– Я не могу просто ждать, у меня приказ... Который, помимо прочего, подразумевает ответные действия. Разумеется на нейтрализацию этого камлания.
– Вы уткнулись в такую страшную и странную для вас... тему, что запросто могли ничего толком и не узнать. Если вам необходимы отговорки, поезжайте снова в Петрозаводск. Там местные упоят вас до белой горячки, это будет алиби, хотя бы внешнее, не так ли?
– Вы так много знаете? – Рыжов не ожидал, что незнакомец и это знает.
– Нет, не так много, как вы полагаете. Но знаю то, о чем вы и не догадываетесь.
– Например?
И тут Рыжов подумал, что этого человека довольно легко будет отыскать. Собственно, он об этом подумал сразу, как только мужчина сел рядышком с ним. Но отогнал эту мысль, она могла продиктовать неправильное поведение, неправильные слова. То есть, тогда, в начале разговора, для нее было рано. Зато сейчас, кажется, она была в самый раз.
А раз так, он стал рисовать портрет этого человека – внешность, манеры, образование, одежда... Чтобы, расспросив о нем у знающих людей, которым это положено знать по должности, получить фамилию, адрес, профессию, и чем черт не шутит, возможно, даже предысторию. У таких вот людей, как правило, предыстория имелась, и порой такая, что дух захватывало.
– С вами все будет хорошо, – вдруг сказал незнакомец. – Как мне сказали очень продвинутые... шаманы, вы хороший человек. И если не наделаете серьезных ошибок, смерть ваша лежит далеко впереди. Так далеко, что вы и не подозреваете об этом.
– Ошибки?.. Разве исполнение своих служебных обязанностей, это ошибка?
– Иногда неправильное их исполнение, или исполнение кому-то во вред, да, ошибка. Но я почему-то думаю, вы все сделаете правильно. И не пытайтесь меня искать. Это, возможно, будет одной из таких ошибок. Тем более, что остановить уже ничего нельзя. Помните, нужно просто ждать.
Он поднялся на ноги. Постоял, снова осматрелся, на этот раз не слишком явно. Хотя и не так, чтобы в нем заподозрить опытного конспиратора.
– Мудрые говорят, то, что должно произойти, произойдет. Тот, кто должен умереть, умрет. И есть точка, после которой никто, слышите, никто уже ничего не в силах что-либо изменить. По некоторым признакам, эта точка пройдена. Так уж вышло, это не нам решать. А раз так, то лучше не вмешиваться.
– Вы... знаете будущее?
Рыжов хотел задать этот вопрос с насмешкой. Но вышло не так, он спросил чуть ли не с интересом, и еще, пожалуй, с уважением, какое в нем вообще вызывал каждый информированный человек. Но какой ценной информацией мог обладать его ночной собеседник? И все же, все же...
Он видел много странного за время работы в проекте "Темных папок", встречал такие необычные штуки, которые простыми совпадениями не объяснялись. И привык, как видно, к тому, что если определенного типа люди говорят, что они что-то знают, значит, скорее всего, они действительно знают.
– Как бы я иначе решался на такие слова?
– Что же произойдет?
– Скоро, очень скоро будут аресты, смерти многих хороших, полезных, невиновных людей. Но этого тоже не избежать.
– Как вы можете так говорить? Вы, образованный и сильный человек, много знающий...
– Вот из-за того, что много знаю, поверьте, я так и говорю. К тому же, в долговременной перспективе это ничего не изменит. Потому что... Мы все-равно вернемся. Не вы или я конкретно, но мы, понимаете?
Рыжов тоже поднялся. Он не знал, стоит ли пожимать руку этому... антисоветчику. Но вышло все иначе. Незнакомец вдруг стал копаться в карманах, в одном, в другом. Было видно, что он досадует на себя, и что он только сейчас придумал то, что решил сделать.
– Знаете, вы вот что... – Наконец, он достал из внутреннего кармана пиджака под пальто, какой-то хитро сплетенный шнурок из сыромятной кожи. – Вы, когда на вас очень крепко насядут, или станете чего-то чрезмерно бояться, или захотите остаться невидимым для врагов, вы развяжите вот этот узелок. – Он посмотрел на свою кожанную косичку, и видно было, что она для него представляет большую ценность, но он все же решил с ней расстаться. – Вы только дождитесь настоящей угрозы, чтобы... Не попусту истратить амулет.
– Что, просто развязать, никаких молитв при этом произносить не обязательно?
Но шутка получилась грубой. Рыжов и сам вдруг смутился. Незнакомец, кажется, посмотрел на это его смущение чуть ли не с удовольствием. Потом еще раз протянул руку с узелком, и шершавая даже на морозе, нескладная увязочка перешла из рук в руки.
Незнакомец не сводил теперь, когда она оказалась у Рыжова, с косички глаз. А потом чисто по-русски махнул рукой.
– А ладно, мне она вряд ли понадобиться, а вам... К тому же, она все-равно почти развязалась, а это значит, что все подходит к концу. Вернее, – он улыбнулся еще раз на прощанье, – не к концу, конечно, а к развязке... Скоро уже, скоро.
# 10.
Назад Рыжов решил прокатиться на трамвае, вот только он оказался каким-то древним, деревянным, с незакрываемыми дверями на задней площадке, так что можно было выскакивать на ходу. Рыжов даже не знал, что такие еще оставались в таком городе, как Ленинград. Но как оказалось, были, ходили, высекая вверху снопы фиолетовых, электрических искр.
А потом он обнаружил слежку. Просто сидел, посматривал против хода, и вдруг увидел эту машину. Она шла за ним, в этом он сразу уверился, стоило ему на нее, эту самую машину посмотреть. Фокусов было два, машина эта на широкой улице могла спокойно трамвай обогнать, и уйти дальше, по своему назначению, но этого почему-то не делала. Значит, ее назначение было как раз идти за ним. И второе, они особенно не скрывались. Шли уверенно, спокойно, ждали, вероятно, пока он выйдет из трамвая, где бы это не произошло, и тогда...
Рыжова водили и раньше, такое бывало на выездах, когда местные ограны пытались в силу тех или иных причин что-то скрывать. Или хотя бы оказать на него давление, чтобы он чего-то не узнал... На этот раз все было иначе. Его вели для того, чтобы арестовать, это тоже было ясно. Дело оказалось ему не по зубам, и влез, куда не следовало. А он решил, что все сделать хорошо...
Это было страшно, потому что он знал, что ни в чем не виноват, но также знал, что это ни капельки ему не поможет. Не могло помочь, даже то, что еще несколько дней назад он пил чай у товарища Сталина, и ему выдали это задание с самого верха... Глупо, конечно, глупо.
Возможно, размышлял он, этот тип, с которым он разговаривал, привел хвост. Но могло быть, что это все – плотно организованная подстава. Ведь многое с самого начала походило на подставу. И то, как его заставили добывать информацию, не официально, а... Да, как бы по касательной, без определенных, сформулированных давным-давно правил и установлений.
И даже то, как легко он избавился от Смехового, сбагрив его на частную, но такую неважную работу в Крестах... Если вдуматься, Сабуров сам помог ему избавиться от Смехового, подвел к такому вот решению, которое он, словно рыба при виде крючка с жирным червяком, и заглотил. Так все устроил, что теперь, пожалуй, и не отвертеться. И ради чего?.. Не мог пропьянствовать в Петразаводске подольше?.. Не мог более точно и четко отмечаться у всех местных оперов, чтобы потом хотя бы на следствии иметь, что сказать – мол, работал, выяснял, трепыхался согласно распоряжению...
И ведь чувствовал... Что следует лишь изображая работу, никуда не влипать, но вот не послушался внетреннего голоса, не принял во внимание опасений, которые грызли с самого начала. Хотя, что теперь вспоминать, как было?.. Нужно было придумывать, как сделать сейчас.
Впрочем, все это могло оказаться липой, что бы он не придумал – все будет туфтой. Ему не поверят, не примут во внимание, что он кадровый сотрудник ОГПУ, и просто делал свое дело... Потому что они тоже только и всего лишь сделают свое, должны сделать... Что же здесь готовиться, чего ждет темный тип с обугленной кожей?
Нет, так нельзя, можно дойти до полного паралича воли, до преждевременной сдачи своих позиций. Раз они за ним следят, значит, чего-то они не знают. Хотя, судя по тому, что они уже и не скрываются, его решения их уже не интересуют. Или они еще не вполне уверены, что знают, кто он, откуда, где находится... Главное, не знают, кто он?
Нет, не могут не знать, не могут... Или все же не знают? Тогда они просто смотрят, куда он их приведет. И уже со всем прибором, как иногда говорил Смеховой, возьмут... Нет, все же, следует уходить. Это его единственная возможность, при случае, делать круглые глаза и мычать, – знать не знаю, ведать не ведаю, что и где, как и почему?.. Страшно вот только, очень страшно, от этого мышление не вполне ясное, и воля слабеет.
Впрочем, уходить нужно в любом случае. Вот только как? Город он знает плохо, собственно, совсем не знает. А чтобы удрать от тех, из машины, нужно иметь не одну, а три-четыре трюка, и с проходными дворами-подъездами, и с перебеганием по чердакам в другой подъезд, и с представлением о маршрутах трамваев, хотя бы трамваев... Ничего этого нет. А что же у него есть?
В слабой еще, ранней метелице, трамвай вдруг стал поворачивать куда-то налево, на длинную улицу явного рабочего вида. Такие очень нескоро, но все же заканчиваются, как правило, конечной остановкой, кругом для трамвая, и долгой стоянкой пустой, слабо освещенной коробочки на колесах в безлюдном месте. Брать его, по-видимому, решили именно там.
В то же время, какой-то более многолюдный трамвай впереди стал вдруг сворачивать направо, в сторону Невы, и тоже не торопился, словно боялся поскользнуться на мокрых рельсах, хотя, скорее всего, неподалеку уже была остановка, и разгоняться было нелепо. У другого трамвая, как мельком заметил Рыжов, тоже была открытая задняя площадка... Итак, трамваи расходились.
Глупо все, неужели его маневр из машины-то не заметят, подумал он. Ведь они шли вдоль бровки тротуара, им все было отлично видно, хотя и место почти не освещалось... Если только на темень эту и рассчитывать?
Ан, нет, можно было рассчитывать, решил Рыжов, еще и на слова этого типа, хотя они прозвучали странно... Но сейчас все было глупо и странно, от начала до конца. Подрагивающими от спешки пальцами, он достал узелок, который ему передал его визави перед Петропавловкой, и развязал узелок. Что он шептал, он и сам впоследствии не помнил. Но шептал он вот что:
– Пусть они меня потеряют, пусть сбудется обещание... Обещание, что я буду для них не видим. Они не враги вообще-то, но сейчас враги, пусть я для них стану прозрачным, или как там тот человек сказал...
Он заметил еще сдержанно-удивленный взгляд кондукторши, которая тоже сидела неподалеку, на сиденье для нее отведенном. Рыжов стразу отвернулся, чтобы она не запомнила его лицо, так, на всякий случай. И все-таки развязал узелок.
Кожанная косичка вдруг распустилась просто и свободно, и сделалась простой мягкой метелочкой, словно только того и ждала, когда Рыжов ее развяжет и пару раз встряхнет в воздухе, словно градусник, когда нужно сбить ртутный столбик, и... Ничего не произошло, совершенно ничего.
Но идущий впереди трамвай уже завернул, и действительно, стал притормаживать, неподалеку от поворота, метрах в трехстах, Рыжов даже увидел какую-то фигуру, кому-то еще в этом городе нужно было попасть на тот трамвай. Он выскочил, и размахивая руками в воздухе чтобы не поскользнуться, и не упасть, рванулся вперед изо всех сил. Он бежал, не оглядываясь, и почти знал, что машина просто притормозит на пару секунд, а потом так же плавно, грозно, вернее, угрожающе и ровно, повернет за ним. Но когда он все-таки добежал до того трамвая, который уже хотел отправиться, лишь кондуктор почему-то обернулся и что-то крикнул вперед, водителю за рычагами, и двери все же остались открытыми, а сам трамвай не уехал, и он успел в него вспрыгнуть...
Так вот, когда он обернулся, оказавшись уже в новом трамвае, машина сзади так же спокойно и угрожающе, как он и предполагал, повернула вслед за прежним трамваем, из которого он только что выскочил, и где его уже не было.
Кто-то толкнул его под локоть. Он повернулся, едва заставив себя не ответить ударом на этот толчок. Просто от нервов, от страха... Или от ужаса, настоящего, едва ли не панического.
– Гражданин, платить-то надо-ть, – сказала низенький, в шинеле лентранса кондуктор.
Был он с козлиной бородкой, как Калинин, сутул и к тому же гнусавил, как этот Всесоюзный Староста.
Рыжов молча полез в карман за мелочью. Потом уселся на заднем сиденье, чтобы видеть, что творится сзади. А трамвай не спешил, просто ехал, постукивая на стрелках, и вдруг оказался на широких, относительно освещенных улицах. Людей стало больше, некие лихие молодцы, не вполне трезвая компания, закрыли Рыжову задний обзор, громко о чем-то переговариваясь и размахивая руками, чтобы почти по обезьяньи цепляться за висячие ремни с треугольными рукоятями на концах.
И тогда они стали переезжать мост. Рыжов вдруг заметил, что по-прежнему сжимает в кармане эту кожанную косичку. И не было для него ничего другого, что бы он мог вот так сжимать сейчас. Даже рукоять пистолета показалась бы мелкой соломинкой, а не надежным другом.
После моста компания сразу целиком высадилась. Ребята отправились куда-то еще, по своим делам. Рыжов даже не понял, кто они и куда хотели попасть, словно все эти молодые люди разговаривали на иноземном языке. Зато стал виден мост, по которому они только что пересекли Неву, изрядно широкую в этом месте. И на том конце этого моста вдруг появилась машина, все та же, черная, с темным лобовым стеклом, и на удивление неяркими фарами.
Только теперь машина летела вперед, словно за ней самой кто-то гнался. Она неслась, ее даже слегка заносила на повороте и на обгонах неторопливых позних телег, которых на проспекте этом вдруг стало довольно много, почти целый обоз тащился по заснеженной улице... Значит, обреченно подумал Рыжов, те, кто в ней сидит, кем бы они ни были, разобрались с тем трамваем, из которого он сбежал. И теперь наверстывают упущенное, и что им помешает?..
И вдруг что-то возникло меред машиной, а потом она стала тормозить. И мост, тот самый, по которому он, Рыжов в своем трамвайчике только что перебрался на другую, нужную ему сторону реки, стал расходиться. Потому что довольно далеко ниже по течению, километрах в трех, а то и больше, по той самой черной воде, оставшейся в цетре Невы, шел пароход. Здоровый, выкрашенный в совсем не праздничный, а в рабочий серо-коричневый цвет. Пароходу нужно пройти под мостом, и его разводили. Что может быть проще?
Машина свернула к парапету, даже выскочила на тротуар. Из нее пулей вылетел кто-то и бросился в сторону, ясно, что эти типы прокололись, но кому-то пришла в голову идея позвонить, чтобы еще кто-то из тех, кто находился на этом берегу, если возможно, перехватил этот трамвай, перехватил Рыжова. Вот только он не собирался позволить перехватить себя.
Он вылез из трамвая и пошел по незнакомым, каким-то голым из-за отсутствия деревьев улочкам в сторону гостинницы. Даже пару раз останавливал случайных прохожих, спрашивал, как быстрее добраться до Исакия. Ему словоохотливо объясняли, и потому что настоящие питерцы действительно люди вежливые, и потому что дойти было возможно. Правда какой-то старичок посоветовал сесть на трамвай, но на сегодня трамваев с Рыжова было достаточно. Он шел в подсказанном направлении, и раздумывал, что теперь будет?
Если они знают, с кем имели дело, в гостинице, скорее всего, уже сидит Сабуров, с командой волкодавов. Или просто сидят волкодавы... Но если они не убеждены, что это он, тогда... Нет, все очень маловероятно. И все же следует доиграть свою часть партии до конца. Пусть это и не приведет ни к чему, и он сейчас, честно говоря, лишь отягощает свою вину, которой на само-то деле и нет как нет... Все-равно, он будет вести себя так, словно ничего не произошло.
И начальству, возможно, докладывать не будет. Если выберется изо всей этой каши, не станет докладывать... Нет, так решать нельзя, это следует обдумать, и когда у него голова будет посвежее, и когда он сам станет спокойней.
Гостиница стояла, как и пару-тройку часов назад, мирно, светло, обещая даже вкусный ужин в ресторане. Рыжов посмотрел на нее, и решил, что, как ни крути, а входить туда придется. Он пошел, пересек площадь, отчетливо понимая, что это, вполне может быть, его последние шаги на свободе. И скоро, уже через несколько минут для него начнется ад...
Вошел, дверь туговато хлопнула, в холле было тихо, портье, который трепался о чем-то с администратором, услужливо умолк, пока Рыжов получал свой ключ от номера, когда он направился к лестнице, стал так же лениво и необязательно продолжать разговор. Его голос гудел в фойе отдаваясь слабым эхом.
В номер он вошел без помех. И тут никого не было, его не ждали.
Он уселся в пальто в кресло, и откинулся назад. Только сейчас, когда вокруг было светло и тепло, когда за окном открывался замечательный вид на город, который чуть было не сожрал его самым ужасным и гнусным образом, он понял, до чего же был испуган. Впрочем, ничто еще не кончилось.
И он понял, что эту ночь без бутылки водки и очень плотной закуски не переживет. Просто не сможет. К счастью, как он заметил с площади в широкие окна, ресторан еще работал. И Рыжов поднял трубку телефона. Выходить он не собирался, лучше уж расстанется с любыми чаевыми официанту, но... останется тут. И попробует в одиночку пережить свой страх.
# 11.
Номер теперь казался Рыжову чем-то сходным с клеткой, он даже немного походил по нему, чтобы развеять это впечатление, но не помогло, стало еще хуже. Он продолжал бояться, комната ничуть в этом была не виновата, и было что-то еще... Нужно было думать, только это могло хоть как-то отвлечь его от того, что он переживал сейчас.
Потом в дверь постучали, Рыжов и сам не очень-то понял, что делает, лишь когда в его руке оказался пистолет, он сообразил, что бросился к своему портфелю, достал оружие, даже взвел боек, хотя... Ну, какое он мог оказать сопротивление тем, кто пришел за ним? Стук повторился, мягкий, учтивый, привычно-деликатный. Лишь тогда он вспомнил, что заказал ужин, и спрятав оружие за спиной что-то прокричал. Получилось нечленораздельно, но все же... Дверь отворилась, вошел официант, обычный и обыденный, как все их племя – с подносом на руке и салфеткой через локоть.
Нет, все же он был не обычным, пожалуй, староват для такой профессии. И он как-то очень уж недовольно смотрел на Рыжова, словно что-то хотел сказать, но не говорил, потому что... Вот этого Рыжов не знал, не понимал. Он только попробовал незаметно сунуть свой наган сзади за брюки, и оправил пиджак, чтобы его не было видно. Поднял подбородок в немом вопросе, официант понял это по-своему и стал объяснять:
– Нам, милостивый государь, не положено по номерам-то ужины разносить... Внизу работы полно, заняты все очень. – Он потоптался, видимо, это было еще не все, что он хотел сказать. – Я уж по старой памяти, еще когда до империалистической тут служил, решил вас уважить.
– Да, да, – согласился Рыжов, он не понимал, что проиходит. – Спасибо.