Он был неотразим. Она пригладила его вихры и оглядела поля, заслоняясь зонтиком от солнца. "Что же мы выберем?" Она переводила взгляд с предмета на предмет: вот краснокрылый дрозд сел на ветку, вот полусгнивший столб забора, ржавая бензиновая бочка, поношенная шляпа...
- Туда, - сказала она наконец, - посмотри туда. Скажи мне, что ты видишь. - Следом за нею он посмотрел на луг, где мистер Анжелини продолжал сгребать сено.
- Но, - возразил он, - это так далеко. Я не смогу...
- Смотри, - настаивала она. - Делай, как я учила тебя. Сконцентрируйся. Скажи, на что это похоже.
Подчинившись, он стал всматриваться.
Вгляделся в молодые сливовые деревья, колышущиеся против солнечного света; в сено, желтыми охапками летящее на фоне неба. Взгляд его уцепился за одну охапку, он почувствовал, как ее подхватывают с земли, наблюдал траекторию пути, плавное, почти музыкальное движение, сви-и-шш, когда она слетала с вил, свиш-ш-шш, в фургон. Потом обратное движение вил в воздухе, вот они возвращаются, завершая движение, изогнутые зубья, как острые когти, ловят солнце, будто хотят наколоть его, они блестят холодным огнем... вонзаются... больно... о-о...
- Нильс, что с тобой?
Он обхватил грудь руками, пальцы судорожно скрючены, лицо искажено. Сгорбился, дыхание стало прерывистым.
- Ада... это больно...
- Что, детка? - Она вскочила в тревоге, стала осматривать его, обняла, покуда боль не прошла. Измученный, он только дрожал, чувствуя себя защищенным. Потом посмотрел на нее напуганными серыми глазами, измученный внезапной болью.
- Она ушла, - сказал он некоторое время спустя, но дыхание его по-прежнему было неровным. Он попробовал улыбнуться.
Она трогала его лоб, грудь.
- Нильс, что это было? Ты заболел?
Он кивнул и пальцами показал места, где было больно. Сердце? Нет - расстояние между пальцами показывало, что боль пронзила грудную клетку в нескольких местах.
- Скажи, на что это было похоже?
- Не знаю. Просто... боль... очень острая, будто колют здесь. - Он коснулся груди. - Но она ушла. Все нормально, Ада, честное слово.
Прижавшись к ней, он уткнулся носом в ее ласковую ладонь, пальцы ее перебирали золотые завитки у него на затылке.
Ничуть не смущаясь, он сказал просто:
- Я люблю тебя.
Сердце ее забилось.
- Ах, douschka, я тоже люблю тебя.
Он взял удочку.
- Пойду вдоль реки, может, по дороге поймаю щучку.
- Может быть, - сказала она, прежде чем он ушел, - Рассел тоже не прочь порыбачить. Наверное, тут хватило бы места и для него. - Она поймала его взгляд. - Ты не очень-то любишь Рассела, а?
Он уклончиво пожал плечами.
- Да нет, он нормальный парень.
- Кроме того, он твой кузен. И гость. Вы, мальчишки, должны больше играть вместе. Плохо, что он тебе будто поперек горла... Важно, чтобы гости чувствовали себя здесь как дома, как ты считаешь? Ведь когда тетя Жози и тетя Фанюшка приедут, Расселу придется перебраться в твою комнату...
Его проказливый смешок прервал ее - он пробрался сквозь заросли осоки в поле, где быстро нарвал болиголова и положил в ее корзинку с цветами.
- Для вас, мадам. Отнесите на кладбище.
- А как насчет сенной лихорадки?
- У мертвых не бывает насморка. И не надо баночек из-под майонеза, ладно? - Она всегда расставляла букеты полевых цветов в стеклянных банках.
- Так ты слышал меня?
- Что?
- Расселу придется перебраться в твою комнату.
Он кивнул.
- Я понял. Но я так не считаю. В доме полно места. Он может перебраться в какую-нибудь другую комнату. Но он безнадежен, - добавил он с подкупающей искренностью. - Холланду это не понравится, - сказал он мрачно, и когда она заговорила, голос ее звучал сердитее, чем ей бы хотелось.
- Почему? С какой стати?
Гадство, ведь не хотел же он вовлекать Холланда в этот спор. Он покачал головой и сказал упрямо:
- Он не допустит этого, вот и все!
- Перестань корчить рожи, детка, и скажи: каким образом?
- Просто не захочет. Потому... потому что он не любит Рассела. Потому и случилось с крысой. И похороны потому...
Неожиданно, будто у нее иссякли силы, она села на причал. Облако нашло на солнце, серое с золотым краем, будто огромная салфетка, и на землю пала скорбная тень.
Порыв ветра поднял рябь на воде. Она вздрогнула.
- Ты замерзла?
Она покачала головой.
- Nyet. Ворон сел на мою могилу, вот и все.
Ворон. Имя ворона - Холланд. Он знал, что она думает, как беспокоится о нем, хотя старается не показывать этого, виду не подает, что знает кое-что... ну, например, он был уверен, что она догадывается насчет крысы. А он был обязан защищать Холланда, прикрывать его, хранить его тайны. Перстень, сверток, голубой сверток, в котором лежит Вещь.
Облако прошло. Нильс убежал на отмель, где прыгал среди осоки, махал ей, все еще сидевшей на причале. Она смотрела, как он бредет, закатав штанины цвета хаки, лопатки натягивают детскую рубашку, как пробивающиеся крылья, ореол нечесаных волос, ниспадающих на тонкую шею, сияет на солнце. Вот он исчез за ивами, а она смотрела в точку, где он исчез, и думала, что на самом деле он не человек, не ее внук, не брат Холланда, а какое-то дикое лесное существо, фавн, быть может, с удочкой вместо свирели.
Отчего ей вдруг стало так холодно? Она легла спиной на доски причала, чтобы прогретое солнцем дерево отогрело ее кости. Ненавижу холод. Русская душою, она все же не любила зимы, предпочитала жаркое лето. Солнце делало ее счастливой. В прежние времена даже после лютой зимы знатные дамы, проводящие лето в деревне, прятались от солнца, чтобы кожа оставалась белой, сидели в тени или под зонтиком весь день. Ада всюду следовала за солнцем, бегала босиком, задрав до колен юбки, сквозь заросли подсолнухов.
Когда солнце спустилось ниже, когда она набрала водяного кресса у ближнего ручья и отжала подол платья, пришло время влезать в свои парусиновые туфли. Очень удобные туфли, с V-образным вырезом, который давал покой ее мозолям. Но не только мозоли ее беспокоили. Одна нога - ее глубоко прокусила собака, когда Ада была совсем юной, - временами ныла, заставляя ее тихо стонать.
Она вздрогнула, уловив движение в траве. И тут же засмеялась над собой. Бродячая кошка - прежде она ее здесь не видела - смотрела на нее сквозь сорняки.
- Ах, zdravstvuite, zdravstvuite, - сказала она, выпевая слова родного языка. - Podoidi, koshechka. - Прежде чем она подошла к кошке, та прыгнула и схватила бычка, пойманного Нильсом. И опять удрала с добычей в луга. На сеновале амбара виден был Рассел, он стоял в дверях, подставив лицо свежему воздуху, очки сверкали на солнце. Мистера Анжелини нигде не было видно.
Ах! Ада снова покачала головой, вспомнив свою кошечку - Пиликию. Пиликия - одно из тех слов, что коллекционировал Холланд; на гавайском это означало Трудность. И в самом деле Трудность. Но не было больше ее Пиликии; она плохо кончила, конец ей пришел в марте, сразу после дня св. Патрика. В день рождения Холланда. Ужасно умерла бедная koshechka; Холланд повесил ее на крюке колодца. Холланд... какая бессердечность, какая трагическая страсть к разрушению. Сколько слез пролито. Все эти годы у нее хватало поводов для слез, все годы, что предшествовали этому дню. День, когда он поджег сарай Иоахима. День, когда сбежал, забрался в багажный вагон, спрятался за сундуками мистера Ла-Февера, и цирк проделал весь путь до Спрингфилда, прежде чем его обнаружили, и родители чуть не лишились рассудка. Да, ей часто приходилось плакать из-за Холланда.
Такие похожие, такие разные. Она помнила, как по-разному откликнулись они на ее предложение поиграть в новую игру, в "превращения", которую она открыла для себя в детстве и которой научила их. Такие разные. Нильс - дитя воздуха, счастливый дух, в хорошем расположении, теплый, чувствительный, вся его натура написана на лице, нежный, радостный, любящий.
Холланд? Нечто совсем иное. Она всегда любила их одинаково, но Холланд был земной ребенок - спокойный, сдержанный, занятый собой, замкнувшийся на своих неразделенных секретах. Жаждущий любви, но не готовый давать ее.
Трудные были роды: тело Холланда боролось, разрывая материнское лоно, и родился он мертвым. Его вернули к этой неласковой жизни шлепком доктора. А через двадцать минут, когда полночь уже миновала, с волшебной легкостью явился Нильс. "Самые легкие роды, какие я когда-либо видел", - сказал доктор Брайнард, удаляя рубашку. Представляете, в рубашке родился!
- Близнецы? И родились в разные дни? Как необычно...
Конечно, для близнецов очень необычно. И притом под разными знаками Зодиака; если бы не это, сказал кто-то, они были бы больше похожи, но получились - разные. Холланд - Рыбы - скользкий, как рыбы, сегодня одно, завтра другое. Нильс - Овен - барашек, весело бодающий преграды. Растущие рядом, но каждый сам по себе. Чужие. Раз за разом Холланд отступает, Нильс преследует, Холланд опять уходит, сдержанный, молчаливый, как улитка в своем домике.
Так не было всегда. Как и положено близнецам, сперва они были неразлучны. Еще бы, они делили одну колыбель, валетом, - старую плетеную колыбель, она до сих пор висит в кладовой, - пока не выросли из нее, и потом спали в одной кровати. Можно было подумать, что это сиамские близнецы, так близки они были; одно существо в двух лицах. Что же случилось? Чья вина? Нет ответа. Один и тот же вопрос, снова и снова.
Да, из-за Холланда ей приходилось плакать.
- Почему Нильс позволяет брату тянуть одеяло на себя?
Да, это он может. Такова уж его натура. Воплощение вины, вот что такое Нильс. Практически все, что давали ему, оказывалось во владении у Холланда. Дают каждому по оловянному солдатику, Холланд получает пару; каждому по машинке - у Холланда автопарк. И уж вообще чудеса, когда дело доходит до денег. Нильс, рожденный в рубашке, ему поистине везло на деньги, нашел доллар между страниц дедушкиной Библии, банкнот времен Гражданской войны. Кто ищет, тот всегда найдет, сказал Вининг; но стоило отвернуться, и деньги перешли к Холланду, а он спрятал их в тайник, в свиток картин на доске Чаутаука. Там Александра и нашла их.
А натура Холланда? Был, например, день, когда его выгнали из школы.
- Я сожалею, - говорила мисс Уикс, директриса, несгибаемо сидя в приемной, - мы все сожалеем, в самом деле, Нильс очень милый ребенок, однако Холланд... - Она покраснела.
- Но что он натворил?
- Холланд оказывает дурное влияние.
- Каким образом? Что вы, собственно, понимаете под словами "дурное влияние"?
Ее короткий, сквозь зубы, рассказ не просто обеспокоил родителей, они были в шоке.
- Не может быть! - ответили они директрисе. Но факты подтвердились.
- Может быть, психолог... - предложила мисс Уикс.
И явился доктор Даниэльс: "Высокодуховный ребенок. Неистовый, но не дефективный, ничего, кроме избытка духовности. С подростками это сплошь и рядом. Займите его. Побольше упражнений..."
Но ничего не помогало: бурный, раздражительный, легко отдающийся во власть слепой ярости и плачущий от гнева - вот каков был Холланд. Опрометчивый, угрюмый, гордый от рождения. "Холланд, - приходилось повторять при виде его хмурого, перекошенного лица, - на сахар поймаешь больше мух, чем на уксус. Холланд, улыбнись - ты же не хочешь, чтобы у тебя на всю жизнь осталось такое кислое выражение". И порой возникала улыбка - сперва неохотная, потом ослепительная; в конце концов чрезмерно выразительная. Милый Холланд, как же мне теперь не плакать... Она покачала головой и провела ладонью по лицу, стирая, как паутину, болезненные воспоминания, затем, открыв глаза, она долго стояла с зонтиком наперевес, тело ее странно напряглось, будто в ожидании какого-то знака, ветерок подергивал тонкую ткань зонтика, заставляя его колыхаться.
* * *
А в амбаре, пробравшись через открытую дверь в прохладную тень сеновала, отложив очки в сторону, Рассел Перри поморгал, ничего не видя после яркого солнечного света снаружи, и сделал четыре длинных шага к краю пропасти. Раскинув широко руки, он прыгнул. "Я Король на Горе!" Вниз, и вниз, и вниз. Почти парение, но вместе с тем и падение, запах свежескошенного сена в ноздрях, и занимается дух, и падение в холодную тьму небытия все стремительнее, так что мысли не поспевают за телом, туда, где сперва только неясный блеск, потом все четче проявляются поджидающие его, безжалостно нацеленные на него, готовые поймать его блестящие серебряные зубья, острые, острые, и холодный огонь... "Ий-яааа!"
Когда сталь пронзила его грудь, разодрав плоть и кости, крик его услышала мышка, удравшая в испуге, и горячая кровь, красная, пенящаяся, будто подернутый рябью ужасный ручей, хлынула в желтоватое сено, и миг спустя Винни и мистер Анжелини прибежали от насоса, а на пристани, под трепещущим зонтиком, стояла Ада, тело напряглось, голова чуть склонилась, она слышала крик, принесенный ветром вместе с ленивым завыванием гармоники, и пальцы ее дрожащей руки сжимали неистово, до боли, острые рожки золотого полумесяца, приколотого на груди.
5
Рассел Перри в гостиной, в гробу, открыт для обозрения. Перри всегда хоронят из этой гостиной. В гостиной их крестили, обручали, венчали; мертвые лежали они в гостиной. Всегда одинаково: шторы опущены, гроб на козлах, задрапированных черной тканью, обвязанной шнурами с кисточками; вздыхающие, шепчущие, бесплотные тени, погруженные в молчаливую скорбь, сожаление или - и так бывает - в тайную радость, прикладывающие теплые губы к холодной мертвой плоти в последнем прощании. Таков путь Перри.
Стебли гладиолусов, пара шеффилдских канделябров по обе стороны гроба, их тонкие коптящие свечи придают комнате какой-то неестественный вид при пробивающемся утреннем свете. Мистер Тассиль монотонно читает псалмы, слева от гроба сидят в складных креслах, специально принесенных из подвала, члены семьи, справа посторонние: доктор Брайнард и его жена, Саймон и Лауренсия Пеннифезеры, друзья, живущие в другом конце Вэлли-Хилл Роуд.
Священник говорил о том, как часто в последнее время им приходится собираться в этой гостиной по столь печальному поводу, а Нильс смотрел на Холланда, такого нарядного в синем пиджачке и белом воротничке, повязанном отцовским галстуком, волосы гладко причесаны, туфли начищены, он стоял прямо за левым плечом Ады и смотрел прямо перед собой.
За ним сидела Винни Козловская, за ней Лино Анжелини, все еще крепкий мужчина, но с кривыми ногами и сгорбленный, кожа лица старая, продубленная, похожая на колонну шея вся в складках, руки мускулистые, стальные усы под длинным в прожилках носом скрывают очертания губ. Он первый нашел Рассела, вместе с Винни - она чистила редиску у насоса, он умывался, спешил скорее в дом, проголодался, и вдруг услышал крик. Они нашли Рассела в сене, он еще шевелился, корчась от боли, и они пытались вытащить вилы из его груди, зубья прошли сквозь тело и вышли наружу со спины, и, когда Лино сумел выдернуть их, кровь так и хлынула пульсирующим алым потоком, подгоняемая ударами сердца мальчика. Ужасное несчастье. И какая странная случайность: мистер Анжелини всегда был очень аккуратен со своим инструментом. Он был уверен, совершенно уверен, что повесил вилы на их законное место в инструментальной кладовой после того, как распряг лошадей.
Чуть вытянув шею, Нильс мог видеть сестру Торри и ее мужа Райдера Гэннона, подошедших к дяде Джорджу и тете Валерии. Бедная тетушка Ви, что за превращение, из кудахчущей несушки она обратилась в нахохлившуюся воробьиху. Ей можно посочувствовать, все, что ей остается, - плакать и обвинять себя в том, что разрешила Расселу играть в столь опасном месте, куда детей и близко нельзя подпускать. Дядя Джордж отдал строжайший приказ: никто больше не должен прыгать с сеновала. И еще он дал мистеру Анжелини замок, чтобы тот навесил его на Дверь Рабов. Слишком поздно, увы.
Нильс посмотрел на бабушку. Она была в черном платье, золотой полумесяц на груди, руки спокойно сложены на коленях, голова чуть заметно непроизвольно покачивается, глаза смотрят не на священника, даже не на открытый гроб, а на картину напротив. Будто пытается решить загадку трех изображенных на картине лиц. Это ее дочь Александра, которая кажется еще выше в длинном черном платье, - стройная элегантная фигура контрастно выделяется на фоне серой в полоску обивки кресла; в руке она небрежно держит ветку сирени. Взбитые кудри - как клубы дыма над красиво очерченной головой, длинная изогнутая шея, пленительная улыбка, глаза темные, завораживающие. Холланд по одну сторону от нее, в руке лодочка, Нильс по другую, со своим ящером на цепочке, изображения братьев сверхъестественно одинаковы, все трое смотрят из золоченой рамы, будто владеют нераскрытым, но забавным секретом. "Мадонна с младенцами" - называют в семье картину. Ей больно видеть ее.
Под монотонное бормотание священника мысли Нильса уносятся в дальние дали, из времени, окрашенного в траурные тона похоронами кузена, в ранние, более светлые времена. Он словно рассматривает фотографии в альбоме: уголки снимков аккуратно вставлены в прорези, мгновения остановлены и подписаны, на одних тонкий слой пыли, другие поблекли, выгорели. Мысленно он перелистывает страницы, задерживаясь, чтобы разглядеть знакомую картинку.
"У насоса". Холланд и Нильс, голые, в бассейне под желобом. Бассейн наполнен, их обрезанные по пояс фигуры отражаются в воде, удваиваются, как фигуры на игральных картах. В момент наивысшего наслаждения, в порыве нескрываемой радости, их руки находят друг друга, ладони сжимаются в приступе счастья. Их единение выглядит не только физическим, но и духовным. Оба улыбаются, радуясь мгновению полного единства. Отец фиксирует мгновение своим "кодаком".
"Катание на пони". Холланд и Нильс улыбаются чуть испуганно из плетеной тележки с высокими красными колесами; пони зовут Дональд. Отец ведет пони под уздцы. Отец в толстом матросском свитере и курит трубку - "Принц Альберт". Он настоящий гигант, выше Атласа, мудрее Соломона (богаче Креза... увы, нет), галантнее Галахада, глаза светятся юмором, на губах приятная улыбка. Отец - Мужчина Вашей Мечты. Он умеет все - ну, практически все. По крайней мере, так думает Нильс.
"В кино". Огромная пещера кинотеатра. Серебряные гиганты скачут по экрану. Нильс отошел попить; возвращаясь, он обнаружил, что заблудился. Холланд подходит, берет его за руку, отводит на место.
"Речной пароход". Холланд и Нильс стоят на песчаной отмели посреди реки. Последний колесный пароход проходит мимо. Лоцман машет рукой. Он курит трубку из кукурузного початка. Когда пароход проходит, случается чудо: Нильс находит деньги. Он находит наполовину зарывшийся в песок серебряный доллар.
"Нильс находит деньги - часть вторая". Листая дедушкину Библию, он натыкается на большой зеленый банкнот. Выпущен во время Гражданской войны, говорит отец. Кто ищет, тот всегда найдет. Деньги уходят в карман Холланда, оттуда - в тайник, оттуда, вновь обнаруженные, - на банковский счет.
Нильс снова обманут.
"Благотворительный маскарад". Субботняя ночь, печеные бобы на ужин, наспех сколоченные столы в амбаре. Холланд и Нильс, притаившись на сеновале, наблюдают толпу из деревенского клуба, пьющую коктейли с джином, которые сбивает отец. Все в маскарадных костюмах, танцуют на току.