Мы поднялись по ступеням до вершины, и теперь перед нами простирался весь мир: на небе не было ни облачка, ни тумана, белые низкие вершины гор растворялись где-то в бесконечности, а далеко внизу, уже вне поля нашего зрения, подернутые дымкой, лежали зеленые и безмолвные долины, и реки, и маленькие спящие города. Оторвав взгляд от мира внизу, я увидел, что пики-близнецы разделяет глубокая расселина, хотя и узкая, но непроходимая, и, глядя вниз отсюда с вершины, я с изумлением, но одновременно и с суеверным трепетом понял, что мои глаза не в состоянии проникнуть в глубину бездны. Стены голубого льда, гладкие и отвесные, без единой выбоины, спускались в бездонную пропасть, навеки скрытую в сердце горы. Солнце, поднимающееся в середине дня для того, чтобы искупать в своих лучах пики Монте Верита, никогда не достает до глубины расселины, как не доходит до нее и свет полной луны; мне вдруг подумалось, что эта расселина между двумя вершинами напоминает по форме чашу, лежащую на раскрытых ладонях.
Кто-то, закутанный с ног до головы в белое, стоял там, на самом краю пропасти. И хотя я не видел лица, так как его скрывал капюшон белого плаща, высокая прямая фигура с откинутой назад головой и простертыми навстречу мне руками заставила бешено забиться мое сердце.
Я знал, что это Анна. Никто, кроме нее, не мог стоять именно так, как она стояла. Я забыл о Викторе, забыл о своей миссии, забыл о времени, о том, где я нахожусь, и обо всем, что случилось за эти прошедшие годы. Помнил я только покой, нисходивший на меня всякий раз в ее присутствии, помнил, как тихий голос говорил мне: "Ведь в конце концов мы оба ищем одно и то же". Я знал, что любил ее всегда, и хотя она встретила Виктора раньше, остановила на нем свой выбор и вышла за него замуж, узы и священная церемония брака никогда ничего не значили для нас. Наши души встретились, соприкоснулись и почувствовали свое родство с первой минуты, когда Виктор познакомил нас в моем клубе, и этот странный необъяснимый союз сердец, ломающий любые барьеры, любые препятствия, навсегда сохранил нашу близость, несмотря на немоту, разлуку и долгие годы, проведенные врозь.
С самого начала я допустил ошибку, позволив ей отправиться одной искать свою гору. Если бы я пошел в поход с ними, с ней и с Виктором, когда они звали меня во время нашей последней встречи в картографическом магазине много лет назад, интуиция подсказала бы мне, что она задумала, и ее околдованность передалась бы и мне. Я не заснул бы крепко в ту ночь в хижине, как заснул Виктор, и пробудился бы на рассвете и ушел с ней, и годы, истраченные впустую, бесплодные и пропащие, были бы нашими общими годами, моими и Анны, и мы прожили бы их здесь, на горной вершине вдали от мира.
Я еще раз поглядел вокруг, взглянул на лица стоящих возле меня людей, и со смутным чувством, с ощущением неутолимого голода, граничащего с болью, я представил себе, что здесь они пережили высочайший экстаз любви, какой познать мне было не дано. Их молчание не было обетом, обрекающим их на жизнь в вечном мраке, это был мирный покой, который снисходит на души на этой вершине и настраивает их на единый лад. Речь не нужна, когда улыбка, взгляд передают сигнал, мысль, и в эту минуту смех, всегда ликующий, вырывается из самой глубины сердца, и никто никогда его не подавляет. Это не был закрытый монашеский орден, мрачный как могила, отрицающий все, что дает сердцу природный инстинкт. Здесь Жизнь была полной, яркой, интенсивной, и жар солнца просачивался в вены и, вливаясь в общий кровоток, становился частью живой плоти; и морозный воздух, мешаясь с прямыми солнечными лучами, очищал тело и легкие, заряжал их энергией и силой - энергией, которую я ощутил, когда пальцы мальчика коснулись моего сердца.
За ничтожно короткое время изменились все ценности, и сам я, совсем недавно взбиравшийся на эту гору в сплошном тумане, полный страха, беспокойства и даже злости, казалось, больше не существовал. У меня была седая голова, возраст перевалил за средний, и в глазах всего человечества, взгляни оно на меня сейчас, я, несомненно, был бы безумцем, посмешищем, да и просто дураком; и я стоял обнаженный со всеми прочими на Монте Верита, воздев руки к солнцу. Оно уже поднялось и теперь ярко сияло и обжигало кожу, от чего было и больно, но и радостно, так как жар проходил через сердце и легкие.
Я продолжал не отрываясь смотреть на Анну и любил ее так сильно, что сразу и не услышал, как громко повторяю ее имя: "Анна, Анна…" Она знала, что я здесь, она подняла руку, подав какой-то знак. Но никто не обратил на это внимания. Никому не было дела. Они смеялись вместе со мной, они поняли.
Затем из группы верующих, стоящих возле меня на ступенях, отделилась девушка в простом деревенском платье, в чулках и башмаках, с распущенными волосами. Поначалу я подумал, что она сложила руки для молитвы, но я ошибся. Она прижимала обе руки к сердцу, постукивая кончиками пальцев.
Она подошла к краю пропасти, где стояла Анна. Прошлой ночью при свете луны я бы, наверное, застыл от ужаса, но сейчас страха не было. Меня приняли в братство. Я был теперь одним из них. На мгновение, в своем временном пространстве над нами, солнечный луч коснулся выступа лощины, и голубой лед засверкал. Мы в едином порыве опустились на колени, обратив лица к солнцу, и я услыхал первые звуки хвалебного гимна.
Я подумал, что именно так люди всегда поклонялись встающему солнцу и так же его провожали. И здесь нет ни веры, ни Спасителя, ни божества. Только солнце, которое дает нам свет и жизнь. И так было всегда с незапамятных времен.
Солнечный луч поднялся вверх и скользнул мимо, и тогда девушка, встав с колен, сбросила чулки и туфли, а затем и платье, и Анна ножом обрезала ей волосы коротко, до ушей. Девушка стояла перед ней, прижимая руки к сердцу.
Теперь она свободна, подумал я, она больше не вернется в долину. Родители будут ее оплакивать, жених тоже, и они так никогда и не узнают, что же она нашла здесь, на Монте Верита. В долине ее ждали свадебное пиршество, поздравления, подарки, потом танцы, а после краткого мига радостных романтических треволнений рутина семейной жизни, забота о доме, детях, неприятности, болезни, горести и долгое унылое старение. Теперь она избавлена от всего этого. Здесь не теряется ни одно чувство. Любовь и красота не умирают и не меркнут. Жизнь жестока потому, что жестока Природа, и Природа не знает милосердия. Но об этой жизни она мечтала в долине, ради нее она пришла сюда. Здесь она узнает то, о чем никогда не слыхала прежде и чего так никогда бы и не открыла для себя, оставшись в том мире внизу. Страсть и радость, и ликующий смех, жар солнца и притяжение луны, любовь без эмоций, ночи без пробуждения от пугающих снов. Вот почему они так ненавидят монастырь там, в долине, вот почему они боятся Монте Верита. Потому что здесь, на вершине, есть то, чего нет у них и никогда не будет. И именно поэтому они злятся, завидуют и чувствуют себя обделенными.
Затем Анна повернулась и пошла. И девушка, отрешившаяся от своего пола, отбросившая его вместе с прошлой жизнью и деревенским платьем, последовала за ней, босая, с голыми руками, коротко остриженная, как все остальные. Она сияла от счастья, улыбалась, и я понимал, что прошлое для нее навсегда утратило свое значение.
Все спустились во двор, покинув меня одного на вершине, и я почувствовал себя отверженным перед захлопнувшимися вратами рая. Ощущение братства мелькнуло и исчезло. Они принадлежали этому миру, а я нет. Я был чужаком из мира внизу.
Я снова оделся, и это вернуло меня, вопреки желанию, почти к привычной благоразумности. Вспомнив про Виктора и про поручение, которое мне предстояло выполнить, я тоже спустился по ступеням во двор и, подняв голову, увидел, что Анна ждет меня наверху в башне.
Все стоявшие на лестнице в башне прижались к стене, чтобы я мог пройти; мне сразу бросилось в глаза то, что только на одной Анне был длинный белый плащ с капюшоном. Высокая башня, казалось, уходила прямо в небо, и Анна сидела на верхней ступеньке лестницы, высоко подняв колено и опершись о него локтем, и, что любопытно, в той самой позе - я хорошо это помнил, - в какой она обычно сидела на низком табурете перед камином в большом зале. Сегодня было вчера. Сегодня было двадцать шесть лет назад, и мы снова оказались вдвоем в шропширском поместье Виктора, и, как и тогда, в ее присутствии на меня снизошел умиротворяющий покой. Мне хотелось упасть перед ней на колени, дотронуться до ее руки. А вместо этого я подошел и встал у стены, скрестив на груди руки.
- Наконец-то ты нас нашел, - сказала она. - У тебя это заняло не много времени.
Голос был тихий, спокойный, совсем такой же, как прежде.
- Это ты привела меня сюда? - спросил я. - Ты позвала меня, когда самолет потерпел крушение?
Она засмеялась, и снова ушли все прожитые врозь годы. Время остановилось на Монте Верита.
- Мне так хотелось, чтобы ты пришел намного раньше, - сказала она. - Но ты закрыл от меня свою душу, будто зажал с одной стороны телефонную трубку. Для разговора по телефону всегда нужны двое. Это по-прежнему еще так?
- Да. В новых современных аппаратах для контакта требуются клапаны. Вовсе не души.
- Твоя душа много лет была как закрытая коробочка. Сколько всего мы с тобой могли бы разделить за эти годы. Виктор должен излагать в письмах то, о чем он думает, а нам с тобой этого бы не понадобилось.
Очевидно, именно в эту минуту блеснул для меня впервые лучик надежды. И я должен был очень осторожно пробить ему путь.
- Ты прочла его письмо? - спросил я. - И мое заодно? Ты знаешь, что он умирает?
- Да. Он болен уже много недель. Поэтому я и хотела, чтобы ты был здесь с ним, когда он умрет. И ему будет легче, если ты вернешься и расскажешь, что говорил со мной. Он будет счастлив.
- А почему бы не пойти тебе самой?
- Так будет лучше. Он тогда хотя бы сохранит свою мечту.
Мечту? Что она хочет этим сказать? Значит, они не всесильны здесь, на Монте Верита? И она понимает, какая им грозит опасность.
- Анна, я сделаю все, чего ты ждешь от меня, - сказал я. - Я вернусь к Виктору и буду с ним до конца. Но времени очень мало. И самое главное - то, что тебе и всем остальным грозит большая опасность. Завтра, даже, может быть, сегодня ночью, жители долины собираются подняться сюда, на Монте Верита, они ворвутся за эти стены и убьют вас. Вам необходимо уйти отсюда до их прихода. И если у тебя нет возможности спасти себя и остальных, разреши мне что-нибудь сделать, чтобы вам помочь. Мы находимся не так далеко от цивилизации, и поэтому все это осуществимо. Я мог бы спуститься в долину, найти телефон, связаться с полицией, армией, с какими-нибудь компетентными властями…
Слова оборвались и повисли в воздухе, потому что у меня в голове не было ясного плана, но мне хотелось, чтобы она доверилась мне, почувствовала, что может на меня положиться.
- Дело в том, что жизнь здесь, похоже, станет отныне невозможной. И если мне удастся предотвратить беду в этот раз, в чем я сомневаюсь, она случится на следующей неделе, через месяц. У вас остались считанные дни безопасного существования. Вы жили здесь так долго в изоляции и вряд ли понимаете, в каком состоянии сейчас находится мир. Даже эта страна раздираема надвое подозрительностью, и люди из долины совсем уже не те темные крестьяне, полные предрассудков; они вооружены современным оружием, и они ни перед чем не остановятся. И у тебя, как и у остальных тут, на Монте Верита, нет никакого шанса уцелеть.
Она не отвечала. Только слушала, сидя на ступеньке, молчаливая, далекая, в длинном белом одеянии с капюшоном.
- Анна, Виктор умирает, - сказал я. - Может быть, его уже и нет в живых. Когда вы покинете обитель, он не сможет вам помочь, но смогу я. Я всегда тебя любил. Нет нужды говорить тебе об этом, ты, должно быть, и сама догадалась. Ты разрушила жизни двух мужчин, когда ушла на Монте Верита двадцать шесть лет назад. Но сейчас все это не имеет значения. Я снова нашел тебя. И на свете далеко отсюда все еще есть уголки, недоступные цивилизации, где мы могли бы жить, ты и я… и остальные, которые тут с тобой, если они захотят поехать с нами. У меня достаточно денег, чтобы все это устроить, тебе не придется ни о чем беспокоиться.
Мысленным взором я уже видел, как обсуждаю практические вопросы в консульствах и посольствах, достаю паспорта, нужные бумаги, одежду.
И одновременно перед глазами у меня была карта мира. Я метался по ней с гор в Южной Америке до хребтов в Гималаях и в Африке. Почти совсем неисследованными остались широкие просторы в Северной Канаде, куски Гренландии. И были еще острова, бесчисленное, бесконечное множество островов, куда не ступала нога человека. Туда залетают лишь морские птицы, и волны омывают их одинокие берега. Мне было все равно, что это будет - гора или остров, поросшая кустарником пустошь или пустыня, непроходимая чащоба или арктические просторы, я слишком долго жил вдали от Анны, и теперь мне хотелось быть с ней вечно.
И сейчас это станет возможным, потому что Виктор, имеющий на нее законные права, умирает. Я говорил жестко, без прикрас, я говорил искренне, сказал ей все, ничего не утаив. И теперь ждал, что скажет она.
Она засмеялась тихим ласковым смехом, который я так любил и так хорошо помнил, и мне захотелось подойти и обнять ее - столько в этом смехе было жизни, радости и надежды.
- Ну так как? - спросил я.
Она поднялась, подошла и тихо встала возле меня.
- Жил на свете человек, - сказала она, - и однажды он отправился в кассу на вокзале Ватерлоо и дрожащим от волнения голосом попросил кассира продать ему билет в Рай. Только в один конец. Обратный билет не нужен. И когда кассир объяснил ему, что такого места на земле нет, он схватил чернильницу и швырнул ее кассиру в лицо. Вызвали полицию, буяна увезли и посадили в тюрьму. Тебе не кажется, то, что ты у меня сейчас просишь, - это билет в Рай? А здесь гора Истины, это совсем другое.
Я обиделся и даже рассердился. Она не приняла всерьез ни одного моего слова, а теперь еще и смеялась надо мной.
- А что тогда ты предлагаешь? - спросил я. - Сидеть здесь, за этими стенами, и ждать, когда придут люди из долины и их сломают?
- Не беспокойся за нас, - сказала она. - Мы знаем, что нам делать.
Она говорила так спокойно и равнодушно, будто все это не имело значения, и я с болью в душе видел, как наше с ней будущее, которое я пытался рисовать себе, ускользает от меня.
- Значит, вы владеете каким-то секретом? - сказал я слегка уязвленным тоном. - И ты можешь сотворить чудо и спасти себя и остальных? А я как же? Ты не возьмешь меня с собой?
- Ты сам не согласишься. - Она положила ладонь на мою руку. - Нужно время, чтобы создать Монте Верита. Это гораздо труднее, чем ходить без одежды и поклоняться солнцу.
- Я это сознаю. И готов начать все сначала, учиться понимать новые ценности, начать с азбуки. Я знаю, все, что я делал в этом мире, не стоит и гроша. Талант, изнурительная работа, успех - пустая суета. Но если бы я только мог быть с тобой…
- Но как? Как быть со мной? - спросила она.
Я растерялся и не знал, что ей ответить на этот неожиданный и откровенный вопрос. Но в глубине души я знал, мне хочется всего, что могут дать друг другу мужчина и женщина. Не сразу, конечно, но потом, когда мы найдем для себя другую гору, или пустошь, или любое другое место, где можно спрятаться от мира. Но не стоило распространяться об этом сейчас. Главное, что я готов был следовать за ней куда угодно, если бы она мне позволила.
- Я люблю тебя и всегда любил. Разве этого недостаточно? - спросил я.
- Нет, не на Монте Верита.
Она откинула капюшон, и я увидел ее лицо.
Я смотрел на нее, застыв от ужаса, не в силах пошевелиться, не в силах вымолвить ни слова. Словно меня вдруг парализовало и на сердце навалилась ледяная глыба, заморозив его… Одна сторона ее лица была полностью съедена, чудовищно обезображена. Болезнь не пощадила лоб, щеку, горло, покрыла желтыми пятнами и иссушила кожу. Глаза, которые я так любил, помутнели и глубоко запали в черных глазницах.
- Как видишь, это не Рай, - сказала она.
По-моему, я отвернулся. Не помню. Знаю только, что я прислонился к стене башни и поглядел в пропасть, но ничего не увидел, кроме огромной гряды облаков, застившей мир.
- Это случалось не раз и с другими, - сказала Анна, - но они умерли. Если я и пережила их, то только потому, что я крепче. Проказа может обрушиться на любого, даже на так называемых бессмертных на Монте Верита Но это не так уж важно для меня. Я ни о чем не жалею. Помнишь, я когда-то тебе сказала, что тот, кто решился идти в горы, должен отдать им всего себя до конца? Я отдала все. И я больше не страдаю, и потому не стоит страдать из-за меня.
Я ничего не ответил. Я чувствовал, как слезы катятся по щекам. И я не старался их утереть.
- На Монте Верита нет ни иллюзий, ни грез, - сказала она. - Они достояние другого мира, и сам ты тоже принадлежишь этому земному миру. Если я разрушила фантастический образ, который ты создал, прости меня. Ты потерял ту Анну, которую когда-то знал, но взамен нашел другую. И какую из них ты будешь дальше помнить, зависит от тебя. А теперь возвращайся в свой мир мужчин и женщин и построй себе новую Монте Верита.
Где-то внизу росли кустарники и трава, росли низкорослые деревья; где-то были земля и камни, журчала бегущая вода. Глубоко внизу, в долине, стояли дома, где мужчины жили со своими женами, поднимали детей. В каждом доме был очаг, колечки дыма над крышей и освещенные окна. А где-то далеко во все стороны расходились железные дороги, высились города. Великое множество городов, бесконечное множество улиц. И повсюду большие здания, переполненные людьми, ярко освещенные окна. Все это было далеко внизу, под облаками, под Монте Верита.
- Не волнуйся и не бойся за нас. Что касается людей из долины, они не причинят нам вреда. Только вот одно… - Она помедлила, и хотя я не смотрел на нее, мне показалось, что она улыбается. - Пусть Виктор сохранит свою мечту, - сказала она.
Потом она взяла меня за руку, и мы вместе спустились по лестнице, прошли через двор к стенам скалы. Обитатели Монте Верита в коротких туниках, с обнаженными руками и ногами, все коротко остриженные, внимательно следили за нами, и среди них я увидел девушку из деревни, новенькую, которая отринула мир и теперь стала одной из них. Я видел, как она обернулась и посмотрела на Анну, и я успел заметить выражение ее глаз - в них не было ни ужаса, ни страха, ни отвращения. Все они глядели на Анну с восхищением, они знали и понимали, каково ей. И я догадался, что они, зная, что ей пришлось пережить, сочувствуют ее страданиям и принимают с пониманием все как есть. А это значит, что она не одинока.
Они перевели глаза на меня, и выражение их лиц сразу же переменилось - вместо любви и понимания я прочел в их глазах сострадание.
Она ничего не сказала мне на прощание, только на мгновение положила руку мне на плечо. Стена отодвинулась, и она ушла. Солнце теперь не стояло над головой - оно уже начало свой ежевечерний путь на запад. Белая большая гряда облаков вынырнула откуда-то снизу и катилась наверх. Я повернулся спиной к Монте Верита.
Был вечер, когда я добрался до деревни. Луны еще не было. В течение двух часов, или даже раньше, она должна была взойти на восточный горизонт дальних гор и осветить все небо. Они чего-то ждали, люди из долины. Их собралось около трех сотен, а то и больше. Они группами стояли возле хижин. Все были вооружены, кто чем - у некоторых были ружья и гранаты, а у тех, кто попроще, - пики и топоры.