Глава II Продолжение
…Оставив в покое медальон, я перебрал и пересмотрел с десяток колец и золотых перстней старой работы, с разномастными камнями. Один был из платины или белого золота, я так, толком, и не разобрался, тоже без пробы, с сапфиром, величиной с боб, с умеренной интенсивности васильково-синим бархатистым цветом. Истинной лаской для глаза была полуметровая нить крупного, ровного жемчуга, все жемчужины которой были подобраны почти одинакового размера и выглядели близнецами. Причем, это была одна из разновидностей жемчуга – голубой – очень редкий, уникальный драгоценный камень. Оказались в этой маленькой коллекции и несколько золотых червонца с профилем последнего Российского Императора.
Завершал набор драгоценностей огромный золотой паук весьма искусной затейливой работы, видимо, выдающегося мастера, описать словами которую – весьма сложно. Габариты его превышали размеры спичечного коробка. Голова насекомого была выполнена из хризолита редчайшего, оливково-зеленого, цвета – исключительно чистого, со ступенчатыми гранями, и имела несколько удлиненную форму, по сравнению с обычной паучьей головой, видимо, потому, чтобы не уменьшать размер камня. Вес его приближался к двадцати каратам. Туловище гигантского паука представляло собой очень крупный рубин, по форме приближающийся к неправильному ромбу и внешне весьма похожий на Рубин Черного Принца – одного из главнейших камней Британской Короны. Правда, размерами он несколько уступал своему собрату, но тоже был весьма невероятен – примерно, с голубиное яйцо и весом не менее пятидесяти карат! Его брюшко было огранено в правильный конус, будто предназначенный для того, чтобы вставить паука в некое, где-то уготованное ему, ложе. В нем один только рубин тянул на миллионы: рублей ли тогдашних, долларов ли – неважно, и стоил многократно больше, нежели все остальное содержимое драгоценной коллекции.
Когда я вертел золотого паука в руках, я заметил, что мои пальцы оставляют на насекомом мокрые следы – мои руки, впрочем, как и я весь сам, покрылись холодным, липким потом. Откуда-то изнутри меня выползла икота, которую я безуспешно попытался залить пивом из холодильника. Невероятно, но мне почудилось, что от этого камня веет, морозящей душу, смертью. На миг показалась, что Она, непрошенная, вдруг, мельтешнула передо мной наяву, просвистев клинком своей могильной косы прямо у меня над головой. От этого пальцы мои, сами собой, разжались, и паук выскользнул из моих рук, приглушенно брякнув об алое бархатное дно шкатулки. Он упал на спину беспомощно, словно прося о пощаде, и уставший делать смерть. Наверное, это бесценное насекомое и, в самом деле, было причиной гибели не одной человеческой жизни. И, вообще, от этих сокровищ несло чем-то зловещим. Касаясь их, я словно прикасался к ручке врат, ведущих в саму Преисподнюю…
Я уложил в шкатулку драгоценности назад и вернул ее в родовое свое гнездо – часы, стрелки которых установил на текущее время. Также поступил и с остальными вещами, в том числе и со всеми, оставленными мне, писульками. Когда же дело дошло до пистолета, то я тщательно протер его носовым платком, уничтожив на нем отпечатки своих пальцев, замотал его в бумагу и обвязал атласной лентой – все сделал так, будто я и не касался ТК – решил, что обойдусь пока, как-нибудь, без крови. Правда, было непонятно одно: если Софья и предлагала мне косвенно оружие, то для чего? Неужели лишь для того, чтобы я совершил какое-то ограбление или нужно было пролить чью-то кровь? Но КОГО А, может, это она должна стать киллером? Такая нежная, умная, талантливая, красивая и богатая? Зачем ей это?
Теряясь в догадках, я сидел ослабленный и телом, и духом, потрясенный увиденным. Мысли мельтешили в голове, как молекулы в броуновом движении, и я никак не мог направить их в одно русло. Пришлось опять прибегнуть к спасительному рому. Ухватившись за теплое брюшко бутылки холодной рукой и клацая ее горлышком о ребро стакана, я налил его чуть ли не полным и выпил залпом, закусив только долькой лимона. И такая доза крепчайшего рома, как ни странно, не сделала меня пьяным, веселым и беспечным, а лишь вправила мне мозги на место и вернула хладнокровие. Я закурил, не чувствуя слабящей приятности дымка, чисто на автомате.
КТО ТЫ, СОФЬЯ, черт побери?!
Что ты от меня хочешь? Почему доверилась мне, доверилась в столь запретном, тайном? Почему не побоялась, что я не обворую тебя? Зачем распустила передо мной хвост? Зачем помаячила перед моим носом своей странной пушкой? И зачем тебе я? Только ли из-за любви или приязни ко мне? Зачем ты, при этаком богатстве, заставляешь меня обзавестись для нас сущей для тебя мелочью – какой-то машиной, какой-то там квартирой? Ведь один твой злосчастный паук стоит целой хрущевки и гаража с приличным парком автомобилей!
Эти вопросы выстроились в моей голове, как взвод солдат, ждущих приказа – то есть, ответа. И я попытался их систематизировать и ответить на них, начиная с тех, что казались мне попроще.
Начал с того, чтобы объяснить: почему Софья не побоялась обнажить передо мной свои сокровища?
Ну, конечно, если я что-то возьму себе, найти меня будет нетрудно, при ее-то связях. И искать будет не милиция, вернее не местная милиция, понаедут из Киева. Но, при необходимости, могут подключить и местный розыск, и всесоюзный. Развесят фото на каждом столбе. А фейс себе не сменишь – у нас тогда пластических операций не делали. И если найдут, то вряд ли доставят меня в СИЗО, скорее всего, грохнут "при попытке к бегству".
Но предположим невообразимое – я спрячусь, замаскируюсь. Отсижусь червем во мху где-нибудь на Тунгуске у эскимосов лет десять. Потом выползу на свет. Бородатый, постаревший, трясущийся от страха и уже душевнобольной. С загубленными лучшими годами жизни. Кому я смогу продать драгоценности, которым цены нет? В загранку мне уйти не дадут. А где мне найти в СССР немногих затаившихся Алексов и Корейко? Они и ЦРУ-то неизвестны. Да мне стоит только где-нибудь, кому-нибудь заикнуться о своем богатстве, как Миледи с косой тут же явится за мной, как званая гостья.
Ладно, с первым вопросом, вроде, понятно. Второй вопрос: зачем она мне учинила демонстрацию оружия, цацек и прочего?
Может, она вовсе и не предлагает мне стать киллером, а просто решила показать свои связи и то, что она независима НИ ОТ КОГО, тем более – от меня? Что у нее все есть. Нет только достойного мужика рядом. Выходит, во мне она видит кандидата?
И тут меня осенило. Я, кажется, понял, если не все, то главное!
Софья устраивает мне испытание: если добуду для нее за отведенный мне короткий срок машину и квартиру, значит, я хваткий малый, достойный ее самой, способный решать многие неординарные задачи в нашей совместной дальнейшей жизни, которую она задумала с умопомрачительной перспективой. Она хочет видеть во мне не только мужа, но и сильного делового партнера. Советские поговорки типа: "Не имей сто рублей, а имей сто блядей" или "С милым и в шалаше рай" – для Софьи, не более чем сказки про Белого Бычка.
В общем, все встало на свои места. Почти. Либо я должен решить ее задачу, либо отойти в сторону и не мельтешить своей никчемностью перед Софьей. Я отставил ром – распивать горячительное ОТНЫНЕ мне больше некогда. Теперь для меня время – деньги. И его надо приберегать для выполнения задачи, поставленной передо мной Софьей. Теперь мне надо много, но быстро думать, смекать и, главное… делать.
Глава III Черный принц
Я решительно встал и вышел из номера, заперев его на ключ. Тут же за моей спиной клацнул замок двери, по коридору – напротив. Я обернулся и обомлел: передо мной стоял черт в цивильном клетчатом костюме и цветной, в пальмах и попугаях, рубахе без галстука. В левой руке он держал дорогой коричневый кейс из крокодиловой кожи. Наваждение длилось только доли секунд. Мне протягивал для приветствия руку, с белой ладошкой, негр. Настоящий негр. В живую негра я видел впервые.
– Моиз Нголо! – представился он.
На его лице, с детской, иссиня-черной, кожей, лишенном всякой растительности, если не считать легкого пушка под носом, расплылась, губастым большим ртом, и застыла, оставшись на пучеглазом лице, словно приклеенной, широченная елейная улыбка. Блеснул ровный ряд конских, жемчужных зубов.
Я протянул ему руку и ощутил сырое, холодное пожатие, по-женски, слабой руки, словно я ухватился за руку только что оттаявшего мертвеца. Видно, что сил у него было немного: он был безмерно худ, длинный, как гимнастический канат, и выглядел, словно барахольный шест, на котором на продажу развешали вешалки с одеждой.
– Николай, – с любопытством, к представителю знойной Африки, ответил я.
– Я мочь поговорить с вами два слова? – на сносном русском проговорил Моиз, заискивающе посмотрев на меня влажными лупастыми глазами.
– А это так важно? У меня мало времени, товарищ Лумумба, – я пошутил так не для того, чтобы обидеть негра, назвав его именем бывшего президента Конго, которого недавно, при военном перевороте в этой стране, убил полковник Мобуту. Просто моя шутливость диктовалась желанием скинуть с себя остатки напряжения и неведомого страха, пробравшегося мне в душу при осмотре сокровищ Софьи.
– Я не есть товарищ господину Лумумба, – не понял юмора Моиз. – Я есть принц, – сказал он просто, без какой либо доли пафоса. – Мы иметь идти поговорить ко мне в номер или иметь в холл?
– На сегодня иметь в номерах, пожалуй, достаточно, давайте где-нибудь идти поговорить здесь, – в тон ему ответил я.
Негр, который был под два метра ростом и выше меня на полголовы, хотя я и сам не маленький, взял меня под руку и неспешно и торжественно, словно невесту к алтарю – хотя эта роль мне вовсе и не нравилась – повел меня по ковровой бардовой дорожке, в конец коридора. Там находился небольшой холл и стоял низенький, светлого дерева, полированный стол, с двумя гобеленовыми креслами около него. Походка негра, как и все прочие его движения, была, как бы, механична и лишена естественности, словно невидимый кукловод дергал за ниточки длинного и нескладного Буратино.
Мы сели за стол напротив друг друга. Моиз положил перед собой портфель, мерцавший, анодированных золотом, бронзовыми застежками, сложил на груди руки, сцепив их в замок, и, глядя на меня глянцевыми коровьими, немигающими глазами, начал неспешную речь:
– Мой папа работает царь в Африка. В Конго. Он имеет много-много скотина, много-много земля, много жена и много дети. Я есть старший сын и я есть главный наследник. Я здесь иметь учиться в торговый институт, потому что брат мой мама – мой дядя – есть министр торговли. Когда я кончать учиться, я буду стать заместитель министра.
Моиз сделал паузу, отслеживая на моем лице впечатление, которое он, видимо, хотел на меня произвести. Может быть, оно бы и имело какое-то место раньше, но после того, что я увидел в комнате Софьи, меня было трудно пронять подобным образом. К тому же я хотел дать ему понять, что я никоим образом не завишу ни от кого, а тем более от Моиза. Натура этих черномазых мне никогда не нравилась – правда, судить об этом я мог только по американским романам – назови я Моиза сейчас принцем – и он примет тебя за холопа. Между тем Моиз, не встретив с моей стороны восторженных восклицаний, недовольно пожевал губами и продолжил:
– Я долго здесь учиться не будет. Скоро уехать. В Кембридж. Ваш учеба не годиться для свободная торговля.
– А что ж вы сразу не поехали в Англию? Зачем теряете здесь время?
– Так положено. Культурный обмен. Нам от вас идти помощь. Вы нам строить социализм. Конечно, нам – все равно: капитализм или социализм. Кто дать деньги, того мы и строить. Америка дать больше – будем строить капитализм.
Несмотря на то, что мою голову, подспудно, занимали иные мысли, я неприятно поразился откровенной беспринципности этих негров, питающихся, с чужого, щедрого стола СССР, безо всякого чувства элементарных обязательств к своим благодетелям. Лучше бы студентам повысили стипендию, чем кормить этих голожопых дикарей, живущих по принципу: "Кто заказывает музыку, тот танцует девушку". Сменится заказчик, и девушка раздвинет ноги другому…
– Слушай, принц племени Мобуту, у меня неотложные дела, а ты мне тут лапшу всякую на уши вешаешь! – я, было, поднялся с намерением убраться прочь, но Моиз, расцепив руки, вскочил, ухватился за мои плечи, с молебными извинениями, почему-то, на французском, и стал усаживать обратно.
– Ради бога, простить меня, Николай! – снова перешел он на русский, вдавливая меня белыми ладошками обратно в кресло. – Я буду говорить краткий. Я хотеть сказать, что я иметь много хороший вещь. Я иметь фотоаппарат "Никон", магнитофон "Панасоник". Такие вещь в СССР в магазины нет.
Да, я это прекрасно знал и без него. Японская электроника, машины, и прочий ширпотреб, были мечтой советского обывателя и достоянием редких выездных наших граждан – дипломатов, крупных ученых, деятелей культуры и партийных боссов. Едва ли, на весь миллионный Новосибирск, наберется сотня таких безделушек. За них заламывали бешеные деньги спекулянты на барахолке.
– Я не понял – вы предлагаете мне купить что-то у вас? – осторожно спросил я, прикидывая в уме, сколько бы я мог нагреть на этом деле, с учетом моей новой цели. У меня не было опыта в спекуляции, но, кажется, Судьба подкинула мне шанс заработать, послав мне этого чернокожего.
– Нет, – негр снова сцепил на груди руки. – Я хочу вам дать мои вещь за один деликатный услуга…
Моиз прервал разговор и, приложив палец к губам, многозначительно кивнул мне куда-то за спину. Я обернулся – к нам приближалась уборщица, орудующая шваброй – тощалая дылда с мускулистыми мужскими ногами, выглядывавших из-под голубого халата и обутых в сандалии, с волевым лицом немецкой спортсменки, обрамленного черными, завитыми мелким бесом, кудельками. Добравшись до нас, она, будто была безголосой, попросила жестами, чтобы мы на минутку поднялись.
Я всмотрелся в ее лицо, которое ни разу не обратилось на меня, и мне показалось, что оно мне знакомо, но где и когда я его видел – припомнить не мог.
Протерев под столом и креслами, уборщица стала удаляться от нас в противоположенный конец коридора, все так же методично, как солдат в казарме, шаркая шваброй.
– Тут может ваш КГБ следить. Тут каждый розетка, каждый радиоприемник боишься. Что за страна? Да, на счет, оказать услуга…
– Какую услугу? – насторожился я, особенно после его высказанных страхов, полагая, что меня хотят завербовать в шпионы. Такими сценками, какая у нас была сейчас с Моизом, пестрили наши фильмы о шпионских детективах.
Моиз замялся, вытащил из кармана пиджака сигареты, предложил мне. На впервые увиденной мной пачке, я прочел марку: "Chesterfield". Мне очень хотелось попробовать эти незнакомые мне иностранные сигареты, но, ведь, даже в стихах говорится: "…у советских собственная гордость", и я, помедлив, достал пачку "Феникса", хотя и те были не наши – болгарские, и взаимно предложил их Моизу. Тот скривился и закурил свою, поблескивая огромным золотым перстнем на руке. Я, наконец, решился и осторожно, как из заряженной мышеловки, вынул чужеземную сигаретку для себя и тоже затянулся, наслаждаясь необычным ароматом.
– Услуга – так себе, пустяки, – продолжил Моиз и оглянулся, будто нас реально мог кто-то еще прослушивать в опустевшем холле – впрочем, у КГБ такие возможности были, здесь я был с Моизом согласен, ибо наша гостиница была единственной, где тогда принимали интуристов – и, пригнувшись ко мне, негромко сказал: – Я люблю одна девушка, я хочу, чтобы она стать моя жена. Вы быть у нее сегодня ночью… – Его лицо приняло страдальческое выражение, а на коровьи газа набежали слезы. – Но я ей все прощать. Она такой красивый, она такой белый, она такой птица, как это, говорить по-русски – лебедь! Все племя мне будет завидовать дома, а папа подарить нам двухэтажный дом. Он имел видеть фотография Софья. Он восхищаться, он очень любоваться. Оу!
Негр цокнул языком и мечтательно закатил глаза, обнажив синеватые белки, все еще полные слез.
– А причем здесь я? – раздраженно вопросил я, поняв, наконец, в чем дело. – Сделайте ей предложение, вот и все.
– Николай, вы не понимать. Она вас любить! Я, сказать откровенно, давно следить за ваш парочка. Когда я здесь поселиться, вначале мне тут имели дать другой номер. Но потом я специально поселиться в номер напротив Софья. И я там заказал сделать глазок. Я сегодня ночь имел следить, что вы остаться у Софья до утро. Я не иметь спать совсем. Вы ночевать вместе! Это такой горе для я! – наконец, из его левого глаза выкатилась прозрачная слезинка. – Я вас умолять – не ходить к ней больше. Остальное – мой дело! И тогда я отдать для вас все мой хороший и дорогой вещь. О, как я вас умолять!
Негр, вдруг, сгорбился и стал таким жалким, будто его должны были, вот-вот, утопить.
– Знаешь что, Моиз? У вас в Африке, может, и меняют девушек на бананы, но тут Советский Союз. Свобода воли! – я сказал это нарочито громко и крутя головой, чтобы все жучки, которые тут могло бы расставить КГБ, зафиксировали мою политическую ориентацию. – Да и будь мы в Африке, даже там, все твои вещички не стоят ТАКОЙ девушки, как Софья. Ты и не знаешь, не представляешь себе, дорогой Моиз, сколько она стоит! И это, кроме, собственно, ее самой – бесценной, – сказал я ему со скрытым смыслом, понять который, он все равно бы не смог.
– Это есть заблуждение, уважаемого у вас, товарища Карл Маркс. У нас и на Запад – так не считать. Дорогой Николай, любой человек можно оценить. Как вам это? – он снял с руки золотые "Rolex", с золотым же браслетом, и подал мне.
Я повертел их в руках, оценив только золотую составляющую иностранной штучки, не представляя в то время, что главная стоимость заключается в брэнде часов и их качестве.
– Часы стоить три тысяча пятьсот долларов! – многозначительно сказал Моиз. – И еще пятьсот – браслет.
– Это сколько всего будет в рублях, если брать по девяносто копеек за доллар? – я понизил голос почти до шепота.
Моиз скривил скептическую физиономию.
– Это вы сам мочь посчитать. Только у нас, на Запад, ваш рубль ничего не стоит – просто бумага, фантик, – тоже поубавил голосовой мощи негр, и дальше весь наш разговор так и продолжился – втихушку.
– Значит, получается, где-то три с половиной тысячи рублей. Что ж, на хороший "Урал" с коляской и даже на "Яву" – хватит, а на нормальную машину – нет, только на хохляцкую или инвалидку, и я, нехотя, вернул часы негру.
– Вы хотите машина? – Моиз встрепенулся, видно мои слова зацепили в нем что-то.
Он, наклонившись вбок, пристально посмотрел мне за спину, вглубь коридора, потом, зачем-то, оглянулся на окно за своей спиной, за которым был один только мелкий дождик, колотивший в стекла, и расстегнул в портфеле крышку. Он придвинул портфель ко мне и сказал совсем шепотом:
– Вы, пожалуйста, приоткрыть портфель и посмотреть туда. Только, ради бога, ничего не вытаскивать. Только посмотреть.