- Вы активистка, боретесь за гражданские права, мисс Бард?
- Нет.
- У вас есть друзья в черной общине?
Я задумалась, может ли Рафаэль считаться моим другом, и решила, что да, и осторожно проговорила:
- Рафаэль Раундтри.
Кажется, агент все это записывал.
- Вы можете выяснить, в порядке ли он? - спросила я. - И Клод? Он жив?
- Кто?..
- Шеф полиции, - сказала я.
Я не могла вспомнить фамилию Клода, из-за чего чувствовала себя очень странно.
- Да, он жив. Вы можете описать своими словами, что случилось в церкви?
- Собрание длилось долго. Я посмотрела на часы. Было восемь пятнадцать, когда я уходила, направляясь по проходу, - медленно произнесла я.
Агент все это тоже записал.
- Часы все еще на вас?
- Можете посмотреть и проверить, - равнодушно ответила я.
Мне не хотелось шевелиться. Он оттянул простыню вниз и посмотрел на мою руку.
- Они здесь.
Беллингем вытащил носовой платок, послюнявил его и потер мое запястье. Я поняла, что он отмывает циферблат.
- Простите, - извинился Джон, сунул платок в карман, и я увидела, что он испачкан.
Агент склонился надо мной, пытаясь разглядеть время, не трогая меня.
- Эй, да они все еще тикают, - жизнерадостно сказал он и сверил мои часы со своими. - Показывают верное время. Итак, было восемь пятнадцать, и вы уходили?
- Женщина рядом со мной собиралась что то сказать. А потом у нее не стало головы.
Агент выглядел серьезным и подавленным, но он понятия не имел, каково это. Я об этом задумалась, но и сама плохо понимала, не могла точно вспомнить… Я видела сверкающий край блюда для пожертвований, поэтому рассказала о нем Джону Беллингему. Я вспомнила, как со мной говорила Ланетт Гласс, и упомянула об этом, сказала, как помогла человеку встать, и знала, что прошла через церковь, чтобы найти Клода. Но я отказалась вспоминать, что видела во время своего путешествия, и по сей день не хочу этого делать.
Я рассказала Джону Беллингему, как нашла Клода и привела к нему Тодда.
- Это вы убрали светильник с его ног? - спросил агент.
- Полагаю, да.
- Вы сильная леди.
Он задал мне много других вопросов о том, кого я видела, конечно, прежде всего из белых людей, где сидела… Ла-ла-ла-ла.
- Узнайте насчет Клода, - велела я ему, устав от беседы.
Вместо этого он послал ко мне Кэрри.
Она так устала, что у нее посерело лицо. Белый халат Кэрри теперь стал грязным, очки были заляпаны отпечатками пальцев. Я была рада ее видеть.
- У тебя на ноге длинный порез. Несколько стежков и кусков лейкопластыря удерживают края раны. Еще у тебя легкое сотрясение мозга. По всей спине и на заднице синяки. Тебя явно чиркнуло по голове щепкой. Это одна из причин, почему ты выглядела так ужасно, когда тебя сюда принесли. Еще одна щепка отсекла тебе кусочек уха. Ты не будешь по нему скучать. В нескольких местах содрана кожа, но ничего серьезного, хотя все ссадины болезненные. Просто не верится, но сломанных костей нет. Как у тебя со слухом?
- Все звуки кажутся жужжащими, - с усилием произнесла я.
- Да, могу вообразить. Это пройдет.
- Значит, я могу уйти домой?
- Как только мы досконально разберемся с сотрясением мозга. Вероятно, через несколько часов.
- Вы же не собираетесь выставить мне счет за палату, поскольку я всю ночь провела здесь, в коридоре, да?
- Не-а, - засмеялась Кэрри.
- Хорошо. Ты же знаешь, у меня совсем небольшая страховка.
- Знаю.
Кэрри договорилась, чтобы меня оставили в коридоре.
Я почувствовала прилив благодарности и спросила:
- А что с Клодом?
- У него очень серьезный перелом ноги в двух местах, - начала Кэрри с посерьезневшим лицом. - Как и у тебя, сотрясение мозга. Он временно оглох. У него серьезно рассечена рука и отбиты почки.
- С ним все будет в порядке?
- Да, - ответила Кэрри. - Но очень нескоро.
- Ты, случайно, не лечила моего друга Рафаэля Раундтри?
- Нет. Или же лечила, да не запомнила его имени, что вполне возможно. - Кэрри зевнула, и я поняла, насколько она измучена. - Но я его поищу.
- Спасибо.
Через несколько минут пришла медсестра и сказала, что Рафаэлю оказали помощь и выпустили из больницы прошлой ночью.
Спустя пару-тройку часов женщина, добровольно помогавшая в больнице, подбросила меня к моей машине, все еще припаркованной в паре кварталов от развалин церкви Голгофы. Она была довольно вежлива, но я все понимала. Эта особа считала, будто я заслужила почти все то, что со мной случилось, пойдя на собрание в церковь черных. Ее поведение меня не удивило, и мне было совершенно на него плевать.
Мое пальто осталось в мусорной корзине, потому что сзади превратилось в клочья. В больнице мне дали огромную старую трикотажную куртку с капюшоном. Я с благодарностью в нее завернулась и знала, что выгляжу позорно. Моя обувь была в дырках, голубые джинсы обрезали, чтобы позаботиться о ноге, поэтому на мне были тренировочные штаны, еще более старые, чем куртка.
Хорошо, что пострадала левая нога, ведь это значило, что я могу вести машину. Идти пешком, черт возьми, даже шевелиться было больно. Мне так хотелось очутиться дома, запереться в своем обиталище, что я едва смогла выдержать дорогу.
Я припарковалась под собственным навесом для машины и отперла кухонную дверь с таким огромным облегчением, что почти могла ощущать его на вкус.
Меня ожидала кровать с чистым бельем и твердыми подушками, и никто не тряс, чтобы разбудить и проверить зрачки, но я не могла лечь в постель такой грязной.
Я посмотрела в зеркало, висевшее в ванной, и изумилась, что кто-то сумел выдержать мой вид. Меня слегка умыли, но госпиталь был так переполнен ранеными, что подобные процедуры не значились в списке первоочередных задач. Все лицо у меня было покрыто кровью, брызги запеклись в волосах, на шее засох ручеек там, где натекло из уха, рубашка и лифчик оказались в пятнах и вовсю источали самые разные запахи… Обувь придется выбросить.
Я потратила немало времени на то, чтобы полностью раздеться, швырнула остатки одежды и обуви в пластиковый мешок, выставила его за кухонную дверь и с трудом похромала в ванную комнату, чтобы обтереться. Залезть в ванну было невозможно, к тому же мне не полагалось мочить швы.
Я стояла на полотенце перед унитазом, намыливаясь одной тряпкой, а другой споласкиваясь до тех пор, пока не стала выглядеть и пахнуть почти как всегда. Я даже вымыла таким же образом волосы. После этого я могла сказать о них лишь одно: они стали чистыми. Я покрыла антисептической мазью рану на голове и выбросила сережку, которая уцелела в правом ухе. Левую вынули в больнице, занимаясь моим пострадавшим органом слуха. Я понятия не имела, где она, и совершенно этим не интересовалась.
Я хорошенько рассмотрела левое ухо, чтобы убедиться в том, что все еще могу носить пару сережек. Да, это было реально, но мне требовалось отрастить волосы подлиннее, чтобы прикрыть мочку до середины. Там навсегда останется метка.
В конце концов, еле способная передвигаться, напичканная лекарствами, все еще чувствуя странное эмоциональное оцепенение, я смогла опуститься на кровать и отрегулировала телефонный звонок, сделав его как можно тише, но не выключив. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь сюда вломился, желая проверить, не умерла ли я. Потом я очень осторожно легла и позволила наступить темноте.
Мне пришлось пропустить два с половиной рабочих дня, а воскресенье у меня в любом случае было выходным. Стоило бы остаться дома и в понедельник, а то и во вторник, но я знала, что должна расплатиться с больницей за посещение отделения экстренной помощи и с Кэрри - за лечение. Я всегда рассчитывалась с ней тем, что у нее убирала, но не хотела, чтобы мой долг стал слишком большим.
В этот понедельник было куда легче работать у тех клиентов, которые отсутствовали, когда я приходила. Те, кто оказался в своих квартирах, пытались отослать меня домой.
Бобо заглянул ко мне в тот вечер, когда меня выпустили из больницы.
- Откуда ты узнал? - спросила я.
- Новый парень сказал, что тебе может понадобиться помощь.
Я была слишком измучена, чтобы задавать вопросы, и чересчур подавлена. Меня ничего не заботило.
Потом Бобо тоже приходил каждый день. Он приносил почту и газеты, сооружал для меня сэндвичи, да такие толстые, что их почти невозможно было прожевать.
Как-то вечером заехала Кэрри, но я почувствовала себя виноватой, потому что у нее был очень усталый вид. Больница все еще была переполнена.
- Сколько погибших? - спросила я, откидываясь на спинку кресла.
Кэрри сидела в голубом кресле со спинкой в форме крыла.
- Пока пятеро, - ответила она. - Если бы бомба взорвалась на пять минут позже, возможно, погибших не было бы вовсе, только несколько раненых. На пять минут раньше - и жертв стало бы очень много.
- Кто погиб? - спросила я.
Кэрри принесла местную газету и зачитала имена. Никого из моих знакомых - чему я была рада.
Я спросила о Клоде, и Кэрри сказала, что ему лучше. Но, судя по тону, ее не очень радовали его достижения.
- В любом случае меня беспокоит, как он отправится домой один. Ведь Фридрих живет на втором этаже.
- Перенесите его вещи в пустую квартиру на первом, - устало произнесла я. - Она точно такая же, как его нынешняя. Скажи всем сотрудникам полиции, что они должны прийти и помочь. Не спрашивай Клода, хочет ли он этого. Просто устрой переезд.
Взглянув на меня с толикой веселья, Кэрри медленно сказала:
- Хорошо.
Кэрри предложила, чтобы я несколько дней, пока не уменьшатся припухлость на ноге и боль, ходила с тростью, и я с радостью взяла палку, которую она мне одолжила.
Тем же вечером, после ее ухода, явился Маршалл и пришел в ужас, увидев, как я хромаю. Он принес три фильма, которые записал для меня с ХБО, и еду, купленную в местном ресторанчике.
Я обрадовалась и тому и другому. Сейчас мне не хотелось ни стоять, ни думать. Когда Маршалл ушел, я заметила, что он направился к соседнему дому, и догадалась - он идет к Бекке Уитли. Мне было плевать.
Меня позабавила Джанет, заглянувшая в воскресенье к ланчу. Я еще никогда не видела ее в платье, но Шук была в церкви и вырядилась в темно-голубое, очень милое. Она принесла мне кастрюлю тушеного мяса и ковригу хлеба, помогла побрить ноги и как следует вымыть голову - две проблемы, беспокоившие меня до безумия.
Вернувшись в понедельник к делам, я не то чтобы работала хорошо, но бралась за все, что было в моих силах. Так и следовало поступать. Я пообещала себе сделать что-нибудь сверх положенного во искупление того, что ухожу, недостаточно хорошо выполнив кое-какие из своих обязанностей.
Я весь день пыталась приберечь немного энергии, а после работы поехала в больницу. К тому времени мне было очень больно, но я знала: если сперва отправлюсь домой и приму болеутоляющее, то уже не смогу уговорить себя выйти. Я предвкушала, как приму самые сильные болеутоляющие таблетки. Кэрри сказала, что их можно использовать только в том случае, если я точно уже никуда не пойду.
В правой руке я держала высокую тонкую вазу с цветами, в левой - трость, поэтому была рада, что двери открываются автоматически. Время от времени устраивая передышку, я добралась до палаты Клода.
Обе руки у меня были заняты, я не могла постучать, поэтому окликнула через приоткрытую дверь:
- Клод! Можно войти?
- Лили? Конечно.
По крайней мере, он теперь как будто лучше слышал.
Я открыла дверь, боднув ее, и прохромала в комнату.
- Проклятье! Девочка, лучше мне подвинуться и позволить тебе прилечь рядом, - устало сказал Клод.
Хорошенько рассмотрев его, я была потрясена. Лицо нездорового цвета, волосы торчат. Но он был хотя бы выбрит. Правые нога и рука в гипсе и в повязках. Фридрих явно похудел.
К своему ужасу, я почувствовала, как по щекам моим катятся слезы.
- Я и не знал, что настолько плохо выгляжу, - пробормотал Клод.
- Просто той ночью, когда тебя увидела, я подумала, что ты мертв.
- Говорят, ты оказала мне услугу.
- Ты столько для меня сделал.
- Тогда давай считать, что мы в расчете. Больше никаких взаимных спасений.
- Мне это нравится.
Я опустилась в кресло рядом с кроватью, потому как чувствовала себя чертовски плохо.
Тут рысцой вбежала Кэрри, двигаясь быстро, как всегда, с самым профессиональным видом.
- Навещаю двух вместо одного, - заметила она. - Я просто зашла перед концом рабочего дня, чтобы проверить, как ты, Клод.
Тот ей улыбнулся, и внезапно Кэрри стала выглядеть в первую очередь женщиной, а потом уже доктором. Я почувствовала себя лишней.
- Мне лучше, чем вчера, - пророкотал Клод. - Убирайся отсюда и отдохни, не то будешь выглядеть такой же вымотанной, как Лили. А ведь она не была весь день на работе.
- Нет, была.
Оба посмотрели на меня так, будто никогда еще не встречали подобную дуру. Я почувствовала, как затвердело мое лицо.
- Лили, ты снова окажешься в постели, если не отдохнешь, - сказала Кэрри.
Ей явно стоило огромного усилия говорить ровным тоном.
- Мне надо идти, - ответила я и поднялась, пусть с трудом, но скрывая, как мне тяжело.
Я рассчитывала посидеть подольше, прежде чем вернусь к своей машине.
Я вышла, стараясь не хромать и не преуспев в этом. Мне было грустно, и я начинала сердиться.
Впервые за много лет, стоя у дверей больницы и видя, как далеко припаркована моя машина, я захотела, чтобы кто-нибудь облегчил мне жизнь. Даже подумала, не позвонить ли родителям насчет помощи, но я так долго ни о чем их не просила, что уже отвыкла это делать. Они наверняка приехали бы. Но им пришлось бы брать комнату в мотеле на обходной дороге, и они увидели бы все в моем доме, мою жизнь крупным планом. В конце концов мне показалось, что от их визита будет больше беспокойства, чем подмоги. По письмам я знала, что моя сестра Серена по уши занята вечеринками в честь помолвки и приемами гостей. Свадьба должна была состояться сразу после Рождества. Серена станет негодовать на меня еще больше, если я отвлеку внимание на себя.
Что ж, я была слишком близка к тому, чтобы начать упиваться жалостью к себе.
Я резко расправила плечи, уставилась на свою машину, сжала трость и пошла.
Две ночи спустя я получила неожиданный вызов.
Телефон ожил, когда я удобно свернулась в широком кресле, предназначенном для двоих, и наконец-то согрелась. Я уставилась в телевизор, укрывшись платком, который связала мне бабушка. Пронзительный звонок резко вернул меня к реальности. Я поняла, что не уловила ничего из того, что якобы смотрела, и подняла трубку.
- Мисс Бард? - Таким тоном спросила бы какая-нибудь старая императрица.
- Да.
- Это Арнита Уинтроп. Вы не могли бы приехать? Мне очень хотелось бы с вами поговорить.
- В какое время вы хотите меня увидеть?
- Что ж, юная леди, прямо сейчас будет для вас удобно? Я знаю, вы работаете, и уверена, что к вечеру крайне устали.
Я все еще была одета и пока не приняла болеутоляющую таблетку. Вполне можно было приехать и сегодня, хотя я понимала, что в ночь взрыва меня охватила апатия, которую мне никак не удавалось стряхнуть. Что ж, телом я выздоравливала. Мне не хотелось снова выходить сегодня из дому, но веской причины отказаться не нашлось.
- Я могу приехать сейчас. Не скажете, в чем дело? Вы хотите взять другую служанку?
- Нет. Наша Калли - член семьи, мисс Бард. Мне надо кое-что вам передать.
- Хорошо. Я приеду.
- Замечательно! Вы знаете, где мы живем? Белый дом на Партридж-роуд?
- Да, мэм.
- Тогда увидимся через несколько минут.
Я повесила трубку, напудрила нос, достала из шкафа лучшее пальто, без пятен и дыр, с пуговицами, а не на молнии. Это было все, что у меня осталось. Я смертельно устала, а потому взяла трость, хотя в тот день ухитрилась обходиться без нее.
Спустя несколько минут я, покинув центр Шекспира, но все еще находясь в городской черте, была уже у белого дома на Партридж-роуд.
Слово "дом" не передавало то, что представляло собой жилище старших Уинтропов. Точнее было бы сказать "особняк" или "поместье".
Я свернула на полукруглую подъездную дорогу, огибавшую огромный передний двор. Ее освещали фонари, установленные через равные промежутки с обеих сторон мощеной дороги. Лужи после прошедшего днем дождя блестели отраженным светом.
Я как можно быстрей поднялась по невысоким передним ступеням. Ветер жалил сквозь пальто и джинсы. Я прохромала по каменным плитам переднего портика, слишком замерзшая, чтобы в голову мне пришла мысль отступить назад и полюбоваться фасадом дома, и ткнула в кнопку дверного звонка.
Миссис Уинтроп сама открыла дверь. Рассмотрев хозяйку, я решила, что Арните Уинтроп, должно быть, между семьюдесятью и восьмьюдесятью. Она была одета в красивый наряд каштанового цвета, отчего ее ярко-белые волосы словно сияли. Миссис Уинтроп наложила легкий макияж, ее ногти были покрыты прозрачным лаком. Сережки этой дамы стоили столько же, сколько шестимесячная оплата за электричество в моем доме. Она была совершенно очаровательна.
- Входите скорее, там так холодно!
Когда я шагнула мимо нее в сияющее тепло холла, она взяла меня за руку и пожала ее коротко и легко.
- Я так рада наконец-то встретиться с вами, - сказала Арнита Уинтроп с улыбкой, взглянула на мою трость и вежливо не упомянула о ней.
Ее акцент с протяжными гласными, характерными для Южного Арканзаса, был самым сильным, какой я слышала за несколько лет. Благодаря ему все, что она говорила, казалось теплым и домашним.
- Мэри все время о вас рассказывала, - продолжала миссис Уинтроп. - Вы ей очень помогли, и она весьма высоко вас ценила.
- Она мне нравилась.
- Давайте-ка снимем с вас пальто. - К моему смущению, миссис Уинтроп стянула с моих плеч пальто и повесила его в удобный шкаф. - А теперь пойдемте в гостиную. Мой муж и сын там выпивают.
Гостиная, как и следовало ожидать, оказалась такой же величины, как весь первый этаж Садовых квартир Шекспира. Я еще никогда не видела комнаты, настолько окупившей бы капиталовложения. На темной панельной обшивке висели звериные головы, никогда не продававшиеся со скидкой на "Домашнем складе". Цвета мебельной обивки и обоев были насыщенными и сочными. На ковер, лежавший от стены до стены, я могла бы смотреть часами, таким замысловатым и красивым был его узор.
Двое мужчин, сидевших в этой комнате, были далеко не столь привлекательными, как ее обстановка.
Хоувелл Уинтроп-старший напоминал маленького терьера. У него были седые волосы и худое, острое, настороженное лицо. В костюме с галстуком он выглядел так, словно это была его повседневная одежда. Мне подумалось, что он старше жены. Возможно, ему уже исполнилось восемьдесят. Судя по виду, Хоувелл-младший чувствовал себя далеко не так комфортно, как его отец. Откровенно говоря, вид у него был ужасный.