23
Она сообразила, что движется в темноте, хотя никакая это была не темнота, а тень. Она шла между двумя высокими рядами кустарника-изгороди, вдоль раскрошившейся дорожки. Вот она споткнулась об одиноко лежащий камень.
– Проклятье!
– Где вы?
– На дорожке.
– Как вас зовут?
– Н-не знаю.
– Сколько вам лет?
– Н-не знаю.
– Скажите мне, что на вас надето.
– Какое-то платье. Вроде кремовое с узором.
– Какой оно длины?
– До середины икр.
– Какие на вас туфли?
– Коричневые. Каблуки слишком высокие. Мне не надо бы ходить на каблуках.
– Почему?
– Да потому что я беременна.
– А от кого?
– От Дика.
– У вас испуганный голос. Чего вы боитесь?
– Н-не знаю. Неприятное ощущение. Плохое.
Она миновала ферму Тадвелла с ее замощенным булыжником двором и трактором с тележкой для сена в полуразвалившемся амбаре, прошла мимо пруда со стоячей водой.
Какой-то мужчина, которого она признала, сидел на дорожке перед Розовым коттеджем, малюя на мольберте. Когда она приблизилась, он вежливо встал.
– Добрый день, – сказал он решительным военным тоном.
– Добрый день, – пробормотала она в ответ.
– С кем вы разговариваете? – спросил чей-то голос вдали, голос, которого она больше не узнавала.
– Просто восхитительный денек, не так ли? – сказал мужчина.
Она припомнила, что он, кажется, был военным моряком. Вот она добралась до ворот и, остановившись, пристально смотрела на Элмвуд-Милл. Какая-то лошадь в конюшне радостно заржала, словно узнавая ее. Лошадь. Черная туча окутала ее. Она достала из своей сумочки пачку сигарет "Вудбайн" и закурила.
– Вас беспокоит эта лошадь? Что именно вас беспокоит? – произнес в отдалении чей-то слабый голос, вроде радио, оставленного включенным в соседней комнате.
– Джемма – моя лошадь. Она забрала мою лошадь. А он ведь мне обещал.
Ее голос надломился, она заплакала. Нервно затянувшись сигаретой, открыла калитку и прислушалась, высматривая собаку. В стороне, где стояла собачья конура, никаких признаков присутствия пса не было. Она побрела по подъездной дорожке, испуганная, утомленная, с младенцем, тяжело ворочавшимся в ее животе.
Автомобиль был там. Ее автомобиль. Черный "триумф" с опущенной крышей был брошен у амбара. Лошадь снова заржала, и взглядом, затуманенным слезами, она всматривалась в нарядные конюшни и увидела выглядывавшую оттуда голову гнедой кобылки.
Все было свежим, в хорошем состоянии. Амбар был покрыт новой крышей, и двери его недавно покрашены. Деревянные части дома блестели. Она отбросила свою сигарету и пошла по гравию и дальше, вверх по ступенькам. Там она заколебалась в страхе. Она посмотрела на звонок, на полированную медь дверного кольца с львиной головкой, а потом снова на звонок. И нажала на кнопку.
Изнутри дома донесся одиночный глубокий лай, и дверь распахнулась почти мгновенно, как будто ее ожидали. Там стояла высокая элегантная надменная женщина в куртке, сапожках для верховой езды и бриджах. Ее черные волосы с деланой небрежностью были причесаны на одну сторону. Поджав губы, женщина смотрела горящими глазами с испепеляющим гневом.
– Я же говорила тебе, чтобы ты больше сюда не приходила, – холодно сказала она.
– Пожалуйста, я только хочу увидеть его. Пожалуйста, позвольте мне увидеть его.
Жестокая улыбка, полная угрозы, мелькнула на лице женщины. Пройдя через холл, она открыла дверь. Потом прищелкнула разок пальцами правой руки и вымолвила всего одно слово:
– Принц.
Здоровенный мастиф вышел в холл и уставился на нее враждебным узнавающим взглядом. Сердито заворчав, пес опустил голову, его десны заскользили назад. Она отступила, повернулась и побежала, едва не упав со ступенек, слыша рычание пса у себя за спиной. Когда его зубы впились ей в ногу, она почувствовала обжигающую боль.
– Нет! Пошел вон! – завопила она, замахав во все стороны руками и отбрыкиваясь. Собака трясла ее ногу в своих массивных челюстях, словно косточку. Она потеряла равновесие и, защищая свой живот, рухнула на дорожку. Пес вырос над ней.
– Нет! Убирайся! Заберите его! – кричала она, пытаясь откатиться в сторону. – О, пожалуйста, заберите его! Нет! Дик! Нет! Ребенок! Не трогай моего ребенка!
Она видела над собой лицо этой женщины в куртке для верховой езды, внимательно наблюдавшей, сложив руки на груди. Приподнявшись, она попыталась бежать, но собака снова вцепилась ей в ногу и бросила ее на гравий. Она завизжала от боли.
– Принц, хватит. Принц!
Пес отпустил ее. Она лежала, рыдая, ее нога и руки страшно болели. И тут она увидела Дика, в мешковатых брюках и в рубашке без воротничка. Лицо его побагровело от ярости.
– Убирайся, я же сказал тебе! Выметайся! Я не желаю, чтобы ты приходила. Пошла вон!
Она посмотрела снизу на женщину, которая глядела на нее так, словно она была пустым местом, ничем, ну просто совершенно ничем.
– Ты слышала? – прокричал он. – Слышала, что я сказал? В следующий раз я не стану отзывать его.
Она поднялась на колени.
– Помоги мне. Ты должен помочь мне. Ну пожалуйста, ты же должен помочь мне.
Они смотрели на нее в полном молчании.
– Помоги мне! – Теперь она уже кричала. – Ты должен помочь мне!
Их лица стали неясными. В отдалении раздался звук сирены. В стеклах дребезжал ветер. Скрипело какое-то кресло. Кто-то одышливо дышал.
– С вами все в порядке, Чарли. Все хорошо. Вы в безопасности. Вы свободно парите во времени. Оставайтесъ с этим. Продвиньтесь немного вперед, продвиньтесь вперед.
Чарли открыла глаза, увидела лицо Эрнеста Джиббона, почти не узнавая его. С усилием снова закрыла глаза, чувствуя, что проваливается в темноту.
В ее ушах стоял рев воды.
Была темная ночь, запруда громыхала. Она куда-то решительно направлялась, держа в левой руке что-то тяжелое и скользкое. Она шла по траве, по мокрой, покрытой росой траве рядом с гравием. Рычала собака.
– Ш-ш-ш, – прошипела она.
Ее трясло, она боялась собаки, боялась, что та, может быть, не посажена на цепь. Мрачно струился поток воды у мельничного колеса. Снова зарычала собака, и она старалась не испугаться, старалась думать только о своей ненависти. Пес лаял, и цепь дребезжала в железном кольце. Она посмотрела на молчаливый силуэт дома, ожидая, что в любой момент загорится какой-нибудь свет или вспыхнет луч фонаря и упадет на нее.
Быстро. Надо все сделать быстро. Впереди неясно вырисовывался амбар. Она направила свет своего фонарика прямо на конуру, и ей ответила красная вспышка в свирепых глазах мастифа. Он заворчал и напрягся на конце своей цепи. Ее сердце стремительно колотилось. Это ворчанье, казалось, подлило силы в ее гнев, внезапно сделав ее сильной, сильнее, чем этот пес.
– Принц! Ш-ш-ш! – скомандовал ее шипящий голос.
Он поколебался от ее тона, поколебался и от другого запаха. Запаха кости, которую она протянула ему, мягко окликнув его:
– Хороший мальчик! Иди сюда, мальчик!
Она держала кость высоко, чтобы он не достал, и, когда пес попытался подпрыгнуть, его челюсти лязгнули, цепь потянула назад, и он потерял равновесие. Держа кость еще выше – так, чтобы ему пришлось вытянуть голову вверх и выставить незащищенную шею, она шагнула вперед.
Когда пес жадно ухватил огромную кость челюстями, она что есть силы провела зазубренным лезвием ножа, который держала в правой руке, поперек его горла, давя всем своим весом и чувствуя, как нож вгрызается внутрь. Острое лезвие прорезало насквозь и плоть, и мышцы, и кость.
Послышался сдавленный вздох, и пес, казалось, стал обвисать. Кровь брызнула на ее руки, одежду, лицо. Мастиф издал странный звук, вроде свиста, выронил кость из пасти, закашлял, накренился на бок, лапы его подогнулись, и он рухнул вперед, издавая резкие, скрежещущие звуки. Заливая грудь и лапы, из его пасти исторглась кровь. Скрежещущий звук начал затихать.
Она пробежала по мостику мимо мельничного лотка и вверх по насыпи, к леску. Колючий куст порвал ей платье. Когда она остановилась, сердце ее стучало так громко, что она слышала, как стук эхом разносится по леску, по всей ночи, на миллион миль отсюда. Она зашвырнула нож в кусты и услышала шуршание, когда он упал. Где-то близко пропищал зверек.
Они могут найти нож в кустах. Глупо. Пруд! Какого черта она не забросила его в пруд? Она попыталась включить свой фонарик, но он выскользнул из залитой кровью руки и упал в подлесок. Опустившись на колени, она пошарила в поисках его, но тут ее сковал страх, оттого что что-то стояло позади нее.
Она обернулась. В доме зажегся свет. В спальне. Кто-то стоял у окна, чья-то тень виднелась позади занавесок. Вот они разошлись, и послышался скрип открываемых створок.
Только это было не окно, а зеркало. Она в упор смотрела на свое лицо в зеркале, и чья-то фигура неясно вырисовывалась позади нее, расплывчатая, неразличимая. Она почувствовала дым, запах горящего дерева, солому…
И запах обуглившегося мяса.
Она увидела глаза, одни глаза. Страшные, смотревшие из почерневшей кожи. Раздался громкий удар. Зеркало взорвалось паутинообразными трещинами. Один зазубренный осколок отлетел к ее ногам, и она завизжала, потому что фигура двинулась к ней.
Темнота стала красной. Какой-то особый красный свет. Глаза Эрнеста Джиббона близоруко смотрели на нее из-за толстых линз, его челюсти тяжело двигались, словно управляемые крохотными моторчиками, спрятанными внутри. Она была насквозь мокрой от пота.
– Каждый раз одно и то же, – сказал он и присел ненадолго, одышливо дыша и изучая ее с той же слабой, приводящей в замешательство насмешкой, которую она заметила и в прошлый раз. – Нам необходимо выбраться за эти пределы. Ответ лежит вовне.
– Есть одна параллель, – сказала Чарли.
Она чувствовала себя опустошенной.
– В самом деле?
– Мои отношения с мужем в реальной жизни и мои отношения вот здесь, с этим мужчиной… с Диком. Вам не кажется, что они слишком похожи?
– Люди часто проходят через те же ситуации, что и в предыдущих воплощениях. Некоторые из них верят, что это из-за того, что они неверным способом пытались разрешить их раньше. – Он снял очки и протер их носовым платком в горошек. – Вам известно имя этой неприятной женщины?
– Нет.
– Не могла ли она быть тем существом, кто подошел к вам сзади, когда вы смотрели в зеркало?
Он надел очки.
– Тот человек в зеркале выглядел отвратительным… обезображенным… с сожженным лицом.
– Мужчина или женщина?
– Я не знаю.
– А что произойдет, если я не заберу вас оттуда, когда эта фигура подойдет к вам сзади в следующий раз?
Чарли ощутила прилив страха.
– Это… что-то случится.
– Возможно, вы обнаружите, что способны разделаться с этим сами. Мы попытаемся. Думаю, что было бы опасно не попытаться.
– Опасно не попытаться? – переспросила она.
Он важно кивнул:
– Когда мы вскрываем подсознательное, как в этом случае, всегда существует опасность стихийного возвращения в прошлое.
– Что вы имеете в виду?
– Здесь все контролировать пытаюсь я. Если вам становится слишком неудобно или страшно, я могу быстро вытащить вас оттуда. Если же вы начнете путешествовать в прошлое сами по себе, одна, где-нибудь далеко отсюда, и эта фигура в зеркале возьмет контроль в свои руки, то тогда… – Он пожал плечами.
– А с чего бы такое случилось? Ведь все происходит всего лишь в моей памяти.
В его глазах появилась неуверенность, и она испугалась. Ей захотелось никогда больше не приходить сюда, не начинать эту опасную игру. Ей хотелось бы больше доверять гипнотизеру.
– Я не знаю, с чего это может случиться, Чарли. Я не знаю, только ли это память. Я уже говорил вам в прошлый раз, что это очень сильное средство.
– Но вы не сказали мне, что это такое.
В улыбке всезнающего учителя уже не было прежней самоуверенности.
– Я не знаю, что это такое, потому что не сталкивался прежде с подобной ситуацией. И мне не известен никто, кто сталкивался бы. Я собираюсь провести некоторое исследование, посмотреть, нет ли чего-нибудь для сравнения в других историях болезни.
– А я-то полагала, что вы профессионал, – сказала она с едкостью, показавшейся ей самой чрезмерной.
Он посмотрел на нее и прищурился, став серьезным. От улыбки его не осталось и следа.
– В понимании сверхъестественного, Чарли, все мы – любители.
24
Она прошла по платформе станции среди толчеи пассажиров, возвращающихся домой с работы, главным образом из Лондона. Нарядно одетые и потрепанные, энергичные и подавленные, возвращающиеся домой, к ее домашнему заточению, к той, которая должна быть ему обязана, к этой маленькой женщине, к маленькому мужчине, домой, к горластым ребятишкам и пустым темным домам, домой, к любимой, к ненавидимой, к немощной, к умирающей, к мертвой…
И к заново родившейся.
Если ты продолжаешь возвращаться назад, то не умираешь. Ты просто меняешься. Ты складываешься заново. Проходишь новый цикл развития. Его проходят и все твои знания, и твой опыт.
Отстояв очередь у билетного барьерчика, Чарли пошла дальше. Ее туфли простучали по бетону ступенек и – вниз, в туннель. Отъехал, дребезжа над головой, поезд. А есть ли у кого-нибудь еще из всех этих спешащих людей прошлые жизни? Возвращались ли они оттуда когда-нибудь сюда, в эту жизнь, каждый раз после того, как умирали, так же как они возвращаются на эту станцию вечер за вечером?
А если? Если он все еще там? Что тогда?
Эта мысль побудила ее идти быстрее, взбежать вверх по ступенькам в дальнем конце туннеля, выскочить на бушующий ветер, в облачные серые сумерки и почти промчаться через автомобильную стоянку к маленькому "ситроену", окрашенному в два цвета.
Ее руки все еще болели, но она не замечала этого, забираясь в машину, заводя двигатель и по привычке включая радио. Из него донесся рев смеха: Фрэнк Муир рассказывал байку. Только не сейчас, сейчас ей было не до юмора. Она вставила в магнитофон кассету. Рахманинов, мрачный, угрюмый, старый, слишком старый. Она ощущала напряжение скрипки, словно смычок скользил по ее собственным натянутым нервам… Выщелкнув кассету обратно, Чарли снова погрузилась в свои мысли.
Она вывернула с Хэйвордс-стрит на сельскую дорогу и нажала на акселератор до отказа. Ей хотелось, чтобы машина шла быстрее, она заставляла ее нестись быстрее. Чтобы добраться домой.
И отыскать.
Автомобиль накренился, взвизгнул покрышками, когда Чарли вошла в поворот чересчур быстро. Она увидела, как водитель встречного автомобиля посмотрел на Чарли с тревогой, видимо подумав о возможном столкновении, но "ситроен" каким-то образом его избежал. Потом поворот пошел в другую сторону, и Чарли, крутанув руль, вонзила ногу в тормоз, срезала угол и едва-едва разъехалась с вильнувшим в сторону велосипедистом, погрозившим в воздухе кулаком. Господи, надо сбавить скорость! Она крепко вцепилась в руль, чувствуя, как вспотело лицо.
Небо почернело, когда она остановилась перед амбаром. Похоже, собиралась гроза. Чарли выбралась из автомобиля и захлопнула дверцу. Перейдя мостик над мельничным лотком, она побежала вверх по насыпному склону, а потом в лесок, следуя тем же путем, что и во время ретрогипноза. Порыв ветра протрещал в ветвях, и дождевые капли посыпались вниз.
Она протоптала себе дорожку через кусты папоротника к мшистой почве и посмотрела на высокие и тонкие грабы, криво растущие из дикого подлеска. Их ветви были перепутаны, некоторые из них полулежали, полулежали там, где им было суждено стоять, пока они не превратятся в труху и не уйдут обратно в землю. Биодеградация. Все как у людей.
Во время ретрогипноза здесь было темно, но она знала дорогу. Там по земле проходила небольшая выемка, этакая канавка перед густым кустом ежевики. Чарли взяла несколькими дюймами левее и двинулась сквозь густые заросли папоротника. Какая-то птичка прыгала в ветвях деревьев у нее над головой, щебеча, словно протекающий водопроводный кран. В отдалении пролаяла собака. Прогудел чей-то трактор. Лесок темнел, как бы растворяя отдельные деревья и смыкаясь вокруг нее.
Она задыхалась и тряслась, покрытая липким потом. Ей не хотелось оставаться здесь, хотелось повернуться, побежать к дому, закрыть двери на ночь, закрыться от этого куста ежевики, который, казалось, затягивал ее в себя и все разрастался, разрастался, пока она смотрела на него, обвивался вокруг ее лодыжек, приподнимал ее ноги. Внутри нее будто щелкали переключатели, меняя скорость крови, направляя кровь по другому пути, взбалтывая ее, забивая в нее кубики льда и отсасывая тепло, замораживая ее.
Проползая под этим кустом, расталкивая ветви с цеплявшимися за одежду колючками, Чарли задержала взгляд на какой-то сгнившей щепке или каком-то плоском корне.
Какой-то камень. Может, камень. Она надеялась, что это камень. Он, казалось, поднимался из ежевики к ней, таща за собой и куст. Не обращая внимания на царапающую ежевику, Чарли докарабкалась к нему на руках и коленях и вцепилась в ручку, вцепилась так, словно это был тот самый рычаг, которым можно перевернуть мир. Потом она отползла и встала, таща за собой и ветви, позволяя им рвать одежду, разрезать на руках кожу.
Она перевернула находку в руках, трогая холодный, заржавленный металл ножа с костяной ручкой, почерневший от времени и непогоды, с длинным зазубренным лезвием, изъеденным ржавчиной.
Тот самый нож, который она несла с собой во время ретрогипноза. Тот самый нож, которым она убила мастифа.
Почувствовав боль в пальце, как будто ее ужалили, Чарли увидела тоненькую струйку крови, появившуюся от кончика указательного пальца до первого сустава. Она отсосала кровь из пореза, который дошел прямо до кости.
Казалось, тысячи глаз наблюдают за ней из наступающей ночи. Ветер дергал ее волосы, а мысли будоражили сознание. Она перевязала порез носовым платком. От невозможности на чем-либо сосредоточиться мысли ее метались, пытаясь отыскать лучший ответ, чем тот, который у нее уже был.
Она убила собаку. Вот этим ножом. В другой жизни.
Чарли выбралась из куста ежевики, окончательно погубив свое льняное платье, и, спотыкаясь, побрела по леску к пруду. Хоть какое-то объяснение. Должно же быть хоть какое-нибудь объяснение. Ну хоть что-то.
По щеке скользнула капля, потом другая. В пруду, черном и беспокойном под поднимающимся ветром, плескались волны. Уставившись на нож, она испугалась, что порежется снова, порежется еще глубже.
Удостоверившись, что поблизости нет рыболовов, она что есть силы забросила нож в пруд. Достаточно далеко и достаточно глубоко, чтобы она не смогла пробраться сюда во сне и вытащить его обратно. Нож перевернулся в воздухе и, едва различимый, упал в воду с легким шлепком, словно подскочившая форель. Исчез. Больше он не существует.
Да он и никогда не существовал.