенау. Король приказал вздернуть на виселицу мертвого бунтовщика. Потом его тело сожгли…
Ничего этого Эрмелинда, конечно же, не узнала никогда, но женское горе не стало от этого меньше. Она закричала… Крик тридцатилетней, молодой женщины был тоскливым и страшным, как вой раненой волчицы. Йохан Обенау снова развел руками, словно на этот раз давал понять, что все в руках Божьих.
Эрмелинду увели и попытались хоть как-то успокоить. Вся многочисленная женская челядь замка от последней посудомойки, до преданной сестры Марты, казалось, знала тысячи рецептов, как успокоить женское горе и каждый спешил высказать их. Особенно неистовствовал Кифер Тойц. Старый лекарь дважды пускал женщине кровь, обложил ее голову льдом из подвала, а ноги велел протирать горячей водой. Когда Эрмелинда вдруг принялась биться в припадке очень похожем на безумие, Тойц связал свою хозяйку. К вечеру положение ухудшилось. Эрмелинду напоили каким-то особым отваром трав (опять-таки по рецепту Тойца), но не помогло и это. Был срочно вызван священник и, не отходя от постели больной, он всю ночь читал молитвы. Эрмелинда затихла и смотрела в потолок пустыми, холодными глазами.
Утром в спальню своей госпожи пришел Готфрид. Отогнав от постели Эрмелинды всех, включая растерянного Тойца, он присел на стул рядом.
Женщина едва повернула голову и посмотрела на рыцаря так, будто видела его впервые.
– Ты должна плакать, – сказал Готфрид. – Если женщина не плачет, ее горе может убить ее.
Усмешка тронула губы Эрмелинды.
– Плакать о муже? – тихо спросила она. – Но его больше нет!
– Тогда плачь о своих детях, которые скоро останутся без матери.
В глазах женщины появилась искра удивления.
– Твою дочь зовут Идан, а сыновей Герард и Астор, – голос Готфрида звучал так властно, что доктор Тойц невольно попятился к двери. – Плачь!
– Я не могу…
Лицо Эрмелинды искривилось и вдруг стало старым и больным. Готфрид протянул руку, просунул ладонь под голову женщины и чуть приподнял ее.
– Плачь!
Голова женщины задергалась, по горлу прошли судороги, но слез не было.
Готфрид ударил Эрмелинду по щеке.
– Плачь!
Эрмелинда заплакала… Сначала почти беззвучно, потом все громче и громче. Вечером она уснула, а утром, когда открыла глаза, увидела у себя на плече первую прядь седых волос.
10
Три года прошли тускло и вяло… В замке не было слышно детского смеха, а люди разговаривали друг с другом полушепотом. Где-то там, за стенами, шла гражданская война, но на нее словно перестали обращать внимание. Эрмелинда почти не выходила из своих покоев, ограничивая себя общением только с детьми, Мартой и иногда доктором Тойцем. Редкие визиты Готфрида Эрмелинда скорее терпела и ограничивалась тремя-четырьмя словами, из которых первое было "да", второе "нет", а третье и четвертое – "как хотите".
Готфрид был уже не только начальником гарнизона, но и полным правителем Берингара. Но если его военные знания были велики, то хозяйственные – минимальны. Не смотря на все свои старания, Готфрид скоро понял, что нищета – на пороге, а кредиторы, если им удастся объединиться, просто сотрут замок с лица земли. Готфрид несколько раз нанимал новых управляющих хозяйством, но ни к чему хорошему это не привело и кандидаты на эту должность пропали совсем, после того, как он повесил за воровство одного из них.
Что же касается окрестных крестьян, то они уже посматривали на стены замка без страха и все с большим презрением. Если бы не Готфрид, крестьяне могли осмелеть настолько, что недалеко было и до беды. Однажды Готфриду все-таки пришлось разгонять возбужденную толпу, направляющуюся в замок. Это были в основном молодые крестьяне, которых сопровождали их матери, пытающиеся удержать их от бунта. После короткого и злого разговора самый молодой и рослый малый бросился на Готфрида. Легко отразив удар вилами, рыцарь мог одним ударом меча убить нападавшего, но пощадил его, ударив мечом плашмя по левому плечу парня. Тот охнул и осел на землю. Толпа попятилась и затихла…
Вечером в замок пришла мать раненого. Она, с плачем поблагодарила Готфрида за сына и опустилась на колени. Готфрид нахмурился и поднял с земли женщину. Так чтобы никто не видел, он сунул ей пару серебряных монет. У пострадавшего парня была сломана ключица и вряд ли в ближайшее время он смог бы работать.
Женщина улыбнулась сквозь слезы и сказала:
– Возьмите это… – она сунула за наплечник лат Готфрида какую-то бумажку. – Эту молитву мне прислал мой брат, который ушел с крестоносцами в Иерусалим. Если бы он написал мне письмо на ста листах, он не написал бы больше.
Записка легко уместилась между железом лат и прокладкой из войлока. Готфрид забыл о ней сразу же, потому что было слишком много дел и слишком мало времени для молитв.
А дела шли все хуже и хуже… В конце концов Готфрид признался Эрмелинде, в том, что в Берингаре скоро наступит голод.
В замке снова появился старый Йохан Обенау. Эрмелинда ожила… Она стала прежней деятельной женщиной. На ее бледном лице уже не было тени страдания, а темные глаза смотрели твердо и властно. Дела удалось поправить, но долги все равно увеличивались.
Вскоре в замок приехал сын старого друга Йохана Обенау – Август Бибер. Это был сорока пятилетний, полный, спокойный мужчина с водянистыми голубыми глазами. В Дрездене Августа называли "барон-купец" и в этом насмешливом прозвище была большая доля истины. Барон Август Бибер ни разу не участвовал в войнах, предпочитая им торговые операции. Еще поговаривали, что барон является тайным союзником короля Генриха IV, но слух был тихим, а долги знати оборотистому барону огромными. Изощренный ум Августа Бибера мог все. Он мог в считанные дни собрать огромную армию, но она всегда опаздывала к началу боевых действий и в итоге присоединялась к победителю; он мог дать в долг своему злейшему врагу, но тот, как правило, прогорал на запланированной сделке и платил своим недвижимым имуществом, отданным под залог за гроши; он мог выстроить богатую церковь, разорив при этом десяток деревень.
Эрмелинда приняла барона холодно, но именно холодность и даже надменность больше всего понравились толстяку Августу Биберу. Его первым комплиментом владелице Берингара было "королева" и других уже не было. Август Бибер не страдал от недостатка воображения, он просто не мог видеть Эрмелинду другими глазами. Барон был невысок ростом, и когда он смотрел на Эрмелинду, он смотрел на нее снизу вверх.
В сентябре 1097 года Эрмелинда третий раз вышла замуж. Август Бибер был счастлив и на некоторое время переехал из Дрездена в Берингар. К замку тотчас потянулись нити сотен торговых сделок, заговоров и интриг. Штат замка разросся чуть ли не в трое, но, сначала по настоянию Эрмелинды, а потом и уже по своему собственному желанию, барон оставил Готфрида начальником гарнизона. Сначала водянистые глаза Августа Бибера посматривали на Готфрида с явным подозрением, но потом взгляд смягчился, правда, так и не став до конца доброжелательным.