– Не там, а здесь. Мертвая старуха. И мне нужно мнение врача. Если она умерла не от ран, значит, от ужаса, от того, что явилось ей. Или же от того, что можно назвать явлением Господним.
Табби Бересфорд длинно и замысловато выругался. Гвардеец с мушкетом отпрянул от двери. Джеффри вдруг перестал следить за реакцией Тобайса и повернул голову; он прислушивался к звуку шагов, которые на сей раз приближались со стороны Лондона. Последние слова Джеффри произносил, возвысив голос, но осекся в тот момент, когда в свете фонаря появился доктор Эйбил.
Хотя в руках доктора была трость с медным набалдашником, а также деревянный ящик с инструментами и склянками – атрибуты его профессии, капитан Бересфорд, по той или иной причине, был слишком вне себя, чтобы обратить на это внимание.
– Веселенькая, клянусь, история! – пробасил он. – Похоже, все в этот час решили погулять по Лондонскому мосту. Кто вы, приятель? Что вам здесь нужно?
– Сэр, – ответил пришелец, – я живу здесь. Мой дом примерно в сотне ярдов отсюда. Как вы можете заметить, я доктор медицины.
– Ах так!
– Вам совсем необязательно напоминать мне, капитан, – с горечью произнес доктор Эйбил, верно интерпретируя взгляд, брошенный на него, – про то, что занятие мое невысоко ценится. Я прошу вас избавить меня от насмешек по поводу моей профессии. Сегодня, поверьте, я уже достаточно выслушал их от одного духовного лица, пожелавшего составить мне компанию. Каким бы низким ни было мое ремесло, я отдаю ему все силы.
– Ну что вы, право, – пробурчал капитан Бересфорд, вспоминая о хороших манерах, обычно ему присущих, – я не хотел вас обидеть. Ремесло совсем не такое уж низкое, как, скажем, у хирурга. К тому же и Джефф Уинн говорит, что ему нужна помощь врача, – так что, с Богом! – поступайте в его распоряжение! С вами, вы говорите, священник?
– Уже нет. – При этом доктор Эйбил поднял голову и увидел в окне Джеффри. – В этом, мой молодой господин, причина того, что я задержался.
– Доктор, доктор, не нужно извиняться!
– Боюсь, что нужно. Сначала достопочтенный мистер Стерн настоял, чтобы мы взяли еще бутылку. Это, как он сказал, придаст нам смелости, чтобы идти сюда. За бутылкой он вспомнил – или сделал вид, что вспомнил, – что ему предстоит еще визит к веселенькой чипсайдской вдовушке, и, качаясь, отправился искать носилки. Вот почему, хотя я и обещал клятвенно, что тотчас последую за вами и молодой дамой…
– Молодой дамой? – поинтересовался капитан Бересфорд. – Какой такой дамой?
– Прошу прощения, сэр, – вмешался гвардеец с "Браун Бесс" в руках, – но не лучше ли нам вернуться на пост?
– Прошу прощения, сэр, – сказал гвардеец с фонарем, – по-моему, он говорит дело.
– По-моему, тоже, Табби, – сказал Джеффри, у которого опять стали сдавать нервы. – Здесь действительно была одна молодая дама, но она давно ушла. Потом – это несущественно. Я же сказал, что все беру на себя.
Капитан Бересфорд хлопнул себя по бедру, на котором висела шпага, и подозрительно оглядел присутствующих.
– Да? Так-таки и берешь? Слушай, Джефф, если ты думаешь, что я удовольствуюсь побасенками о том, что здесь произошло, то скажу тебе прямо: нет. Я, конечно, уйду. Но не на пост. А пойду я к капитану Кортланду. И спрошу, знает ли он хоть что-нибудь из того, что "должно" быть известно мне. Джонсон, Макэндрю, за мной!
– Как пожелаешь, Табби. Только прошу тебя нижайше, прежде чем отправишься, оставь один фонарь доктору Эйбилу.
– Один фонарь? Нет! Это еще зачем?
– Это тоже как пожелаешь. Мне, правда, казалось, что ты не настолько боишься привидений, чтобы пройти по мосту всего с одним фонарем.
– Боюсь? Я? Макэндрю! Отдай свой фонарь доктору!
– Сэр…
– Ты слышал?
И Табби Бересфорд выхватил у гвардейца фонарь, причем столь поспешно, что горячий металл обжег ему пальцы. Он перебросил фонарь доктору Эйбилу, который, бросив безучастный взгляд на верхнее окно, принял его, взяв в руку, в которой была трость.
Понаблюдав эту бешеную пляску двух огней внизу, Джеффри отступил в глубь комнаты. Сквозняк, образовавшийся между двумя окнами: одним – с раскрытой створкой, другим – с выбитым стеклом, – затушил свечу. Пятясь задом, Джеффри прошел через темноту, миновал освещенное луной пространство и добрался до комнаты, где в напряжении ожидала его Пег. Она уже готова была разрыдаться в голос, но Джеффри предупредил это:
– Подождите, – произнес он шепотом. – Сейчас они уйдут. Когда шаги затихнут, идите за мной по лестнице и ступайте к выходу.
– Боже милостивый! – прошептала Пег. – Разве я совершила какое-то преступление? Разве все еще нужно прятать меня?
– Вполне возможно, что нужно. Я не уверен, что наши дела с Хэмнитом Тонишем закончены.
– Но вы победили его. Он бежал.
– И все проблемы решены. Как в дамских историях со счастливым концом. Поверьте, все не так просто. Ну, Пег…
Внизу, в коридоре, спиной к выходу стоял доктор Джордж Эйбил с фонарем в руках. Заметив пятна крови на полу, он весь напрягся и поднял фонарь повыше.
– Сэр, – начал доктор, кашлянув, – вы ведь говорили, что старуха, которая жила здесь, мертва.
– Мертва.
– И умерла от ужаса?
– Думаю, да. Хотя наверняка не знаю.
– Но откуда кровь на полу?
– Это не ее кровь. Доктор, позвольте я представлю вас мисс Ролстон. По ее словам, вы беседовали с ней в "Винограднике". И проявили к ней участие, когда она в этом весьма нуждалась.
– Молодой человек, проявлять участие – моя профессия. Один Господь знает, сколь часто это – единственное, что я могу дать людям. Но вы, сударыня, поверьте, что я готов покорнейше служить вам.
– В это, доктор, поверю я, – сказал Джеффри. – Итак…
Пройдя мимо доктора, он подошел к входной двери и закрыл ее. Затем поднял с пола деревянный брус и вставил его в гнезда. "Если бы дверь была заперта, – размышлял он с горечью, – все течение сегодняшних событий могло бы не привести к столь трагической развязке".
– Там, в "Винограднике", – продолжал он, – я кое-что рассказал вам. Если тогда я поведал вам лишь малую часть и сейчас собираюсь немногое добавить к сказанному, то объясняется это – отчасти, по крайней мере, – недостатком времени.
– Время имеет значение, сэр?
– Да. Выслушайте меня, пожалуйста. Мы с мисс Ролстон вместе вошли в этот дом, когда услышали крик Грейс Делайт. Или, во всяком случае…
На мгновение он замолчал, бросив взгляд на пятна крови у лестницы, но потом, как бы отмахнувшись от навязчивой мысли, которая начала преследовать его, продолжал:
– Мы нашли ее мертвой или умирающей – это вам предстоит определить; выражение лица ее было ужасно. Но никаких видимых следов насилия не наблюдалось. Потом в дело вмешался один джентльмен, некий Хэмнит Тониш; он вращается в самом высшем обществе – принят при Сент-Джеймсском дворе, бывает в Кенсингтонском дворце. Как он туда проник – никто не знает; видимо, об этом позаботилась его сестрица. Тониш – грубиян и карточный шулер, но человек очень скользкий, так что поймать его до сих пор не удалось.
– Джеффри! – воскликнула Пег. – Мне отвратителен этот мерзкий тип. Но уверены ли вы в том, что говорите? Я никогда не слышала ничего подобного.
– Возможно. Но вы должны были видеть его руки: это руки шулера, а не фехтовальщика. Вы должны были видеть также широкие рукава и манжеты его камзола.
– У всех так: кружева, потом – широкие манжеты. У вас такие же.
– Но у меня, Пег, рукава – без проволочных распорок изнутри. Я не прячу туда карты. А знаю я все это, доктор Эйбил, потому что я сыщик с Боу-стрит.
– Стражник? Перестаньте! Не "чарли" же вы какой-нибудь.
– Нет, хотя я наделен теми же полномочиями – я могу арестовать человека и препроводить его в тюрьму. Я, доктор, из тех презренных людей, что делают это за иудины деньги.
– И вы этим похваляетесь?
– Иногда. Но слушайте дальше. Итак, в дело вмешался Хэмнит Тониш. Между нами произошла стычка, и я его ранил. Он утверждал, что пошел за мной, желая отомстить за оскорбление, которое я нанес его сестре. Но это неправда. Он пошел, так как знал, что я выведу его на девушку. И если кому и угрожает тюрьма, так это самой Пег Ролстон.
– Тюрьма! – выдохнула Пег. Она отступила на шаг; бледность разлилась по ее лицу, и блеск огромных черных глаз стал еще заметнее. – Фи! Вы сошли с ума!
– Нет. Вас не было там, наверху, в "Золотом Кресте", и вы не слышали, что приготовила вам милейшая госпожа Крессвелл. И я вовсе не сошел с ума, хотя не исключаю – и очень надеюсь на это, – что ошибаюсь.
– Если так, то стоило ли понапрасну пугать эту юную леди? – вмешался доктор Эйбил. – Разве она совершила преступление? Разве можно в чем-то обвинить ее?
– Никто не обвинит ее в уголовном преступлении и не отправит в Ньюгейтскую тюрьму. Но возможно обвинение менее серьезное и к тому же ложное. И если кто-то решится выступить с ним перед магистратом, ей грозит Брайдвелл.
– Невероятно, сэр!
– Вы действительно так считаете, доктор?
– Да. Даже в таком ужасном мире, как наш. Юные леди благородного происхождения и воспитания не сидят в Брайдвелле, не треплют коноплю и не щиплют паклю, как какие-нибудь… какие-нибудь… – Доктор Эйбил осекся. – А ее родители? Ее друзья? Ведь есть же кто-то, кто отвечает за нее?
– Никого, – твердо произнесла Пег. – Раньше я думала, что есть, я молилась, чтобы так и было, но теперь я знаю наверняка: у меня нет никого.
– Пег, умоляю вас!..
– Брайдвелл! – воскликнула девушка так, будто почувствовала, что паук забрался ей под платье. – Брайдвелл. А чем еще они там занимаются, вы знаете?
– Знаю. Но сейчас я возлагаю все надежды на вашего дядюшку. Уж он-то вас любит, и он один может распоряжаться вашей судьбой. Я только предполагаю самое худшее.
– Будем исходить из самого худшего, – сказал доктор Эйбил, – но давайте все же решим, что нам делать. Скажите, молодой человек, почему вы все это мне рассказываете? И какую помощь я могу оказать вам?
– Для начала вы можете сказать, – если знаете, – как умерла Грейс Делайт. Во всяком случае, есть ли на ее теле раны. Затем, если вы соблаговолите, вы можете отвести мисс Ролстон к себе домой и побыть с ней минут пять – десять или, может быть, пятнадцать – двадцать, пока я осмотрю комнаты наверху.
Глаза доктора на его широком лице под поношенным, париком утратили вдруг всякое выражение. Словно слепой, он стоял перед ними, сжимая в руках фонарь, трость и ящик с инструментами.
– Доктор, – произнес Джеффри в отчаянии, – я понимаю, сколь значительна моя просьба. Но, клянусь, нет другого способа уберечь Пег от двух гнусных негодяев или – если суждено случиться самому худшему – от месяца в Брайдвелле, где она окажется на положении обычной шлюхи.
– Обычной…
– Да. Простите меня за грубость. Вы поможете нам?
– Я вам помогу.
Полой камзола, чтобы не обжечь пальцы, Джеффри взялся за крышку фонаря, открыл его и поднес свою восковую свечу к сильному высокому пламени, которое горело в нем. Затем он протянул свечу Пег, которая взяла ее так неуверенно, что чуть не уронила на пол.
– Сейчас, доктор, мы пойдем наверх. Посветите мне, пожалуйста. Пег останется здесь.
– Здесь? Одна? В это время? Вы не поступите со мной так!
– Боюсь, придется.
– Ну что ж, идите! – гневно воскликнула девушка. – Идите, и будьте вы прокляты. Не нужно мне вашего лживого сочувствия – ни сейчас, ни впредь!
– Молодой человек…
– Вот лестница, доктор.
Почти на ощупь, но довольно проворно, несмотря на трудный подъем, доктор Эйбил вскарабкался по ступенькам. Также ничего не видя, ослепленный светом фонаря, он повернулся лицом к задней стене комнаты и стоял так, пока Джеффри не провел его в спальню.
Джеффри нелегко было это сделать. Снизу доносились горькие рыдания Пег, которая не знала, что ее ждет, и была вне себя от ужаса. Джеффри слышал, как она в ярости лупит кулаками по стене. Но он запретил себе прислушиваться. Доктор Эйбил также отключился от всего постороннего и склонился над жуткой фигурой, лежащей на постели, полностью сосредоточившись на осмотре покойной.
Он передал фонарь Джеффри, поставил на пол трость и ящик с инструментами и надел круглые очки. Рассеянное выражение мгновенно покинуло его некрасивое широкое умное лицо, которое стало еще более широким и красным. Закончив осмотр, он снова перевернул старуху на спину, закрыл остекленевшие глаза, положил на каждый по пенсу и выпрямился.
– Никаких ран нет. Во всяком случае…
– Во всяком случае, доктор, вы их не видите, и только?
– Сэр, – ответил доктор Эйбил, выпрямляясь еще более. – Я не стал бы клясться в этом перед престолом Всевышнего. Но я готов присягнуть в этом перед приходским секретарем и буду спокойно ожидать приговора, который не вызывает у меня сомнений. Колотая рана в сердце, например, может иногда явиться причиной выражения ужаса на лице или такого же, как в данном случае, отвердения мышц. Но раны нет. Шок исходил из ее сознания; оно – под действием страха – вызвало остановку сердца.
– Вы говорите, что знали покойную. Обращалась она к вам по поводу своего здоровья?
– Да, я бывал здесь неоднократно.
– Было ли это в связи с сердечным заболеванием? Таким, при котором внезапный испуг может стать причиной смерти?
– Нет, я навещал ее по поводу водянки. Я убеждал ее обратиться к хирургу, чтобы сделать прокол. Но она отказывалась, хотя прокол при водянке – абсолютно пустячная операция. Я же мог только пользовать ее дегтярной водой епископа Беркли, которая бесполезна в данном случае. – Доктор Эйбил опустил голову. – Но, конечно, водянка могла ослабить ее сердце. А сейчас лучше бы закрыть ей лицо и покрыть чем-нибудь пристойным. Есть здесь какие-нибудь постельные принадлежности?
– Есть одеяло. Но оно использовано для других целей. Когда под окнами послышались крики Табби Бересфорда, я прикрыл им картину там, в углу.
Собеседник Джеффри на мгновение онемел, словно от удара.
– Картину? Какую картину?
– Сейчас вы ее увидите, – сказал Джеффри. – Но говорите тише. Нас не должны слышать.
Он приподнял фонарь.
Бросились врассыпную крысы. Стала видна еще одна крутая лестница и люк, ведущий в заброшенный книжный склад. В углу рядом с камином стояла прислоненная к стене картина без рамы, только на подрамнике. Это был поясной портрет, который Джеффри еще раньше поставил сюда, прикрыв ветхим засаленным одеялом. Твердо ступая, Джеффри подошел к картине и обернулся.
– Доктор, – продолжал он. – Как вы уже догадались, есть некая тайна, связанная с мертвой старухой.
– Несомненно. Хотя какого рода тайна? Мне казалось, что она получила кое-какое образование. Говорили, что она скупа. Но можно ли говорить о скупости соседа, когда все тут, на мосту, – нищие? Когда я был здесь две недели назад, картины не было.
– Я думаю, была. Она находилась в шкафу. Не хотите ли взглянуть на Грейс Делайт в расцвете красоты, примерно шестьдесят лет назад? Узнали бы вы ее, если бы увидели ее изображение?
– Узнал бы? – в негодовании воскликнул доктор Эйбил. – О чем вы говорите, сэр? Я прожил на этом свете чуть больше пяти десятилетий. И не так стар, как вы, судя по всему, думаете.
– Верно, – согласился Джеффри, в смущении покусывая ногти. – Верно. Ради Бога, простите. У меня в голове был другой человек, вполне подходящий по возрасту. Вам знакомо фойе театра "Ковент-Гарден"?
– Я редко хожу в театр, мистер Уинн. И особенно избегаю театральных фойе.
– Вы сектант? Методист? Презираете всякое лицедейство?
– Ну, сказать по правде, вид актрис, которые мелькают в фойе полуодетыми, с грудями наружу, не по мне. Вам это кажется смешным?
– Нет, просто откровенным. Те же самые мысли высказывал "Словарник"Джонсон, человек высочайших моральных принципов. Но не это сейчас важно.
Он начал ходить взад-вперед перед картиной, все еще не снимая с нее одеяло.
– Похожая картина, – не такая же, но похожая – висит в фойе театра "Ковент-Гарден". На ней изображена миссис Брейсгердл, в спектакле "Любовь за любовь", который шел в конце прошлого века.
– Миссис Брейсгердл? Анна Брейсгердл?
– Значит, вам знакомо это имя?
– Оно знакомо всем. Говорят, у нее было доброе сердце. И это единственная из актрис, которая отличалась добродетельностью. Еще молодой она оставила сцену. А похоронена она в Аббатстве. На этом портрете, – доктор Эйбил указал на картину, – тоже она?
– Нет. Ее младшая сестра. По поводу святости Анны высказывались кое-какие сомнения; что же касается ее сестры, то тут все было ясно. Ребекка Брейсгердл, которая взяла себе имя Грейс Делайт, скаредностью своей превосходила любого ростовщика с Минсинг-лейн, а распущенностью – последнюю ковент-гарденскую шлюху. А теперь взгляните, что привело меня в такое замешательство. Он отбросил одеяло с холста.
Вся флегматичность доктора Эйбила мгновенно улетучилась:
– Но ведь это…
– Ради Бога, не так громко! Говорите тише.
Женское лицо, фигура женщины возникли, словно живые. Шелковое платье, оранжевое с голубым, было модным в те времена, когда король Вильгельм заходился астматическим кашлем в Хэмптон-корте. Громадная паутина из брильянтов окружала ее шею и спускалась в прорезь лифа. Голова ее была слегка откинута назад, на губах играла улыбка, белизну кожи оттеняли завитые колечками локоны волос. И лицо и фигура принадлежали Пег Ролстон.
– Молодой человек, – произнес доктор Эйбил, – я начинаю понимать.
– Нет, доктор. Слушайте дальше.
– Я жду с нетерпением.