- Это не так просто, как ты думаешь, - возразил Махалалел. - Правила и законы - замечательные вещи, часто обладающие собственной логикой. Порой они работают не так, как было задумано, - он примолк на минуту, собираясь привести пример, но ученики не показывали ни малейшего интереса в следовании его рассуждениям. Под конец он пожал широкими плечами и все-таки продолжил. - Представьте себе племя, где идет спор о сражении на копьях. Когда бы двое не устроили формальную дуэль, они должны тянуть жребий, чтобы выбрать, чей удар будет первым. Если лучший из них проиграет в этом деле, он должен выжить после первого удара соперника, прежде чем нанесет собственный. И правила подтверждают: более слабый в этом случае имеет серьезный шанс победить.
- Но этот шанс не так хорош, как тот, когда боец знает, что не слишком хорош в бою, и поэтому решает поразить соперника в спину, вместо назначения формальной дуэли, - заметил Глиняный Монстр.
- У лучшего бойца всегда лучший шанс, - сказал Пелорус. - Если жребий честен, у него равный шанс получить право первого удара. У него больше шансов сразить соперника, если ударит первым, и больше шансов выжить, если первый удар у соперника.
- Точно, - поддержал его Глиняный Монстр. - Только безрассудный человек вступит в такую схватку с более сильным соперником, даже если у него и будет шанс выиграть первый удар.
- Но предположим, что бойцов - трое, а не двое, - осторожно начал Махалалел. - У каждого - равные шансы на первый удар, но при этом каждый должен решить, кому из соперников этот удар нанести. Лучший из них, без сомнения, выберет второго по силе, а второй - лучшего. Никто не станет сражаться со слабейшим, пока более сильный не будет повержен. Слабейший из троих, если у него есть хоть капля здравого смысла, не станет пытаться убить ни одного из соперников, даже если за ним - право первого удара. Он подождет, пока один из оппонентов убьет другого, а потом уж нанесет удар по праву, причем, в этом случае его удар - первый. При таком раскладе слабейший имеет реальный шанс выиграть.
- Забавная перспектива, - согласился Пелорус, - но я не поверю, что есть человеческое племя, где регулярно проходят поединки между троими участниками по строгим правилам.
Глиняный Монстр был заинтригован. Из них двоих он был больше готов начать вторую, эвристическую фазу своего образования. - Правила не имеют особенного значения, если вместо двоих участников присутствуют трое, - рассуждал он. - Ситуация остается той же самой, независимо от того, выбран ли порядок нанесения ударов или нет. Два сильнейших должны вначале атаковать наиболее опасного недруга, иными словами, они будут атаковать друг друга. Слабейший из троих всегда будет в стороне, пока один из сильных не выпадет из игры - и тогда, если он станет действовать быстро, он сможет нанести удар выжившему до тех пор, пока он не оправился от предыдущей схватки. В трехсторонних конфликтах преимущество всегда на стороне слабейшего, верно я говорю?
Махалалел улыбнулся.
- Это не может быть правдой, - нахмурился Пелорус. - Противоречит здравому смыслу.
- С другой стороны, - заговорил Глиняный Монстр, - как раз в этом-то и есть смысл, правда, все участники боя должны точно знать, кто из них слабейший. А самое большое преимущество - у того, кого противники полагают слабым, но фактически он - силен.
- Предположим, что сражаются больше трех человек, - выдвинул гипотезу Махалалел. - Например, четверо.
- Тогда все намного труднее, - после небольшого раздумья ответил Глиняный Монстр. - пока первый и второй по силе атакуют друг друга, третий по силе непременно атакует четвертого… но в этом случае ни у кого не будет преимущества выждать, пропустив ход, когда можно будет вступить в бой со свежими силами. В этой ситуации я не мог бы предсказать, на чьей стороне окажется победа, вне зависимости от правил. Но вот если их будет пятеро , тогда преимущество снова переходит к слабейшему, которого не станут атаковать… похоже, существенная разница состоит в том, четное или нечетное количество бойцов участвует в сражении?
- Возможно, - согласился Махалалел. - А если пять - интересное число, подумай, насколько интригующим будет семь . Как думаете, вероятно такое, чтобы наислабейший из семерых получил наибольшие шансы на выживание в войны - против остальных шести?
- Нет, - заявил Пелорус. - Я в это не верю. И в любом случае, не могу себе представить подобную ситуацию: участвуй в ней отдельные представители рода человеческого или все племена людей.
- Я верю, что может, - сказал Глиняный Монстр Махалалелу, не обращая внимание на протест товарища. Он задумчиво покачал головой. - Я действительно в это верю.
- Разумеется, надо учитывать, что, если соберутся семеро участников боя, искушение заключить перемирие будет очень велико, - уточнил Махалалел. - И это включает в систему еще одно измерение. Многое будет зависеть от того, кто с кем войдет в союз… и кого предаст, вступая в него. Как вы думаете, принимая во внимание все это, сможет слабейший из семи все еще удержать свой шанс?
- Нет, - отозвался Пелорус.
- О, да, - воскликнул Глиняный Монстр. - Шанс, безусловно, есть. Но самый лучший шанс выпадет самому хитрому, особенно, если он сумеет ввести остальных в заблуждение относительно своей силы и дружеских намерений.
- Я тоже так считаю, - с гордостью подтвердил Махалалел. - Абсолютно также.
- Что за бессмысленное заключение, - устало проронил Пелорус. - Особенно, если нет реальной ситуации, к которой его можно было бы применить.
- Со временем изменяющийся мир людей сможет подбросить кучу странных ситуаций. И если, как говорит Махалалел, этот мир подобен театру теней, тусклое отражение мира иного… наверное, не стоит спешить и отмахиваться от этой забавы.
И Глиняный Монстр взглянул на своего Творца, ожидая похвалы за свою сообразительность, но Махалалел погрузился в собственные мысли.
- Если бы только существовали правила, - проговорил он, обращаясь больше к самому себе, чем к компаньонам. - Если бы только существовали законы. Или, если они действительно существуют, если бы можно было узнать, в чем они состоят! Тогда ни самые сильные, ни даже самые быстрые не были бы столь сильны в битве!
- Я знаю, кого я бы поддержал, имея я выбор, - цинично заметил Пелорус.
- У тебя его нет, - холодно парировал Махалалел. - И никогда не будет.
Часть 2. На нейтральной полосе
И пали звезды с небес на землю, словно плоды со смоковницы, когда ветер сотрясает ее.
И разверзлись небеса, словно свиток с письменами, а всякая гора, и всякий остров сдвинулись со своих мест.
И цари земные, и все люди великие, и все люди богатые, и главные в войсках, и сильные люди, и каждый общинник, и каждый свободный человек - спрятались в пещерах и скалах среди гор.
И сказали они скалам и горам: Падите на нас, и укройте нас от лика Того, кто восседает на троне, и от гнева Агнца;
Ибо близится великий день Его гнева; и разве кто сего гнева избегнет?
Откровения Иоанна Богослова, 6:13-17
1.
Дэвид Лидиард больше не мечтал об ангеле-хранителе, которого прежде отождествлял с богиней Баст, и не видел ни одно из множества ее лиц в течение веков. Он также не позволял себе, даже в мечтах, вторгаться в мысли других. Из всего этого он иногда делал соблазнительное заключение, что ангел, не видя в нем более смысла, отпустил его на свободу - жить, как все другие люди, мечтать, как мечтают они - но не был в этом уверен до конца. Однажды обнаружив в своих снах откровения, он не мог отказаться от поисков, а сны Дэвиду все еще снились. Ему не требовалось ангельского вдохновения, чтобы множество снов-одиссей и снов-образов посещали его с того момента, как его укусила змея в Египте.
В недавних снах Дэвида Сатана лежал, распятый, на полу в седьмом, последнем круге преисподней, который и есть Творение. Никакой расплавленной лавы не лилось ему на спину. Было лишь бесконечное поле, чистый покров изо льда, от которого исходил такой жуткий, зловещий холод, что, казалось, он пробирается в каждый уголок мироздания, леденит кровь, заставляет застыть его сердце. Лишь душа его сумела избегнуть мертвенной хватки льда, оставаясь жаркой, лихорадочно пылающей, и это компенсировало холод плоти.
Одно время место действия снова Дэвида было связано с народом варгов: волков, проклятых Махалалелом. Однако, за прошедшие годы и волки научились носить человеческие маски. В снах Дэвида их вой все еще звучал скорбно, но они больше не оплакивали свою самоидентификацию и свое бессмертие. И не потому, что обрели мудрость, а потому, что у них появилась надежда . Закончились Танталовы и Прометеевы муки. Дэвид-Сатана поменялся с ними местами и был приговорен узнать, по меньшей мере, несколько тайн вечности, и теперь смотрел в бескрайнее черное небо, звездный рисунок которого создавал лишь иллюзию лика Творца.
Иногда, даже сейчас, воображение Дэвида-Сатаны снимало этот Лик с бесформенного светового пятна, чтобы изучить его особую печаль, его уникальную скорбь: жалкое свечение Божественной Импотенции. Дэвид давно знал, что это бесполезно: искать Бога вовне, за пределами космоса, ибо все боги уже были здесь, вплетенные в саму ткань пространства. И еще, как мог глаз человеческого существа - а Сатана, очевидно, сотворил его по собственному образу и подобию, хотя и искаженному - как мог этот глаз мог найти что-либо в этом всеобщем хаосе? Он отлично знал: природа мысленного взора заставляет его постоянно устремляться на поиски, а следовательно, и находить нечто. А также он знал, что зрение означает действие, а не отражение. По этой причине, и только благодаря ей одной, Сатана в снах Дэвида иногда видел воображаемого Бога, который сотворил ангелов - без отражений, изолированного от всех, чудовищно одинокого и заблудившегося.
Сатана Дэвида был прежде прекрасен, считал себя Ангелом - красоты, если не истины, но теперь ему было известно, что он - всего лишь человек, пусть и не ограниченный смертностью, да к тому же вовсе не прекрасный, и не юный, то есть, во всем этом не оказалось ни капли правды. Он был бледным, дрожащим, невинным, но знал, что разложение уже начало в нем свою работу, и конца ей не будет. А еще, несмотря на собственную невинность, он знал, что начал умирать до того, как был рожден, и именно эта смерть - увы! - случится навсегда. Прежде Земля висела над его станцией, словно кокон, окруженная холодным сиянием, и блаженная темнота защищала ее от неистовой ярости небес. Но теперь он не мог больше видеть Землю, потерял ее среди звездного буйства, и окутывающая ее тьма из щита превратилась в клетку. Его сожаления не имели больше смыла, ибо его правая рука уже не могла ее достичь, и он не знал, куда ее протянуть. Болезнь проклятия неизлечима, и анестезии против нее не существует.
Прежде, в своей ничтожности, Сатана Дэвида мечтал, что в его Личном Аду найдется кто-то, кто сумеет добраться до его проклятой руки, дотянуть ее до Земли, чтобы началась работа по исцелению и освобождению от зла. И это был не только сон, но сейчас он умер, был убит, и никакой возможности воскресить его, ибо он утратил свою веру. Дэвид-Сатана, видевший лик и служивший делу истинного бога, утратил свою веру в человечество и человеческую доброту.
Дэвид всегда знал, даже в самых глубоких своих снах, что он отмечен особой привилегией среди людей. Он проходил мимо места, где томились души обычных людей, мимо пламени, в котором отливались таинственные тени материи , мимо дороги, где прогуливались сами боги, к устью пещеры, которая и была Творением. И здесь он заглянул в бушующий ослепительный свет, выдержать который не могли даже глаза богов. Он отлично знал: это жесточайший момент всей его жизни, и благодаря ему он стал больше, чем просто человеком. И вообще, что за жизнь ему оставалась? Слабая надежда на то, что вера вновь оживит его плоть, затерянную в изоляции. Даже у варгов появилась надежда, но Сатана в ледяном темном аду и ее не имел. Сатана, чьим единственным именем было Дэвид, не имел никакой надежды.
Лик Бога, созданный в глазу его обладателя, был единственным лицом, которое видел Сатана Дэвида, но не только его он помнил в своих снах. В них проходило множество лиц, настоящих и воображаемых. И только одно из них упорно отказывалось проявляться, мелькало и уходило: лицо Ангела Боли, принадлежавшее ему самому.
Проснувшись, Дэвид страдал от боли, причиняемой артритом, но сон словно призывал на помощь алхимию, переплавляя боль в ангельское видение. Для Дэвида Ангел Боли больше не имела лица, она превратилась в дух, что вел его за собой, поселившийся в его плоти. Он ощущал ее присутствие в семи гвоздях, приковавших его ко льду - два пробили лодыжки, два - колени, еще два - запястья, и последний - горло. Но он больше не присутствовал на празднике ее славы, красоты, ее стремительного парения. Не ему принадлежали черные, гладкие крылья, укутавшие ее, и не была она украшена когтями со следами сладкой, алой человеческой крови, и не проливала ядовитых слез своих на его лицо, оплакивая свое одиночество.
Пусть это было порочным, но Дэвид не мог не сожалеть порой об утрате этого опасного знакомства. Сейчас он был так одинок, что Ангел Смерти в жутчайшем своем аспекте сумела бы отвлечь его от мертвенности этих дней. Вместо этого, казалось, она стала его двойником - шелковистой тенью, следующей за ним, его тайной сутью. Когда бы Дэвид-Сатана ни пытался вспомнить любящее лицо Ангела Боли, вместо него вырисовывалось другое, словно глядящее на него из глубины его раненого сердца: лицо некогда бывшей у него жены, Корделии.
2.
Джейсон Стерлинг осторожно оттянул поршень шприца для подкожных инъекций, наблюдая, как цилиндр заполняется темной кровью из вены Глиняного Монстра. Два каткина, полу-человека, полу-кота, наблюдали за ним. Хотя их физиономии не были человеческими, чтобы можно было сказать доподлинно, но все же любопытство на них угадывалось. Стерлинг не знал, иллюзия это или нет. Пожалуй, они и вправду любопытны, стремятся к знанию и пониманию того, чего им не могут им дать их бедные получеловеческие мозги.
Глиняный Монстр храбро выдержал испытание, хотя на лице его было написано некоторое разочарование. - Уже сороковой раз я позволяю тебе это совершить, - заявил он, стиснув зубы. - Готов поклясться, ты уже трижды выкачал из меня всю кровь.
- Кровь постоянно регенерирует, - сказал ему Стерлинг, отворачиваясь со своей наградой. - Даже обычный человек может дать пинту крови через определенные интервалы, не получая ни малейшего вреда. Как же еще я смогу выяснить, почему ты начал стареть, если не путем кропотливого анализа?
- Двадцать пять лет кропотливого анализа ничуть не помогли тебе продублировать магию ангелов, - уточнил Глиняный Монстр - больше скорбя, чем жалуясь. - Может, ты и мастер мутаций, но стал ли ты ближе к секрету бессмертия?
Говоря это, Глиняный Монстр пристально смотрел на притихших каткинов, которые безмолвно отвечали на его взгляд. Их руки были сложены на обнаженной и почти безволосой груди, словно они пытались спрятать конечности, на которые не имели права, и которые толком не научились использовать - разве что для самых простых операций.
- Да, - согласился Стерлинг. - Я теперь намного ближе к секрету бессмертия, чем был прежде, и это - жизненно важный шаг. Теперь я обладаю гораздо большим пониманием алхимии возраста, чем любой из живущих людей. - Стерлинг не считал каткинов своей неудачей - просто еще одним шагом на пути прогресса. Придав им некоторое сходство с людьми, он чувствовал, что прошел, по крайней мере, половину пути к чуду, которое позволило Махалалелу сотворить людей из волков. Они ходили на двух ногах, держались прямо, и он - он был убежден в этом - обладали собственным желанием думать и действовать как люди, несмотря на то, что их кошачьи мозги не соответствовали их запросам. Они, увы, тоже были смертными, но Стерлинг не сомневался, что если продолжит эксперимент, то однажды освоит трюк, который воплощал для него вершину всех желаний.
- Ты добился прогресса, - подтвердил Глиняный Монстр. - Если бы еще тысяча человек занимались подобным, ты был бы ближе всех к цели. Если у тебя появится энтузиазм опубликовать то, что узнал, тогда другие разделят твою ношу.
- И обзовут мои знания безумством и богохульством, даже если я опубликую половину, - горько процедил Стерлинг, подключая к сосуду с кровью электрическую цепь, дабы сохранить ее в жидком состоянии, пока он проводит анализы. - Недружелюбное внимание, которое я получу от соседей, только усилит напряженность. Я приехал в Ирландию, чтобы спастись от войны, так лучше я поберегусь и от слухов.
- Если ты опубликуешь то, что сумеешь доказать, болтовня о богохульстве не помешает тем, кто пойдет по твоим стопам, и ты это знаешь, - возразил Глиняный Монстр, опуская закатанный рукав. - Беда в том, что в тебе преобладает стремление к тайной магии, вместо коммуникативного инстинкта ученого. Ты претендуешь на то, чтобы быть единственным, кто знает все, а лучше бы поделился с миллионом людей, каждый из которых обладал бы лишь частицей знания. Ты не сможешь сделать все в одиночку, Джейсон, даже если все время мира будет к твоим услугам.
- Мне и не понадобится все время мира, - отвечал Стерлинг, насупившись. - И я не собираюсь делиться своими достижениями с толпой дураков. Я знаю, как тебя беспокоит то, что ты утратил лучшие из даров, коими наградил тебя Творец, но ты должен доверять мне. Я не подведу.
Дверь за их спиной открылась, вошла Геката. Каткины беспокойно зашевелились, хотя ее вряд ли можно было считать чужой. Стерлинг нахмурился. Он не любил, когда ему мешали во время лабораторных исследований, и вообще, лучше бы она стучалась.
- Что тебе нужно? - спросил он. - Я должен работать с кровью Глиняного Монстра, пока она еще свежая. У меня нет времени на твои новости или интриги. - И он потянулся за чистыми стеклышками и маленькой пипеткой.
- Пусть твои руки делают то, что нужно, - спокойно отвечала она. - А уши в это время слушают.
- Война, и вправду, уже закончилась? - спросил Глиняный Монстр, всегда жадно стремившийся к новостям из большого мира.