– Госпожа Эвелин, неужели это вы? – наконец разобрала она обращенные к ней слова. – Я едва узнал вас. Что вы делаете так далеко от дома? Пожалуйста, проходите. Позвольте мне позвонить вашей внучке.
– Моей внучке уже нельзя позвонить, – сказала она. – Она умерла.
– Да, мэм, мне очень жаль, я уже знаю. – Он подошел к краю небольшой террасы, и она увидела, что ее собеседник был не настолько молод, как ей показалось вначале, но его лицо ей было знакомо. – Мне очень жаль мисс Гиффорд, мэм. Все утро я только и делал, что принимал заказы ей на цветы. Я хотел сказать, что собирался позвонить мисс Алисии. Сообщить ей, чтобы она пришла и забрала вас домой.
– Бедный мальчик. Раз ты думаешь, что Алисия в состоянии прийти и забрать меня, значит ты в этом деле мало что смыслишь.
Но зачем было вообще с ним говорить? Зачем затевать никому не нужный разговор? От этого вздорного и глупого занятия она уже давно отказалась. Оно было ей противопоказано, тем более в такой день. Если она сегодня будет много болтать, то может довести себя до сущего сумасшествия.
Но как зовут этого молодого человека? И что он ей только что говорил? Пожалуй, если напрячь память, то можно вспомнить, где она видела его в последний раз. Не он ли работал на доставке заказов на дом и всякий раз, проходя мимо ее дома, приветственно махал ей рукой? Впрочем, стоит ли докапываться до таких мелочей? Это все равно что выбираться из лабиринта, следуя по оставленной на пути нити. Глупости, недостойные того, чтобы на них обращать внимания.
Молодой человек спустился по ступенькам вниз.
– Мисс Эвелин, позвольте мне помочь вам подняться? Вы сегодня очень хорошо выглядите. У вас такая красивая брошь на платье.
Еще бы, сказала про себя она, вновь оградившись от внешнего мира обликом старой женщины. Зачем говорить вслух то, что может расстроить чувства невинного и совершенно постороннего ей человека, пусть даже такого лысого и бескровного, как этот продавец цветов? Откуда ему знать, как давно она состарилась? Очевидно, это произошло вскоре после рождения Лауры Ли – с того времени, когда она начала прогуливаться с плетеной детской коляской вокруг кладбища. Да, пожалуй, тогда она уже стала старой.
– Откуда вы узнали, что моя внучка умерла? Кто вам сказал?
Как ни странно, но теперь она сама не могла точно сказать, откуда об этом узнала.
– Звонил мистер Филдинг. Он заказал целую комнату цветов. И когда говорил, то было слышно, что плакал. Как это печально! Простите меня. Мне вправду очень скорбно это слышать. Простите, но я не знаю, что обычно говорят в таких случаях.
– А следовало бы знать. Ведь вы продаете людям цветы. И полагаю, цветы для мертвых покупают чаще, чем для живых. Вам следует выучить и запомнить всего несколько приличествующих случаю фраз. Люди ожидают услышать их от вас.
– И что же это за выражения, мэм?
– Ладно, молодой человек, не знаю, как вас зовут. Пошлите от моего имени цветы для моей внучки Гиффорд.
Он все прекрасно понял, хотя Эвелин ни словом не обмолвилась о деньгах.
– Составьте букет из белых гладиолусов, красных лилий и роз, – продолжала Старуха Эвелин, – и украсьте его лентой с надписью: "Внучке". Вы меня поняли? Это все. Проследите, чтобы он был большим и красивым. И пусть его поставят возле гроба. Кстати, вы не знаете, где будет стоять гроб? Мой кузен Филдинг, случайно, не снизошел до того, чтобы сообщить вам об этом? Если нет, значит вам придется самому обзванивать все похоронные бюро, чтобы это выяснить.
– Он будет в "Метэри", мэм. Мне уже об этом сообщили.
Что там будет в "Метэри"? Что? О чем это он говорит? В этот миг прогрохотал огромный грузовик, проезжая мимо них по направлению к Карондоле. Какая досада! Сколько развелось новостроек! Господи, да от них спасения никакого нет! Подумать только, снести такие дома! Это впору делать только идиотам. Положительно, мир наводнили одни идиоты.
Эвелин хотела было поправить волосы и только тогда почувствовала, что молодой человек все еще тянет ее куда-то за руку.
– Оставьте меня, – произнесла она или только попыталась произнести.
И вообще, о чем она с этим молодым человеком говорила? И что она вообще здесь делает? Как она здесь оказалась? Интересно, не этот ли вопрос он только что ей задавал?
– Позвольте мне посадить вас в машину и отправить домой. Если не возражаете, я могу вас проводить.
– Нет, не нужно, – ответила она и, взглянув на цветы за стеклом, сразу все вспомнила.
Прошествовав мимо продавца цветов, она свернула за угол к Садовому кварталу по направлению к кладбищу. Это был ее излюбленный маршрут. Ей нравилось, что по дороге она могла видеть могилу Мэйфейров, которая располагалась у самых ворот. "Дворец командора" все еще стоял на месте. Сколько же лет прошло с тех пор, как она последний раз обедала в нем! Помнится, Гиффорд всегда просила ее взять с собой.
Сколько раз они были с Гиффорд в "Командоре"! Сколько раз с ними был Райен, благовоспитанный юноша с таким светлым, можно сказать сияющим, лицом. С трудом верилось, что подобный ребенок мог произойти от Мэйфейров, да к тому же приходится праправнуком Джулиену. Хотя в последнее время в роду Мэйфейр все чаще и чаще стали появляться индивидуумы с таким светлым ликом. Помнится, Гиффорд всегда любила заказывать в ресторане креветки "Ремулад" и ни разу не капнула соусом ни на свой шарф, ни на блузку.
Гиффорд. Как все-таки странно устроен мир! Казалось бы, никогда и ничего не могло случиться с Гиффорд.
– Молодой человек, – обратилась Эвелин к своему попутчику, которым оказался все тот же молодой человек из цветочного магазина.
Обескураженный ее странным поведением, он все время гордо ее сопровождал, слегка поддерживая под руку.
– Что случилось с моей внучкой? – спросила его она. – Расскажите мне. Что сказал вам Филдинг Мэйфейр? Я просто немного не в себе. Только не думайте, что я вообще выжила из ума. И отпустите мою руку. Я вполне справлюсь без вашей помощи. Слышите, я вас прошу мне сейчас же сказать. Что случилось с Гиффорд Мэйфейр?
– Я сам толком не знаю, мэм, – нерешительно ответил он. – Ее нашли на песчаном берегу. Говорят, она потеряла много крови. Как будто у нее было что-то вроде кровотечения. Вот все, что я знаю. Когда ее привезли в больницу, она уже скончалась. Больше мне ничего не известно. Насколько я знаю, ее муж как раз сейчас едет туда, чтобы все выяснить.
– Ну да, конечно. Знаю, что он туда едет, – пробормотала Эвелин, высвобождая свою руку из-под опеки молодого человека. – Кажется, я просила вас отпустить меня.
– Боюсь, вы можете упасть, Эвелин. Я ни разу не видел, чтобы вы так далеко уходили от дома.
– О чем ты говоришь, сынок? Восемь кварталов? Я всегда ходила по этому маршруту. На углу Притании и Вашингтон была маленькая аптека. Я всегда останавливалась там, чтобы купить мороженое. Покормить мороженым Лауру Ли. Пожалуйста, отпусти мою руку!
Молодой человек глядел на нее растерянным, пристыженным и исполненным жалости взором. Бедняга. Но что остается слабому и старому человеку, как не упирать на свой авторитет, который в один миг можно разрушить! Если она сейчас упадет, если ее нога подвернется – ну уж нет, этого она не допустит!
– Ладно, ладно. Хороший ты малый. Храни Господь твою душу. Я не хотела обижать твои чувства. Только, пожалуйста, не говори со мной так, будто я выжила из ума. Это неправда. Будь любезен, помоги мне только перейти на другую сторону Притания-стрит. Эта улица слишком широкая. Потом возвращайся к себе в магазин и отправь цветы для моей девочки. Кстати, откуда ты меня знаешь?
– Я приносил вам цветы в день вашего рождения, мэм. Много, очень много цветов каждый год. Вы наверняка знаете мое имя. Меня зовут Хэнки. Неужели вы меня забыли? Я всегда махал вам рукой, когда проходил мимо ваших ворот.
В его тоне не было ни малейшего упрека, но теперь он смотрел на нее недоверчиво. Как будто в самом деле насторожился и мог насильно усадить ее в машину или, что еще хуже, позвонить кому-нибудь из ее родных, чтобы они ее забрали, так как ему стало более чем очевидно, что она не способна совершить свое путешествие без посторонней помощи.
– Ах да, Хэнки. Конечно, я тебя помню. Твой отец, Гарри, воевал во Вьетнаме. Как же, помню и твою мать. Она переехала в Виргинию.
– Да, мадам, верно. Вы все хорошо помните.
Как он был доволен! Это было самой противной и ненавистной стороной жизни пожилого человека. Если какому-нибудь старику удается посчитать, сколько будет два плюс два, люди прямо-таки начинают ему аплодировать. Без всякого преувеличения начинают хлопать в ладоши. Кто-кто, а она это уж точно знала. Конечно, Эвелин не забыла Гарри. Из года в год он доставлял им цветы. Если того старика, что носил им цветы, в самом деле звали Гарри. О господи, Джулиен, зачем я так задержалась на этом свете? Зачем? Что мне тут еще осталось сделать?
А вот и белая кладбищенская стена.
– Ну, пошли, молодой Хэнки. Будь хорошим мальчиком. Переведи меня на ту сторону. Мне пора идти, – сказала она.
– Эвелин, пожалуйста, позвольте мне отвезти вас домой. Или, по крайней мере, позвонить мужу вашей внучки.
– Кому? Ему? Да он совсем отупел от пьянства, дурья твоя башка! – От возмущения она повернулась к нему лицом. – Видишь мою трость. Вот как сейчас дам ею тебе по башке, будешь тогда знать. – При этом Эвелин невольно захихикала, чем рассмешила и его.
– Но, мэм, вы хотя бы не устали? Может, вам лучше немного отдохнуть? Зайдите к нам в магазин и немного посидите.
Неожиданно она почувствовала себя такой усталой, что не нашла в себе сил даже выдавить из себя слово. Да и зачем, собственно, говорить? Все равно ее никто не слушает.
Встав на углу и крепко схватившись руками за трость, она смотрела на лиственный коридор Вашингтон-авеню. "Лучшие дубы города, – часто думала она, – выстроились шеренгой вплоть до самой реки". Может, ей следует все же уступить молодому человеку? Нет, что-то здесь было явно не так, что-то ужасно не клеилось. Но что? И вообще, что она собиралась сделать? В чем заключалась ее миссия? Господь всемогущий, она все забыла.
Вдруг она заметила стоявшего напротив нее седовласого джентльмена. На вид он был такой же старый, как и она. Интересно, почему он ей улыбался? И не только улыбался, но и жестом давал ей понять, чтобы она двигалась дальше. Одет он был щеголем. В его-то возрасте! Вид цветастой одежды и желтого шелкового жилета на пожилом гражданине несколько ее позабавил. Господи, да это же Джулиен. Джулиен Мэйфейр! Она была так сильно и приятно потрясена, что резко встрепенулась, словно кто-то неожиданно окатил ее водой. Надо же, Джулиен! Он машет ей рукой, как будто просит ее поторопиться.
Он так же быстро исчез, как и появился. Исчез желтый жилет, а вместе с ним и все остальное. Это было вполне в его духе. После смерти он был таким же упрямым, слегка сумасшедшим и непредсказуемым, как и при жизни. Но зато теперь Эвелин все вспомнила. Гиффорд умерла от потери крови, а Мона находилась в злополучном доме, поэтому Старуха Эвелин направлялась в особняк, находившийся на Первой улице. Джулиен знал, что она должна двигаться дальше. И подал ей знак, которого оказалось достаточно, чтобы вернуть ее мысли в нужное русло.
– Неужели ты позволяла ему к себе прикасаться? – пораженная услышанной новостью, спрашивала ее Гиффорд, а Си-Си, потупившись, хихикала так, словно речь шла о чем-то постыдном.
– Дорогие мои, это меня приводило в восхищение.
Жаль, что она не могла в свое время прямо заявить об этом Тобиасу или Уокеру! Когда до появления на свет Лауры Ли оставалось всего несколько дней, Эвелин отперла дверь своего чердака и отправилась в больницу. Старики ничего не знали, пока она не вернулась домой с ребенком на руках.
– Разве ты не видишь, что натворил этот ублюдок? – кричал Уокер. – Теперь нам придется взращивать ведьмино семя! Это же еще одна ведьма!
Каким слабым, каким болезненным ребенком была Лаура Ли! Будь у нее в самом деле ведьмино семя, об этом узнали бы разве что кошки. Страшно вспомнить, какими толпами они собирались вокруг Лауры Ли и, изгибая спины, терлись о ее тоненькие ножки. Да, у нее был шестой пальчик, но, слава богу, он не передался по наследству ни Гиффорд, ни Алисии.
Свет светофора сменился на зеленый.
Старуха Эвелин начала переходить улицу. Сопровождавший ее молодой человек все время о чем-то говорил, но она не обращала на него никакого внимания. Не озираясь по сторонам, она шла вперед мимо недавно побеленных кладбищенских стен, за которыми мирно покоились тела усопших и преданных земле ее соотечественников. Дойдя до ворот, которые находились приблизительно посреди квартала, Старуха Эвелин обнаружила, что лишилась своего провожатого. Но оборачиваться и смотреть, куда он подевался, она не собиралась. Кто знает, может, он бросился назад в магазин, чтобы позвать кого-нибудь ей на помощь. Остановившись возле ворот, Эвелин увидела неподалеку край склепа Мэйфейров, который слегка выступал вперед, на дорожку. Она знала всех, кто лежал в этих могилах, и могла постучаться в каждую из них со словами: "Приветствую вас, мои дорогие!"
Но Гиффорд среди них никогда не будет. Гиффорд похоронят в "Метэри". "Загородный клуб Мэйфейров" – так величали это местечко еще во времена Кортланда, который, возможно, сам и придумал такое название для более краткого обозначения всех своих отпрысков. "Дочь моя, я люблю тебя", – как-то раз шепнул ей на ухо Кортланд, причем так быстро, что никто из загородного клуба Мэйфейров его не услышал.
Гиффорд, дорогая моя Гиффорд!
Эвелин представила свою покойную внучку, облаченную в ее любимый красный костюм, белую блузку и мягкий шелковый бант на шее. Когда Гиффорд была за рулем, она надевала кожаные, кремового цвета перчатки. Надевала их очень аккуратно. И последнее время выглядела моложе Алисии, хотя на самом деле была старше. Она следила за собой, холила и лелеяла свое тело, но при этом любила других людей.
– Я не смогу остаться в этом году на Марди-Гра, – заявила Гиффорд перед тем, как отправиться в Дестин. – Не могу, и все.
– Уж не намекаешь ли ты на то, что мне придется принимать всю эту толпу здесь? – отбросив в негодовании в сторону журнал, возмутилась Алисия. – Я не смогу это взять на себя. Не смогу их всех накормить. Не могу же я подать только хлеб с ветчиной? И вообще не собираюсь этого делать. Не хочу и не буду. Я просто дом запру. Ох, как мне дурно от всего этого! И от бабушки Эвелин никакого проку. Весь день сидит то там, то тут. Куда запропастился Патрик? Лучше б ты осталась и помогла мне. Почему ты не приберешь Патрика к рукам? Ты же знаешь, что он теперь пьет начиная с самого утра. А где, скажите мне ради всего святого, Мона? Опять ушла и ничего не сказала. И так всегда. Уходит – а мне при этом ни слова. На привязи ее, что ли, держать? Куда она делась? Она мне нужна. Может, ты хотя бы заколотишь досками эти проклятые окна до своего отъезда?
На протяжении всего монолога Гиффорд сохраняла спокойствие и хладнокровие.
– Послушай, Си-Си. В этом году все соберутся на Первой улице, – ответила она. – От тебя ничего особенно не потребуется делать. Во всяком случае, ничего из того, что ты себе вообразила.
– До чего же ты ко мне жестока! Как плохо ты ко мне относишься! Подумать только, прийти сюда лишь за тем, чтобы мне это сказать! А как же Майкл Карри? Говорят, он чуть было не помер на Рождество. И вообще, могу я поинтересоваться, с чего это вдруг он решил затеять в своем доме праздник накануне Великого поста?
Алисию буквально трясло от гнева и возмущения. Она считала сущим сумасшествием и отсутствием всякой логики то, что кому-то может прийти в голову возложить на нее какую-то ответственность. В конце концов, разве недостаточно того, что она довела себя почти что до крайней черты, чтобы можно было снять с нее всякие обязательства? И если нет, то сколько спиртного она в таком случае не допила?
– Этот Майкл Карри, – продолжала она, – говорят, он чуть не утонул. И что же он делает теперь? Устраивает праздник? Неужто он позабыл, что пропала его жена? И может быть, уже даже мертва! И вообще, что он за человек, этот ненормальный Майкл Карри! Любопытно, кого это черт дернул предложить ему остаться жить в этом доме? А что будет с наследством, если Роуан Мэйфейр никогда не вернется? Давай, катись в свой ненаглядный Дестин. Тебе ведь до всего этого нет никакого дела. Да? Пусть я останусь одна. Тебе наплевать! Так что проваливай ко всем чертям!
Глупый гнев, пустые слова, которые, как всегда, были не по существу. Интересно, за всю свою разумную жизнь заявила ли Алисия хоть раз о чем-нибудь прямо и откровенно? Пожалуй, что нет.
– Да, они соберутся на Первой улице, Си-Си, – повторила Гиффорд. – Это не моя идея. Я уезжаю.
Гиффорд говорила таким тихим голосом, что вряд ли Алисия ее слышала, а ведь это были последние слова сестры, обращенные к ней. "О, моя дорогая, моя дорогая внучка! Наклонись и поцелуй меня еще раз. Поцелуй меня в щеку, прикоснись ко мне рукой, пусть даже она будет в мягкой кожаной перчатке. Я любила тебя, моя ненаглядная внученька. Не важно, что я говорила. Я действительно тебя любила".
Гиффорд…
Ее машина уже тронулась с места, а Алисия, босая и продрогшая, продолжала стоять на террасе, ругая сестру последними словами.
– Просто взяла и уехала, – вопила она, пиная ногой журнал. – Взяла и уехала. Подумать только! Она так просто уехала. А мне теперь что делать?
Старуха Эвелин не проронила ни слова. Тратить слова на таких, как ее младшая внучка, все равно что писать их на воде. Они исчезают в таком же бездонном мраке, в каком чахнут сами пьяницы. Неужели привидениям приходится еще хуже?
А сколько раз Гиффорд пыталась это делать! Сколько раз она пускала в ход свои заботливые речи! И всегда и во всем оставалась до мозга костей Мэйфейр. Она всех любила; конечно, мучилась и металась по жизни, истязая всех своей любовью, но все равно любила.
Эвелин вспомнила, как ее маленькая совестливая внучка, сидя на полу в библиотеке, спросила:
– А зачем нам нужно забирать этот жемчуг?
Все современное поколение Мэйфейров, все дети, выросшие в эпоху науки и психологии, обречены на гибель. Куда лучше было жить во времена колдовства, кринолинов и карет! Да, век Эвелин остался далеко позади. Джулиен все это предвидел.
Но ведь Мона была не такая, как все. Она далеко не была обречена. Вот уж ведьма так ведьма, но только в современном обличье – с компьютером и жвачкой во рту. На клавиатуре своего электронного друга она печатала, казалось, быстрее всех на свете.
– Если бы существовали олимпийские соревнования по скорости печатания, я бы одержала на них победу, – любила повторять она.
А что она вытворяла на экране? Какие схемы, какие графики!
– Посмотри. Это фамильное древо Мэйфейров. Знаешь, что я выяснила?
Джулиен говорил, что магия и искусство спасут мир. Так-то оно так. Но не имел ли он, случайно, в виду компьютерное искусство и магию? По крайней мере, эти мысли невольно приходят на ум, когда видишь мерцающий в темноте экран и слышишь, как какая-то маленькая, запрограммированная Моной коробочка начинает вещать вызывающим суеверный страх голосом:
– Доброе утро, Мона. С тобой говорит твой компьютер. Не забудь почистить зубы.