Сознание – довольно странная вещь. Известны спортсмены, игравшие до конца матча со сломанными ногами. Ты тоже можешь продолжать играть, можешь поверить во все на свете, если достаточно сильно постараешься… на некоторое время.
Кончалось бабье лето, и воздух был по-осеннему прохладным, хотя вечернее солнце сияло сквозь открытую крышу. Чарли ощущала холод, который уже не уйдет. Чарли верила, что нашла консервную банку просто случайно, точно так же, как какой-нибудь футболист верит, что его сломанная нога просто ушиблена, а пьяный верит, что наутро он будет свеженьким как огурчик.
Чарли была напугана.
Когда она проезжала мимо дома Хью Боксера, то услышала звук какого-то механического инструмента в мастерской. Виола Леттерс срезала увядшие розы в саду перед подъездной дорогой. Остановив машину, Чарли выбралась наружу.
С красными глазами и вымученной улыбкой на мертвенно-бледном лице старуха подошла к калитке. В ее дыхании было столько джина, что можно было сделать анестезию слону. Ее палец все еще был перевязан.
– Я вам очень благодарна за те цветы, – сказала она. – Это было с вашей стороны весьма любезно.
– Я сожалею, – сказала Чарли. – Я так сожалею.
– Хотите глотнуть что-нибудь крепенькое?
– Спасибо, но у меня есть кое-какая работа по дому. Я еду из Лондона.
– Я-то теперь вряд ли когда-нибудь выберусь туда. Все мои старые приятели поумирали или впали в маразм. – Она печально улыбнулась. Кот злобно смотрел на Чарли, держась на расстоянии, словно Чарли была переносчиком заразы. – В этом не было вашей вины. Я заметила, что ручка немного шаталась. Надеюсь, вас не задело.
– Немного забрызгало. Ничего. Извините меня, я в самом деле чувствую себя ужасно.
– Ну, не стоит. Я должна была выбросить проклятый чайник раньше. – Она внимательно оглядела свой сад. – Вот этот сорт, "Александр", хорошо цветет в этом году, вы не находите?
– Да, они очаровательны. А этот как называется? – Чарли показала на розовый бутон в форме треугольника.
– "Адмирал Родни". Боюсь, он не имеет к нему никакого отношения.
Они помолчали.
– Я… полагаю, мне уж не удастся втянуть вас во что-то еще? – сказала старуха.
– Отчего же, конечно удастся.
– В среду днем. У нас будет благотворительная распродажа в притворе церкви. Обычно этим занимается со мной Дорин Бакстер, но она заболела.
– Вообще-то в среду я собираюсь помочь подруге в ее магазинчике в Лондоне, но я, наверно, смогу перенести это. Я позвоню ей, когда доберусь до дома, а потом перезвоню вам.
– Спасибо, дорогая. И не беспокойтесь, если не сможете.
– Я уверена, что все будет хорошо.
Виола Леттерс прищурилась.
– Киплинг был прав, знаете. Никогда нельзя позволять собаке разбить тебе сердце, но мы всегда, черт возьми, это делаем. – Ее лицо сморщилось, словно она с трудом сохраняла самообладание. – И тем не менее я не буду заводить другую. Это не для моего возраста, да и несправедливо, Перегрину было тринадцать лет. Какая досада, что Киплинг вышел из моды, он сказал много мудрых вещей. – Она снова слабо улыбнулась. – Мне бы хотелось пригласить вас и вашего мужа отужинать как-нибудь вечерком.
– Вы тоже должны зайти к нам. – Чарли провела пальцем вдоль верхушки изгороди. – Кажется, я приношу вам неприятности?
Виола Леттерс странно посмотрела на нее, словно собираясь сказать что-то, но промолчала. Вдруг Чарли почувствовала, что она уже когда-то стояла у этой вот изгороди и разговаривала с этой женщиной примерно о том же. Это ощущение усилилось, когда она взглянула на темную каменную стену, на ее зубцы на фоне сине-стального неба, на маленькие, разделенные перегородками оконца, смахивающие на бойницы средневековой башни.
– Мне пора идти. Я позвоню вам насчет среды.
– Спасибо, дорогая, – сказала Виола Леттерс, пробудив в Чарли новое чувство узнавания. – И поблагодарите Тома за цветы, хорошо?
Чарли пообещала.
Телефон замолчал, едва Чарли нашла ключ, Бен же тем временем взволнованно лаял внутри. Когда Чарли распахнула дверь, подхватила хозяйственные сумки с купленными по дороге домой продуктами и, спотыкаясь, вошла в темную прихожую, она услышала щелчок автоответчика. Половина досок пола была приподнята, и вокруг лежали куски неподсоединенных труб.
Чей-то голос из кухни разносился по дому. Она побежала по коридору.
– …великолепное развлечение, прекрасная еда. И отличные шуточки на вечеринках! Скоро расскажу тебе, пока!
Это был Ричард Ховарт. Послышался глухой щелчок. Чарли вывалила свои покупки на кухонный стол и бросилась к автоответчику, но Ховарт уже повесил трубку. Напряженно мигал огонек: шесть сообщений. Бен цеплялся лапами за ее талию.
– Привет, малыш, привет, маленький! Да-да-да, я тоже рада тебя видеть! – Она опустилась на колени и крепко обняла пса, энергично лизавшего ей лицо. – Хреновенький был у тебя денек? Ведь так? Да-да, я знаю: мало удовольствия сидеть тут взаперти. А Берни что ж, не выпускал? Сводить тебя погулять? Ну, давай сходим, пошли?
Бен пулей вылетел из парадной двери и понесся к утке, которая ковыляла вперевалочку около мельничного лотка. В панике утка взмыла вверх.
– Бен! Плохой мальчик! – бранила она пса.
Бен завилял хвостом. Длинные тени лежали поперек газона и подъездной дорожки. Через час будет темно. Чарли посмотрела на лесок, на тот холм с камнем в форме сердца наверху и с медальоном, захороненным в песчаной почве. Вспышка узнавания полыхнула глубоко внутри нее и погасла. Рев воды казался поспокойнее. Он был похож на оркестр, настраивающий инструмент перед вечерним представлением. Звучали щебет, трели и отдаленное карканье птиц. На землю рядом с ней спикировал дрозд и принялся щипать траву.
Приостановившись на деревянном мостике, чтобы посмотреть вниз, на чистую воду, коричневатую в угасающем свете, она вскарабкалась наверх по короткому мшистому берегу, на уровень пятачка, где когда-то стояли конюшни. Чарли пошарила ногами вокруг, в траве, ища какие-нибудь признаки камней, фундамента, но ничего не нашла. Она потянула носом, Словно рассчитывая учуять запах горелого, который давно исчез, и она прошлась по пятачку, но не увидела даже намека на то, что здесь когда-то было что-либо, кроме травы и просто земли.
На противоположном берегу, на другой стороне водного потока, дом купался в зареве заходящего солнца. Штабель кирпичей и строительных материалов лежал у ступенек, накрытый пластиковым защитным полотном, а поблизости, на траве, валялись две длинные лестницы. Повыше, по кромке леска, шел ряд старых сараев, навес для осла, сортир и дровяной сарай без боковых стенок. Рядом с ними, в направлении конского выгула, расположился загончик для кур и садик при кухне.
На земле лежала скотина, и одна овца одиноко заблеяла, когда Чарли прошла обратно по мостику и дальше, по гравию, мимо амбара. Виола Леттерс выглядела такой печальной, что Чарли хотелось сделать для нее что-то еще.
Из-за волдырей, оставшихся от высоких сапожек и кипящего чая, она слегка прихрамывала. На конском выгуле, позади изгороди, стояла пара гнедых кобылок, их силуэты вырисовывались на фоне красного шара солнца. И Чарли захотелось сфотографировать их. Вот только фотоаппарат был где-то на дне нераспакованного ящика. Впрочем, время еще есть. Здесь будет сколько угодно времени для фотографирования.
Внутри загончика, который устроил Гидеон, кудахтали и бранились куры. Молли, белая курочка, бегала в испуге по кругу, кудахча на Бена. Дейзи, белая с черными крапинками, вышла из курятника, покачиваясь из стороны в сторону, словно толстая дама с покупками, и принялась клевать зернышки. А самая красивая, Клементина, коричневая с золотым воротником, просунула клюв через ячейку сетки, будто желая тоже сказать свое слово. Не зная, что же ему с ними делать, Бен только таращился на них.
Чарли наполнила маленькую тележку катышками корма, набрала в специальную жестяную коробку воды из водопроводной трубы и вылила в лоханку для питья. У задней части курятника присела на корточки и, открыв дверцу ящиков с несушками, просунула туда руку. Красная бентамка, окрещенная Боадицеей, издала возмущенный пронзительный крик и, взмахивая крыльями, ретировалась. На месте, где она сидела, остались два коричневатых яйца, все еще теплые. В других коробках лежали только гипсовые яйца-модели.
Чарли снова закрыла дверцу и вошла в загончик.
– Пора спать, дамочки!
Она загнала кур в курятник, закрыла дверь, тщательно задвинула верхний и нижний болты и пошла восвояси с чувством удовлетворения, опустив руку в карман и касаясь двух приютившихся там яиц. Ей нравилось есть собственные продукты. Это слишком громко сказано, но все же начало положено.
На кухонных часах было 7.45 вечера. Положив яйца в корзинку на столе, Чарли взяла телефон и стала набирать номер.
17
Том лежал на ней, тяжело дыша, грудь его натужно вздымалась, сердце колотилось, по телу стекал пот. Он мягко скатился с нее, поглаживая ее маленькое плечо, пробежался пальцами по ее подбритым подмышкам.
Когда она повернулась к нему с серьезным видом, ему захотелось узнать, о чем она думает.
За окном темнело. "Собирается дождь", – подумал Том, наблюдая за мерцающими огоньками на крыше башни-маяка в далекой бухте Челси. Комната была уютной и миленькой: белый ворсовой ковер, белая плетеная мебель, вообще все белое, кроме нескольких зеленых растений… Спальня другой женщины: приятные незнакомые ароматы, другое мыло, тальк, духи – чувственная, запретная земля.
Наслаждаясь мягкой кожей, пальцы Тома скользили по изгибам ее плеча.
– В субботу за обедом ты говорила, будто в другой жизни мы были любовниками. Что ты имела в виду?
– Что мы были любовниками когда-то раньше. Наверное, мы были знакомы в другой жизни и вот стали любовниками опять.
Том не знал, что сказать.
– Надеюсь, у тебя была такая же очаровательная кожа и раньше, – выдавил он.
Она легонько поцеловала его.
– Чарли очень везучая дама.
– О, в самом деле?
– У нее есть такой муж, как ты.
Она отстранилась, перекатываясь на живот. Том молча провел пальцем до ее поясницы, потому что ему в голову лезли одни банальности.
– Тебе не стоило появляться здесь. И нам не стоило делать этого. – Она мягко поцеловала его в глаза.
Том промолчал. Из CD-плеера у дальней стены доносилась музыка. Крошечные колонки голубоватых огоньков на панели проигрывателя поднимались и падали в унисон с мелодией, льющейся из плотно подбитых мягким материалом динамиков. Самоуверенный голос Таниты Тикарам со значением выводил бессмысленные слова. Подобные песни надоедали Тому целый день в конторе. Он отключился от музыки, настроившись на доносившийся снизу, с Кингз-роуд, шум уличного движения. Его опустошенные половые органы ныли от тупой боли.
Чувство вины терзало его.
Кто-то вроде него каждый день сидел в конторе по другую сторону его письменного стола. Парни: приятные и уродливые, смышленые и тупые, славные и отвратительные. Он никогда не думал, что в один прекрасный день может и сам подвергнуться подобной оценке. Никогда не начинай того, чего ты не сможешь закончить, – таково было правило, тот принцип, по которому он жил. Таким путем можно поддерживать порядок и контролировать собственную жизнь. Суды, слушающие дела о разводах, были битком набиты людьми, начинавшими дела, которых они не могли закончить.
Капелька пота проползла по его спине. Лаура то захватывала в ладонь свои волосы, то взъерошивала их.
– Ты не ощущал в вашем новом доме ничего странного? – спросила она.
– Что значит странного?
– Ну, чьего-то присутствия.
Том ухмыльнулся.
– Только того незнакомца-насильника у огня на пикнике.
– Я это и имею в виду. Тебе не кажется, что там что-то было?
– Нет. А с чего бы это?
– Когда я пошла в туалет наверху, я как будто… ну, ощущала что-то.
– Это, видимо, Чарли напела тебе, рассчитывая на показной эффект?
Она выскользнула из постели.
– Нет. Не знаю, что это такое, но лично я не захотела бы провести там ночь в одиночестве.
Лаура прошла в ванную. Едва она закрыла дверь, рядом с Томом неожиданно прозвучала трель, заставившая его вздрогнуть. Трель умолкла, а потом зазвенела громче.
– Возьми трубку, Том, это, должно быть, водопроводчик, – крикнула Лаура.
Он замялся, но поднес трубку к лицу.
– Алло? – сказал он оживленно. – Квартира Лауры Теннент.
– Том?!
Это была Чарли.
Он почувствовал себя падающим в скоростном лифте. Мгновение он вертел в руке трубку, испытывая желание бросить ее на рычаг. Господи, она же никогда не узнает наверняка… ну, совсем уж наверняка. Но было слишком поздно: чересчур уж долго он колебался.
– Привет, дорогая.
– Том, что ты там делаешь?
– Да просто вот заскочил взглянуть на… м-м-м, на одно письмо… довольно неприятное письмо тут вот у Лауры. Ну да. От Боба.
Боб был когда-то мужем Лауры.
– От Боба?!
– Ну да, он тут напридумал всяких проблем… м-м-м, насчет дома. Я тебе ее поищу. По-моему, она за дверью с водопроводчиком.
– А разве Лаура не устраивает званого обеда? – спросила Чарли со слабо скрываемой враждебностью.
– Званого обеда? Нет… я… нет, не думаю.
Они помолчали.
– Я полагала, что у тебя встреча с партнерами.
– Я… ну, позвонила Лаура, довольно подавленная. И я…
– В котором часу ты будешь дома? Ты что, ужинать не будешь?
– Да-да, я вот уже еду. Буду со следующим поездом, когда бы он ни появился.
Из ванной комнаты вышла Лаура.
– Не вешай трубку, мне кажется, я их слышу. – Он прижал ладонь к микрофону и прошипел: – Это Чарли. Я сказал ей, что заскочил взглянуть на письмо от Боба. По поводу дома.
Лаура взяла трубку.
– Чарли, привет. Званый обед? О да, устраиваю. Это было так мило со стороны Тома, что заехал. Я приехала домой и обнаружила совершенно омерзительное письмо от Боба.
Том подошел к окну и стал глазеть на улицу. "Ничего себе", – подумал он. Теплый воздух и дым от уличного движения с Кингз-роуд овевали его. Продребезжало такси, зашумел поток автомобилей, автобус… Черт подери. Ах, черт подери! Лаура продолжала тараторить. Делай это нормально, не останавливайся, девочка. Только не останавливайся.
– Нет, он уже собирается уезжать. Он был так добр… так мне помог. Водопровод?! Ты говоришь, водопровод? Здесь водопроводчик?! Нет, я подумала, что это у тебя водопроводчик звонит.
У Тома упало сердце.
– Хочешь еще что-то сказать ему? Хорошо, увидимся в среду. Нет? А, ну хорошо. Пока!
Она села на кровать рядом с Томом, опустив голову. Он обнял ее.
– Как у меня получилось? – посмотрела она на него.
Том ответил напряженным угрюмым взглядом.
– Превосходно, – сказал он. – Ну просто превосходно.
18
Она что, хорошо трахается, эта сука?
Вполне разумное объяснение. Конечно, какое-нибудь вполне разумное объяснение найдется. Разумеется. Она выдавила улыбку на лице и наклонила голову.
– Привет, дорогой! Ну, как прошла твоя встреча?
Бен посмотрел на нее в недоумении. За окном стемнело. Густой мрак давил на оконные стекла. Лаура предупреждала об этом и оказалась права: в сельской местности было темно и черно, в миллион раз чернее, чем в Лондоне.
Цветы Лауры стояли в вазе рядом с Горацием. Он плавал, открывая и закрывая рот, глазея на бесконечный кинофильм, разворачивающийся перед ним сквозь изогнутое стекло. Чарли задумалась: понимает ли он, что видит все искаженным?
В кухне стоял слабый запах стирки, шедший от посудных полотенец, носков, нижнего белья и полосатых рубашек Тома, что висели на сушилке. "Ну и как там Лаура? У нее все в порядке? Я хочу сказать, что она выглядела ну просто отлично. Но это было в пять часов, и она даже не могла сходить выпить, потому что торопилась домой готовить все к званому обеду".
Бен вилял хвостом. Бросив грызть кость, он как бы в ожидании смотрел на нее.
– Это не для тебя, малыш, – сказал она, разглядывая здоровенные куски бифштексов, лежащие на доске для разделки мяса.
Ничего. Ничего. Нет ничего, о чем стоило бы беспокоиться.
"Это было так мило со стороны Тома, что он заехал. Я пришла домой и обнаружила совершенно омерзительное письмо от Боба". Почему, черт подери, Лаура и вправду не могла получить письмо от Боба? Боб всегда доставлял Лауре неприятности. Вполне разумное объяснение. Да-да-да. Том заехал, потому что…
Так она хорошо трахается-то, эта сука?
Эта мысль гремела в ней, будто кто-то другой произносил эти слова, шептал их ей в ухо. Они повторялись все громче и настойчивее. Чарли потрясла головой, словно пыталась их выбросить. Нет. Не Лаура. Возможно, другие, но только не Лаура. Определенно нет.
Никогда.
Друзья такого не делают. Во всяком случае, не те, с которыми дружишь двадцать лет.
Закипел чайник, и она налила в кружку немного воды. Потом размешала кофе. Бифштекс Тома был плотным, красным, огромным, она попросила ту женщину нарубить мясо потолще, что та и сделала. Этакий массивный кусок от филейной части, с косточкой в форме буквы "Т". Проткнув его, Чарли вдруг почувствовала тошноту от прикосновения к мягкой, слизистой плоти.
Темно-синий носок бесшумно упал на бифштекс. Чарли посмотрела вверх на сушилку, но она висела неподвижно. Другой носок свешивался с одной из деревянных перекладин. Послышалось низкое угрожающее рычание Бена. Сердце Чарли забилось тревожно. Убрав носок с бифштекса, Чарли увидела несколько хлопковых волокон, прилипших к мясу.
Тошнота прошла. Мясо выглядело хорошим, каким и было на самом деле. Плоть. Красное мясо. Кровавое. Ей захотелось затолкать его себе в рот и так и сжевать его, съесть сырым, словно она зверь. Ей смутно припомнилась книга, где женщина сходила с ума по сырому мясу.
Взяв свою часть бифштекса, отрубленную потоньше, чем для Тома, Чарли откусила большой кусок. Глаза ее прищурились, и в желудке забурлила желчь. Выплюнув пережеванное мясо в раковину, она прополоскала рот водой.
Вот тебе и раз! Какого лешего она проделала это? Вкус крови, плоти, чего-то прогорклого, чего-то еще… застрял в ней. Чарли выпила большой глоток кофе, но выплюнула и его. Испытывая тошноту, она побежала наверх, через спальню в ванную и принялась чистить зубы.