Они выбрались из покоев барона (втайне надеясь на ласковый дневной свет из высоких окон, но погрузившись в ещё более непроницаемый сумрак, поскольку день уже успел смениться глубоким вечером, а высокие стрельчатые окна упрямо преграждали путь тем крохам света, что оставались снаружи) и отправились извилистыми коридорами в крыло дома, где им выделили комнату.
Ева была полна вопросов.
- Откуда ты так много знаешь про старого барона? Он на самом деле был таким страшным?
- На самом деле он вовсе не страшный, маленькое ночное приведение. Он был себе на уме, как и все люди, умел показать себя таким, каким не являлся. Я описал слабости и болезни его светлости, так как сумел прочитать их у него на лице, по напряжению мышц и родовым пятнам. На самом деле это не так сложно…
- Для цирюльника тоже?
Эдгар оттянул двумя пальцами веки.
- Люди вроде меня, люди многих моих дел обязаны уметь читать зашифрованные письмена и тайные знаки. Я прочёл их, о делах и поступках барона же мы узнаем во время нашего путешествия на юг.
Ева была особенного мнения о мыслительных способностях великана. Некоторые его измышления приводили девочку в восторг, но вместе с тем она была изумлена, что этот строгий человек с огромным носом, который также символизировал его серьёзность, выслушал Эдгара с открытыми ушами.
Шаги шумом водопада отдавались в коридорах и залах. На самом деле дом был не таким уж большим, но с наступлением сумерек он казался настоящим замком. Вмонтированные в стены держатели для ламп так и оставались холодными - если там и были лампы, никто так и не сподобился наполнить их маслом и зажечь. Те, на которых ламп не было совсем, смотрелись, как некоторые самые страшные кутьи обитателей Конской головы.
- Быстрее, быстрее, - бормотал Эдгар и буквально тащил за собой Еву, которая уцепилась за рукав его одежды. - У нас же нет света! Пока солнце здесь, хотя бы краешком, мы должны успеть до нашей с тобой комнаты.
Глаза великана вращались в глазницах, и казалось, будто то копошатся в могилах мертвецы. Ева старалась не смотреть на него, решив, что ещё немного, и она сама испугается, и тогда придётся полагаться на погруженного в пучины мыслей великана. А это всё равно, что спасаться от шторма в севшем давным-давно на мель, пропахшем водорослями судёнышке, в котором опасаются селиться даже ящерицы. Её занимали некоторые мысли, и девочка хотела поскорее получить ответы.
- Ты смог бы копаться в человеческом теле столько, сколько захочешь. Делать людей, как плотник строит дома! Почему ты отказался?
Эдгар помолчал, уставившись в пустоту. Кажется, сознание на минуту перестало фиксировать сумрак, который он всегда так боялся.
- Это сложный вопрос, маленький крылатый сверчок, и ты верно угадала. Я многое воображал здесь, в своей голове, - палец, который был чуть тоньше, чем запястье Евы, ткнулся в прошитый венами висок. - Но воображать не значит - действовать.
- Ты просто боишься, - сказала Ева, в её голосе мелькнули издевательские нотки. - Боишься того, чего не можешь понять.
- Я не могу понять почти ничего, - Эдгар улыбнулся беззащитной улыбкой, какая могла бы быть, наверное, у травоядных животных, если бы они умели улыбаться. - Я очень глупый, пусть и большой. Мироустройство такое тонкое, такое ловкое, что кажется, будто сделаешь неловкое движение - и оно развалится прямо на глазах. Но если начнёшь думать о некоторых вещах, понимаешь, что не можешь их объяснить. Тогда говорят, что это Божий промысел или происки дьявола. Но если попытаешься изменить порядок вещей - скажем, посадишь дерево кверху ногами - будет ли это шагом наперекор воле Божией? Будет ли это плохо или хорошо? Греческие философы говорили, что человек совершенен в той оболочке, в какой его создал Всевышний. Наши земные властители с ними соглашаются, но, по-моему, они даже не задумываются. Если бы у меня кто-то спросил, что бы ответил я? Я же не знаю. Я всё время в сомнениях. Спроси кто-нибудь, лучше ли, если у человека будет больше пальцев на руке, или хуже - Эдгар печально покачал головой, - не отвечу.
- Глупый и трусливый, - безжалостно сказала Ева, пытаясь таким образом спрятаться от собственного страха. - Но хотя бы ты умеешь воображать. Мои родители никогда в жизни ничего не воображали.
Эдгар помолчал. Кажется, он хотел сказать "я до смерти боюсь, что Бог прихлопнет меня на месте, точно муху", и девочка почти слышала, как его голос звучит у неё в голове. Но чуточку позже она поняла, что он на самом деле говорит, только немного другое: "я до смерти боюсь, что Господь мой отправит меня так далеко от себя, что я больше никогда не смогу сказать ему ни слова".
Пахло собачьей мочой. Коридоры и лестницы отодвигались и прятались от двух людей. Расстояние, которое, казалось, можно было преодолеть за несколько Евиных шагов, требовало их с добрый десяток, а то и вовсе оказывалось не тем, чем сначала. Один раз они наткнулись на огромное бронзовое зеркало, самое большое, которое Ева видела в своей жизни. Чуть попозже она поняла, что зеркал, вообще-то, не видела наяву никогда.
Поверхность его, точно ряска гладь заросшего пруда, покрывала пыль и паутина. "Нам нужно в тот проход" - бурчал Эдгар, щуря правый глаз (днём он видел, как сокол, зато темнота застигала врасплох все его органы чувств, кроме слуха), а Ева чуть не перепугалась насмерть, когда из дверного проёма им на встречу устремились две смутные тени.
Эдгар коротко всхлипнул и свернул в смежный коридор, примыкающий к внешней стене здания. Сюда проникало немного света снаружи, и у каждого светлого пятна они грелись, словно кошки возле горящей лампы.
- Значит, мы теперь двинемся на восток? - спросила Ева. В пыльных залах её голос звучал как комариный писк, но тишина была ещё страшнее.
- Если будет на то воля Господа… и этого господина, Валдо.
- Я приготовлю к путешествию ослика! Ему не помешает чистка. А ещё я могу сшить для него новую попону. Здесь много пыльных тряпок, которые никому не нужны. Как думаешь, Валдо не заметит их пропажи?
В голове Евы уже зародились и начали расползаться пустыни востока. Словно огромный слизень, подгребать под себя безлюдный Рим, просыпаться песчаными ручейками сквозь окна и дыры в стенах. Эдгар мог различить в голосе девочки характерный скрип.
- Стоит только отпороть все эти гербы. Если кто-то увидит на осле покрывало с гербом знатного дома, наши с тобой сердца попробует на вкус железо какого-нибудь стражника.
- Эти глупые гербы недостойны Господа, - высокомерно сказала Ева.
- Конечно, недостойны. Но земные законы таковы, что наш Господь для всех остальных всего лишь грязный ослик.
Ева выпятила нижнюю губу.
- Именно поэтому я его завтра же отмою.
Солнце, уже вроде бы отправившееся на покой, хитрым образом продевало свои лучи-нитки сквозь игольные ушка декоративных башенок и верхних этажей самых высоких зданий. На улице догуливали какие-то молодые повесы - приставали к торговке сладким пшеном, которая стояла прямо напротив их дома.
- Почему они ещё на улице? - спросила Ева, когда они замерли, буквально дыша светом, у очередного окошка. - Неужели не видят, что близится ночь?
- Это город, - сказал Эдгар. - Здесь тьма не имеет такой власти. Здесь по улицам задолго до заутрени ходят стражники с огнём. И у загулявшего не может быть страхов, кроме как расстаться с кошельком в переулке. Ну, и с жизнью, если будет сильно неосторожен. Но это, согласись, сущий пустяк. Другое дело - жизнь под городом, в сообщающихся между собой казематах и подвалах. Вот куда ныряет тьма, когда наступает её время. И она там злится, мечется в четырёх стенах, и горе человеческому существу, которому не посчастливится там оказаться.
Глаза костоправа сделались круглыми от нагнанного им же самим ужаса. Там, за окнами, был мир сродни миру грёз, там щипала травку на лужайке перед домом какая-то приблудшая коза, там вышагивали, гремя сапогами, стражи, хмуро обводя глазами вверенную им территорию, там спешили завершить дневные дела люди, ставшие вдруг маленькими, как будто её, Евы, голова вознеслась к небу на гигантических плечах. Она видела то, что в обычной жизни было от неё скрыто: щеголеватое перо в шапке какого-то господина, ярко-красные пятна на лысине бродяги, непонятно как оказавшегося в малахитовом квартале.
- И что с ними тогда происходит? - еле слышно спросила девочка.
- Никто доподлинно не знает. Но они теряют человеческий облик. Превращаются в оборванных, неряшливых существ. Ты их ещё увидишь - днём они, обыкновенно, выползают наружу, словно улитки или слизни.
- Для чего?
- Чтобы взглянуть на солнце. Даже улитки любят солнце.
В комнате их ждала единственная свеча на столе, сгоревшая уже на добрую треть, да поостывший ужин. Ржаной хлеб высился руинами замков древних королей. На огромных металлических тарелках в окружении кружков кабачков лежали рёбра какого-то животного. Ева предположила, что это останки водящихся в подземельях зверей, безглазых, покрытых чешуёй, с жабрами и с усами, как у кошек, но Эдгар сказал, что это оленина. Ева в первый и, наверное, в последний раз пробовала оленя - такое мясо считалось пищей благородных. Когда графья и всяческие корольки выезжали на охоту, они охотились именно на этого рогатого императора леса. Судя по жёсткости мяса, олень был достаточно старым. Эдгар ел, похоже, без всяких задних мыслей, Ева же всерьёз призадумалась - что значит олень в их тарелках? Выказанное им уважение, как важным гостям, или нечто другое?
Принимаясь за еду, Ева бросала настороженные взгляды по сторонам - комната оставалась такой же, какой была, когда они её покидали. Кто принёс всю эту еду? Кажется, хозяин упоминал о слугах… во всяком случае, девочка была уверена, что упоминал, хотя в каком контексте, доподлинно не помнила.
Ночь прошла примерно так, как воображала себе Ева. Дом раскачивался, будто ему приделали две птичьих лапы, и девочка, расположившаяся на перинах прямо на полу, откатывалась то к одной, то к другой стенке, замечая это сквозь дрёму, мимоходом. По коридорам кто-то бродил - может, это был Бернард, может, псы или загадочные рабы-слуги - неясное эхо, будто заблудившаяся летучая мышь, прилетало из неведомых пространств и заставляло цирюльника на кровати приподнимать голову и, сонно моргая, вслушиваться в ночь. Дверь Эдгар запер на засов, и Еву это немного огорчило: этим он, будто своим скальпелем, отрезал их и от этой реальности, и от той, превратил огромный тёмный загадочный мир, в котором Ева уже привыкла засыпать, в щепку, влекомую потоком Времени от заката к рассвету.
Несколько раз за ночь она просыпалась, думая, что слышит крик барона, но всякий раз это оказывалось не в меру разыгравшееся воображение. Эдгар покоился на своей постели как камень.
На улице не прекращалась жизнь. Где-то всё время что-то делалось, как будто там, по улицам, бродит огромное существо о девяноста ртах и семнадцати огромных, как у великана, руках, которое смеялось на разные голоса, кашляло, дралось само с собой, буянило и распивало брагу. Ева думала, что темнота, которая должна быть там, нашла лазейку из катакомб прямиком сюда, в старый дом семейства Кониг, от которого осталась одна только голова.
Господа на ночь отвели в заброшенный сад, где ослик остался бродить среди кустов акации, меланхолично срывая влажные соцветия.
- Тебя не пугают эти крики? - спросила Ева, когда, выкроив минутку перед ужином, забегала его проведать: - Крики его баронной светлости?
Похоже, ослика ничего не беспокоило. Девочка же, когда шла в дом, нашла тельце воробья, который, видно, чересчур разогнался, да врезался в арку эстакады.
Телега так и осталась стоять под окнами, по ней барабанил под утро дождь. Валдо пообещал, что на пожитки цирюльника никто не покусится.
- У этого дома дурная слава, - сказал он, отчего-то разглядывая свои костяшки. - Герб моего барона всё ещё чёток, и из памяти людской он сотрётся не скоро. Можете мне поверить. Барон заботился о том, чтобы помнили его долго. Нам до сих пор привозят с рынка продукты через раз, а посылки оставляют на углу улицы.
- Он был такой уродливый? - с сомнением спросила Ева. Если судить по одной голове, ничего особенного в бароне не было. Обычный старик с противными, похожими на пучки повядшей травы, волосами.
Валдо взглянул на неё с таким выражением, будто никак не мог решить, прихлопнуть девочку, как надоедливое насекомое, или проигнорировать вопрос. Но, скривив губы и подвигав нижней челюстью, всё же ответил:
- Конечно нет.
- Красивый? - ещё больше удивилась Ева.
- Сиятельный.
Но Ева хотела, коль уж его светлость так заинтересовал её великана, знать всё.
- Значит, он светился?
- После того, как его светлость учинил очередную расправу над еретиками в какой-то деревушке, вряд ли я сейчас припомню её название, моего господина прозвали "гуляющий с косой барон", - ответил управляющий, пытаясь ухватить глазами взгляд Эдгара и, как все прочие, терпя в этом неудачу. Иногда Еве казалось, что поймать взгляд большого человека можно, только притворившись чем-то до ужаса интересным: кустом неизвестного растения или мёртвым зверьком. Валдо не отвечал этим требованиям. Больше всего он походил на убийцу со скучными глазами, а таких Эдгар всячески избегал. - Он заслужил это прозвище.
Мышца на лице великана дёрнулась, губы раздвинулись в улыбке, которая, однако, не содержала никакой радости.
- Уверен, будь барон в целости, он бы не преминул совершить расправу и над нами.
- Без сомнения, - кивнул Валдо.
С раннего утра Ева оставила хандрящего Эдгара в покоях и отправилась в одиночку смотреть город. Кажется, великану не хватало холодной земли, в которую он мог погрузить ладони и с которой мог подняться, точно настоящее её дитя, обладающее ветвями, листьями, глазками и концентрическими кольцами в своём животе.
Дом с наступлением утра почти не изменился. Кажется, даже если вдруг кто-то неосторожно упустит из своей печки огонь или разольёт масло из горящего фонаря и город охватит пожар, даже тогда эти ковры сохранят за собой тусклый цвет свернувшейся крови, а стены будут проводить лишь только холод. Тогда, наверное, все городские тени, о которых вчера говорил Эдгар, найдут здесь убежище… Бернарда на часах не было, Валдо с головой не встретился тоже, и Ева, очень счастливая по этому поводу, беспрепятственно выбралась наружу через одно из окон на первом этаже (отодвинуть огромный засов на входной двери ей оказалось не под силу).
Вернувшись, она, как и обещала, вычистила Господа щёткой, что обнаружилась в местной конюшне. Там стояло всего две лошади - видимо, одна служила седалищем для тощей задницы Валдо, а другая привезла домой больного, - как бы странно это ни звучало в его положении, но это так, - барона. Ева не слишком задумывалась о длительности жизни лошадей. Здесь же, в огромной бочке, к которой вели несколько ступенек (Еве, чтобы дотянуться до её края, пришлось ещё и встать на цыпочки), нашлась вода. Только тогда косматые уши ослика стали меньше напоминать еловые лапы.
Эдгара девочка нашла во внутреннем дворе, в самом центре запущенного сада. Господь выел с одного конца изрядную плешь, обглодав кусты, а великан сидел гораздо глубже, в компании двух статуй, почти потерявших человеческий облик. Легко вообразить, что когда-то изваяния были одни-одинёшеньки на этой земле. Не было ни домов, ни собора, ни брусчатки. Кого они изображали? Греческих ли богов и богинь? Адама ли и Еву, самых первых людей, которые сошли на землю с небес, может быть, в этом самом месте?
Эдгар, похоже, не подозревал о соседстве. Статуи он принимал за каменные глыбы… да они и были каменными глыбами, волшебными валунами, что несколькими изгибами сумели взбудоражить воображение Евы.
- Здесь растёт чудесная волчья лапа, - сказал Эдгар, как обычно, глядя не на девочку, а чуть в сторону, - Смотри, вот этот корешок. У съевшего закрывается правый глаз, левым тот человек видит у всех существ, людей ли, животных ли, по одной безволосой ноге с огромной ступнёй. Это мне рассказывал рыбак в одной далёкой земле…
Великан сидел, раскинув ноги, в своём всегдашнем неряшливом наряде, весь измазавшийся в земле, и Ева вскарабкалась по его ляжке и руке к самому уху. Сказала:
- Я болтала с местными мальчишками, представляешь? Хотели отобрать у меня еду, но я поколотила их большой морковью, а потом с некоторыми даже подружилась… никто не верит, что я тут живу. Говорят, в этом доме обитают призраки, а все слуги, которые здесь когда-то работали, умерли.
Лицо Эдгара исказилось. По его представлению, разговор с кем-то без особой необходимости сродни уродству, пусть и временному. Люди вообще должны двигать этим уродливым отростком, что у них во рту, только чтобы перемещать пищу от больных зубов к здоровым. А звуки, которые изливаются изо рта… как же они ужасны, неужели люди не чувствуют этого и не понимают, что они не звери лесные и даже не птицы с их торжественным многоголосьем!
Наверное, великан вспомнил, что и сам он, вопреки правилам, в последнее время не раз открывал рот для праздной болтовни. С тех пор как появилась Ева, в скорлупе яйца, за которой он прятался, появилась трещина. Собрав над глазами складки, Эдгар проронил:
- Там был поднос с завтраком, у дверей. Не видел, кто его принёс.
- Я не голодная.
На самом деле в желудке Евы покоилась кое-какая снедь, которую не составило труда заиметь на рынке. Взрослые всегда смотрят поверх твоей головы, и в высшей степени удивительно, что Эдгар, такой большой, смотрит только вниз, тем самым замечая её, которая в обхвате не больше большого пальца на его ноге. Правда, сразу после удачного налёта на овощную лавку Ева попала под пристальное внимание местной чумазой ребятни.
- Это очень странно, - продолжила, после недолгого раздумья, Ева. - Там, где я жила, все только и делали, что жили впроголодь и говорили: "вот соберём хороший урожай". А потом хорошего урожая не было, и всё вновь жили впроголодь. Воду из колодцев воровали подземельники, и даже камни, которые мы кидали вниз, не могли их напугать. Папа уходил ночами на дорогу там искал еду, а потом приносил какое-то мясо, и мы его ели по вечерам, затушив свет… здесь же еда как будто была всегда, и всегда будет.
- Я видел множество голодных бесприютных людей, когда путешествовал по Саксонии. В том ли году это было? Или в другом?.. - глаза великана бешено двигались, будто пытаясь отыскать какую-то деталь из прошлого, чтобы за неё вытащить на свет воспоминание. - Вдоль границ с одной из марок живые мертвяки заполняли все дороги. Их ноги двигались, но они сами не знали куда шли. Как я, но только по-другому. Если они падали, то не имели силы встать.
Еву заворожила эта картина. Она слышала треск - пальцы сжали ветхую одежду Эдгара и потянули на себя - и представляла, как лопается кожа и высохшие мышцы, когда живые мертвецы, высохшие от голода люди, пытались переставлять ноги.
- Пойдём, - сказал Эдгар. Он стряхнул с себя девочку, словно семена растения. - Я дожидаюсь тебя, чтобы пойти к Валдо и взглянуть ещё раз на голову благородного господина.
- Ты что-нибудь придумал?
- Нет. Просто хочу ещё раз взглянуть. Голова моя не настолько полна безрассудством, чтобы идти одному. Ты - моё безрассудство, маленькая лазурная стрекоза. Не забывай об этом.
- А какие у тебя догадки?
Ева скакала вокруг, заглядывая в глаза. Эдгар ничего не отвечал. Казалось, костоправом движет исключительно желание ещё раз посмотреть на чудо из той области, изучению свойств которой он посвятил жизнь.