– На сей раз больше свидетелей и не потребуется. Но я говорю не об ограблении.
– А о чем же?
– В данный момент я вообще думаю о том, как сильно действовали ваши чары на самых разных людей – от впечатлительного священнослужителя до громогласного баронета, которому хорошо за пятьдесят. И их нельзя винить; они совершенно правы.
– Однако! Как вы добры ко мне, сэр! Низко вам кланяюсь. Но все же. Если вы не предъявляете обвинения в ограблении…
– Нет, сударыня. Я предъявляю обвинение в убийстве.
– В убийстве? Я ничего не знаю ни о каком убийстве!
– Вы, скорее всего, не знаете. Знает ваш муж.
Из другой комнаты не последовало никакой реакции.
Джеффри не поворачивал головы; он не старался даже перевести взгляд на дверь спальни. Ему было известно, что там, в том месте, куда не достает свет свечи, находится человек – почти неразличимый во тьме, сгорбленный, сжавшийся в ожидании развязки.
Вместо этого Джеффри взглянул в глаза Лавинии Крессвелл.
– Замечу, – сказал он, – что кража со взломом предполагает то же наказание, что убийство. Позволю себе также не согласиться с вами: кражу можно доказать. В этом сундуке еще лежит некоторое количество драгоценностей: я оставил их вчера в качестве "наживки". Взгляните, пожалуйста, на окно за вашей спиной.
– Хватит! Я не понимаю…
– Если вы не хотите взглянуть, я могу вам объяснить. В окне две створки. Они запираются маленькой металлической защелкой на петле. Когда окно открыто, защелка поднята. Если окно закрыть, защелка опустится в горизонтальное положение и войдет в два металлических паза, не давая окну открыться. Запереть окно можно изнутри, а можно и снаружи – если подняться по стене и захлопнуть оконные створки. Когда они захлопнутся, защелка упадет и войдет в пазы: окно, таким образом, будет заперто.
Именно это, сударыня, я и проделал вчера, когда вылез из этой комнаты через окно. Предварительно я убрал мешки с тряпьем, которые не давали окну захлопнуться. После этого войти в дом можно было только с улицы через дверь.
Вы не рассчитали, сударыня. Коль скоро вы и ваш сообщник, вознамерившись похитить драгоценности, забрались в дом с помощью ключа, изготовленного неким чипсайдским слесарем, и если при этом вы были замечены служителем закона…
Глаза миссис Крессвелл стали, казалось, еще более плоскими и бесцветными.
Свет играл на рубинах и изумрудах у нее в руке. Она слегка повернулась, как будто собираясь бросить браслет обратно в сундук, но затем вновь взглянула на Джеффри.
– Не рассчитала? Вознамерилась похитить драгоценности? Бог мне в том порука: до вчерашнего дня я понятия не имела ни о каких драгоценностях.
– Возможно, – сказал Джеффри. – Но убийца знал о них.
Со стороны двери, расположенной справа от Джеффри, донесся легкий шорох. И опять Джеффри не повернул головы. Лишь левая рука его легла на эфес шпаги и высвободила ее из ножен.
– Замечу также, – продолжал он, – что у вас есть кое-какие предрассудки в отношении убийства. В том, конечно, случае, если вы можете избежать его, убедив кого-то совершить убийство за вас. Это если вы зашли слишком далеко в своем злодействе или слишком напуганы.
– В злодействе? Напугана?
– Или – или. Иногда и то и другое сразу. В пятницу вечером вы послали Хэмнита Тониша…
– Моего брата?
– Никакой он вам не брат. Вы велели Хэмниту Тонишу отправиться за мной, когда я пошел вслед за Пег, с тем чтобы он вернул ее. Если я вмешаюсь, он должен был нейтрализовать меня или убить на дуэли.
– Перестаньте! Как может женщина нести ответственность за дуэли мужчин?
– Нет, конечно, не может. Утром в субботу, когда ваши льстивые речи в алькове ни к чему не привели, вы испугались, что я догадался о том, что у вас есть муж, а может быть, и целых два…
Миссис Крессвелл отвела руку назад, как будто она собиралась швырнуть ему в лицо браслет.
– Тогда, – продолжал Джеффри, – вы отправили майора Скелли в Галерею восковых фигур. Он должен был избавиться от меня – причем также убив на дуэли, то есть не вовлекая вас, – и к тому же запугать Китти Уилкис, которая знала слишком много, и заставить ее молчать. После того, что ему рассказал в субботу утром Хэмнит Тониш, майор Скелли незаслуженно считал меня слишком искусным фехтовальщиком и решил умертвить предательски, но просчитался.
Джеффри замолчал.
– Все сказанное, сударыня, – продолжал он после паузы, – свидетельствует о вашем вполне терпимом отношении к убийству. Но я не стану подробно останавливаться на этом. Доказать тут что-нибудь вряд ли возможно и, главное, не нужно. Другое дело – убийство Грейс Делайт, в котором вы оказались замешаны как сообщница.
– Грейс Делайт? Старуха гадалка? Она же умерла от ужаса.
– О нет.
– Я отказываюсь слушать подобную чепуху.
– Это не чепуха. Почти все решили, что она действительно умерла от ужаса. Поначалу, – сказал Джеффри с горечью, – и я поверил в это, то есть дал убийце провести себя. Но сейчас давайте посмотрим, как было совершено убийство.
Лавиния Крессвелл стояла, отведя назад руку, как будто все еще намеревалась запустить браслетом в Джеффри. Рядом со сверкающими рубинами и изумрудами ее светлые волосы, внезапно побледневшее лицо, на которое бросала тень черная вдовья шляпка, и голубые глаза как-то совершенно поблекли.
– Итак, сударыня, вам придется мне ответить. Как я слышал, есть только одна причина, почему знатные дамы из Сент-Джеймсского дворца отправляются вдруг на Лондонский мост. Они покупают изделия белошвеек, чьи лавки здесь столь же многочисленны, сколь и знамениты.
– Мне… мне, приходилось об этом слышать.
– Только лишь слышать? Вы этого не знаете?
– Знаю.
– "Так зашей его иглой, да, иглой, да, иглой. Так зашей его иглой, моя прекрасная леди". Кто не слышал этой песенки про Лондонский моет!
– Детские стишки – прости, Господи, – возникают на редкость некстати в самые серьезные моменты.
– Вы так считаете, сударыня? А обращали вы внимание на вывески напротив? Их видно из окна этой комнаты.
Не глядя по сторонам, Джеффри повернулся спиной к миссис Крессвелл и подошел к окну. Оно было завешено той же самой мешковиной, которую Джеффри сорвал ранее, только висела она уже на другой веревке. Джеффри снова сорвал мешковину, обнажив окно, в одной из створок которого зияла дыра. Ветер немного успокоился, но скрип металлических вывесок все равно доносился с улицы.
– Сейчас слишком темно; видно плохо. Жаль, что вы не взглянули на вывеску прямо напротив, вечером в пятницу, когда она была освещена факелами.
– На вывеску? Я не имею обыкновения разглядывать вывески!
– Уж эту вы должны были разглядеть. На ней изображена вязальная спица.
Тут Джеффри снова обернулся и подошел к женщине.
– Дайте мне руку, сударыня. Не спорьте; дайте мне руку, и я покажу вам, как действовал убийца.
Миссис Крессвелл швырнула браслет в лицо Джеффри, Кинула она его неловко – рука была напряжена, – так что браслет пролетел далеко от головы Джеффри и покатился по полу. Слишком поздно поняла женщина, что этот жест презрения освободил ее правую руку, которую Джеффри, подавшись вперед, тут же перехватил своей левой рукой. Он дернул миссис Крессвелл на себя, развернул ее, так что она оказалась к нему спиной, лицом – к входу в спальню.
– Предположим, – сказал Джеффри, – что на вас не это прекрасное вдовье платье. Предположим, что на вас шлафрок из полушерстяной ткани, такой, какой был на Грейс Делайт, без всяких там обручей и нижних юбок.
– Пустите меня! Я не желаю этого терпеть!
– Придется. Предположим, наконец, что тело ваше – не гладкое и упругое, каким оно останется еще по крайней мере несколько лет, что кожа у вас дряблая, как у жирной старухи, которую я собираюсь убить. Не вырывайтесь, сударыня.
Когда она обернулась и взглянула на него через плечо, выражение ее лица, искаженного яростью и в то же время сохраняющего какое-то неуловимое кокетство, переменилось, как только она увидела, что Джеффри достал из внутреннего кармана своего камзола.
– Это – вязальная спица, – объяснил он. – Обычная вязальная спица, только один конец у нее заточен, как игла, а другой срезан, так что спица укорочена. Используя ее как стилет, в том случае, если бы я…
– Пустите меня! Я умру сейчас! О Господи, сжалься и помоги мне! Я умру сейчас!
– Используя спицу как стилет, я мог бы вонзить ее вам под левую лопатку и достать прямо до сердца. Не дергайтесь, сударыня, а то я могу не справиться с искушением рассчитаться с вами за весь вред, который вы причинили.
– Вред? Причинила? Я?
– Есть и более тяжелые способы расставания с этим миром. В данном случае смерть была бы насильственной, но она была бы почти мгновенной. Затем, уже не торопясь, я мог бы надавить на кончик спицы ладонью или большим пальцем, и вся она полностью погрузилась бы в дряблую плоть.
Рана, крошечная и глубокая, была бы совершенно незаметна. Не было бы никакого наружного кровотечения. Ни прокола, ни разреза не осталось бы на платье из неплотной ткани. А общее впечатление было бы такое, что человеческая натура, в принципе склонная к ошибкам, расценила бы эту смерть как случайную, как смерть от испуга. В то же время налицо признаки…
Джеффри выпустил руку женщины.
Лавиния Крессвелл, шатаясь, подошла к сундуку, стоящему под окном. Шляпка ее съехала на сторону, волосы растрепались; на лбу, над плоскими ее глазами, выступили розовые пятна. Тем не менее она сумела устоять на ногах и повернулась к Джеффри.
– Кто это сделал? – выкрикнула миссис Крессвелл. – Кто?
– Ваш муж, милая госпожа, ваш первый и законный супруг. Даже если вы удивлены, пожалуйста, не нужно так уж ужасаться содеянному им. Этот жалкий человечек хотел сохранить вас – сходные чувства испытывали к другим женщинам другие мужчины. Обладать же вами он мог, только имея деньги, которые вы от него требовали. Если же вам требуется уточнение, касающееся того, кто это содеял…
Джеффри направился к женщине, но свернул в сторону и остановился у табурета, на котором стояло блюдо со свечой. Положив спицу, он взял свечу, подошел к двери в спальню и поднял свечу, так чтобы свет упал на лицо человека, находящегося в комнате.
– Это сделали вы! – сказал он. – Вы, доктор Эйбил.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Любитель обходных путей
К часу ночи, когда почти все уже было кончено (только кому-то еще предстояло умереть), в той же самой комнате появились новые лица и закипели новые страсти.
В спальне под камином отыскалось целых полдюжины свечей, которые и освещали сейчас комнату: две стояли в закопченной миске на складном стуле, еще две – на тарелке на стуле, принесенном из спальни, и две, просто прилепленные к полу, горели по обе стороны люка. Никогда за все время своего существования – с самого начала и, видимо, до того момента, как кирки рабочих обратили ее в пыль, – эта комната не освещалась так ярко. На крышке сундука с хлыстиком в руке сидел судья Джон Филдинг. Он казался вполне умиротворенным, хотя несколько раз, когда он не мог добиться ответа на какой-нибудь свой вопрос, олимпийскому его спокойствию приходил конец, и он принимался орать на Джеффри, а тот орал в ответ. После этого судья вновь обретал величественный вид, но продолжал задавать вопросы с прежней настойчивостью.
– Рано или поздно, – говорил он, – вам придется рассказать мне все. Хотя бы нам пришлось для этого просидеть здесь до самого рассвета.
– Но ведь почти обо всем вы уже знаете или догадываетесь, – отвечал Джеффри.
– Знаю, но не от вас.
– Возможно, что-то и не от меня.
Было слышно, как внизу, в коридоре, с кем-то тихо разговаривает Брогден. Здесь же, наверху, кроме них двоих были только воспоминания о недавних событиях.
– То есть вы хотите сказать, – в голосе главного судьи зазвучало недоверие, – что готовы были отпустить эту парочку? – Судья выбросил вперед свой хлыстик. – Вы всячески темнили, скрывая свои планы. Неужели, если бы я не заподозрил чего-то в этом роде, не явился сюда с двумя людьми и не поинтересовался вашими намерениями, вы позволили бы этим нарушителям закона уйти от нас? Уехать в Йорк, сесть на корабль и, возможно, вообще избежать наказания?
– В данных обстоятельствах – нет. Думаю, что нет.
– "В данных обстоятельствах". Что это за ответ такой?
– Самый правдивый ответ.
Лицо слепого под большой треугольной шляпой подалось вперед. Хлыстик задергался, как будто отыскивая люк в полу.
– Перестаньте! – крикнул судья Филдинг. – Здесь прозвучало уже столько признаний, что вам не о чем раздумывать. Когда эта женщина, Крессвелл, выкрикнула, что она действительно думает о докторе-убийце, он не колебался и признался во всем. Сказал лишь, что женщина ни в чем не виновата. Но в целом, я не сомневаюсь, это было сплошное лицемерие…
– Лицемерие, сэр?
– Не станете же вы спорить, что он вел себя как Тартюф?
– Все мы временами ведем себя как Тартюф. А Джордж Эйбил – вообще-то никакой не жулик и не обманщик. Его доброта, его пуританские замашки были вполне искренни. Он всю жизнь преданно возился с бедняками, хотя происходил из хорошей семьи и вполне мог бы ни о чем не беспокоиться. Просто он совершенно потерял голову и ополоумел.
– Это что, оправдание? Он нарушил закон. Или мудрость закона вы тоже станете отрицать?
– Нет, – ответил Джеффри, подумав, – пожалуй, не стану. Но не стану я и читать проповеди, поскольку сам мог повести себя не лучше.
– Никто не просит вас читать проповеди или оправдывать себя. Наказание вам я придумаю. А пока…
Судья Филдинг на мгновение задумался.
– Дело это чрезвычайно сложное. Сейчас все нити удалось распутать. Берясь за каждую, я ощущаю все их переплетение, но все же не могу до конца разобраться в докторе Эйбиле, его взаимоотношениях с этой женщиной, Крессвелл, а также почему он убил Грейс Делайт.
Но и тут, зная историю в целом, я о многом могу догадаться. И все же вам придется рассказать мне, почему вы начали подозревать доктора Эйбила и как – шаг за шагом – пришли к убеждению в его виновности. Вы заподозрили его с самого начала?
– Нет, сэр.
– Когда же?
– В пятницу вечером у меня не было и тени подозрения. Все мы были издерганы. Все больше в этом деле оказывалось странного. Одно обстоятельство сразу показалось мне подозрительным, о другом я должен был бы догадаться, если бы подумал немного. Но слишком часто мы не хотим задуматься о том, что нам уже известно. Однажды в субботу утром, когда мы сидели у вас в гостиной…
– Вот-вот! С этого и начните.
В окне за спиной судьи Филдинга можно было разглядеть кусочек реки, окрашенный бледным светом гаснущей луны. Но Джеффри не стал смотреть туда.
– В то утро вы, судья Филдинг, сказали мне следующее. "Хочу обратить ваше внимание, – сказали вы, – на одно обстоятельство, которое делает ваше поведение подозрительным. Почему вчера вечером вы пожелали на какое-то время остаться в одиночестве в комнате, где находилось лишь тело старухи?"
В этом моем желании, естественно, содержался скрытый мотив. Я хотел открыть сундук и проверить мое предположение, что сокровища нищей старухи действительно там. И я попросил доктора Эйбила отвести Пег к нему в дом, тут же на мосту, неподалеку, и побыть с ней, пока я обследую комнаты, – десять – пятнадцать, возможно, двадцать минут.
Но кто сообщил об этом вам? И почему? Известно, что я – сыщик, провожу расследование; так что просьба моя выглядела вполне естественно. Почему кто-то (кто-то, кому ничего не известно о спрятанных деньгах или драгоценностях) должен в чем-то заподозрить меня?
Об этой моей просьбе знали только Пег и доктор Эйбил. Вы сказали, что Пег вам ничего не говорила. Хотя в прямоте вас вряд ли кто-нибудь обвинит, но на прямо поставленный вопрос вы не станете отвечать ложью.
– Это вы говорите мне о прямоте? – поинтересовался судья. – Что ж, я вас прощаю. Продолжайте.
– Если Пег ничего вам не рассказывала, то ответ ясен. Тут-то и настало время пошевелить мозгами. И я припомнил и пересмотрел заново многие эпизоды прошедшей ночи.
С доктором Эйбилом я повстречался в "Винограднике". Пег побывала там незадолго до меня; она заходила узнать дорогу к дому Грейс Делайт. Пег сказала трактирщику, а также и доктору Эйбилу, что собирается найти там приют, поскольку ей некуда идти. Доктор Эйбил настоятельно советовал ей вернуться. Хотя ей он ничего не стал объяснять, но мне рассказал, почему он на этом настаивал. Об этом доме, сказал он, ходят дурацкие слухи, будто там водятся привидения. Якобы даже говорили, что кто-то умер там от ужаса.
– Ничего подобного я прежде не слышал. Но в тот момент разум мой находился в таком состоянии, что принял и это. Иными словами, я не удивился, увидев мертвую женщину, на теле которой не было ран. И лишь на следующий день противоречивость этой ситуации встала передо мной со всей очевидностью.
Предположение о том, что Грейс Делайт умерла от ужаса, было впервые высказано доктором Эйбилом: он пустил этот слух, хотя сам якобы в него не верил. Далее: если он действительно не хотел, чтобы взрослая девушка, которой почти двадцать один год, ходила туда, почему он ничего ей не объяснил? Почему он дожидался меня?
Мы с Пег обнаружили тело. Потом у меня произошла стычка с Хэмнитом Тонишем. После этого появился Табби Бересфорд с солдатами. Все это заняло некоторое время. Когда Табби начал молотить в дверь, я высунулся в окно и крикнул, что нужен врач. Если старуха умерла не от раны, то, значит, от ужаса или вследствие того, что ей было посещение свыше.
Тогда-то и возник доктор Эйбил. Хотя он обещал последовать за мной, но появился неожиданно и поспешно, как будто ждал где-то поблизости. Он сказал, что его задержал мистер Стерн. Человек, не столь растерявшийся, как я в тот момент, видимо, задумался бы, отчего это доктор Эйбил вообще явился туда и какую службу он намеревался нам сослужить.
Доктор Эйбил очень растерялся при виде крови, которая натекла из запястья Хэмнита Тониша, и у него вырвалось: "Чья это кровь?" Я попросил, чтобы он первым поднимался по лестнице. Хотя в руках у него были фонарь, трость и ящик с инструментами, поднимался он очень легко; ясно было, что с такой же легкостью он мог бы забраться в окно по наружным балкам. Поднявшись по стене, он совершил грубейшую ошибку (если, конечно, исходить из того, что он ничего не знал).
Грейс Делайт была его пациенткой: он сам говорил, что посещал этот дом ранее. Естественно ожидать, что врач, узнавший о смерти пациентки и не спросивший, где она лежит, направился в спальню. Доктор Эйбил поступил иначе. Он прошел прямо к сундуку, на котором вы сейчас сидите, как будто предполагал, что найдет женщину на полу рядом с сундуком.
Короче, он плохой актер и совестливый человек; он был потрясен не менее, чем Пег или я. Но все это мелочи по сравнению с тем, что сказал доктор, обследовав труп. Если вы, судья Филдинг, служили в армии и участвовали в боевых действиях…
Говоря это, Джеффри расхаживал взад-вперед по комнате. Тут он остановился и мгновенно осекся:
– Сэр, простите меня! Я забыл…