Странные и жуткие события произошли в местах, воспетых Бажовым…
Рассказ опубликован в журнале "Звёздная Дорога" в феврале 2002 года.
Иван Витальевич Безродный
САЛАМАНДРА
Неописуема красота Южного Урала теплым бабьим летом! Воздух чист и прозрачен, небо - нежно-голубое, подернутое легкой дымкой, солнце не слепит и пока еще греет, хотя по ночам уже прохладно. Откуда-то доносится запах костра и далекий лай собак; в болотце, неподалеку, довольно покрякивают жирные утки, отъевшиеся за лето. Целыми облачками проносятся паутинки, оседланные маленькими путешественниками-паучками, а в кустах шебуршат полевые мыши, хитро поблескивая черными глазами-бусинками из-под опавшего листика. Зелень еще держится, не жухнет - осень терпеливо ожидает своего часа, не решаясь пока поставить на окрестностях деревушки Масловка свою чарующую желто-багряную печать.
Золотарев расположился на берегу небольшой речушки, поросшей камышом. Он поставил палатку под сенью развесистого дуба и соорудил по всем правилам солидный очаг. Сейчас в нем остывали угли, на которых он себе на ужин запек удачный улов рыбы. На шпагате, подвешенном между двумя кривыми сосенками, сушилась только что выстиранная одежда - попал недавно под дождик и, продираясь через чащу, умудрился здорово измазаться.
Было что-то около семи вечера. Дневная жара уже спала, и Золотарев наслаждался уральской природой, развалившись на зеленом пригорке и лениво поглядывая на ровную гладь реки без малейшего признака волн. Только иногда то там, то здесь из нее выпрыгивала рыбка и с плеском падала обратно. "Сегодня хороший клев"- отметил про себя он. В вышине, весело кувыркаясь, порхали какие-то пичуги, беззаботно гоняясь друг за другом, его рыжую шевелюру трепал легкий ветерок, а на трико упорно пытался забраться большой блестящий жук ярко-зеленого цвета с длинными усами и мощными челюстями. Золотарев сбрасывал его, но тот все лез и лез, видимо, очень желая познакомиться с человеком поближе. Над его головой тихо звенели комарики, попеременно осмеливаясь подлетать за так необходимой для них кровью, но он не обращал на них внимания. Вот ближе к вечеру…
Он так увлекся борьбой с настырным жуком, что не сразу заметил, как из-за поворота реки справа, особенно сильно укрытым сухим камышом, выплыла девушка. Она передвигалась медленно, очень грациозно и совершенно бесшумно. Казалось, движется одна голова - ни всплеска, ни завихрений. Только ее длинные смоляные волосы веером расходились сзади нее.
Она повернула на прогалину, на которой обосновался Золотарев, и подплыла почти вплотную к берегу. Дно здесь круто уходило вниз, поэтому она, выпрямившись в полный рост, стояла в двух метрах берега, но вода доходила ей до плеч - покатых и красивых. Мокрые волосы влажно блестели на солнце.
Золотарев удивленно уставился на это видение. Девушка молчала, просто смотрела на него своими большими раскосыми глазами. Он никак не мог определить их цвет. Зеленые? Карие? Голубые?
- Кхм… - смущенно прочистил горло он.
Кто она? Откуда? Местная? До Масловки около десяти километров, не меньше. Или, может, такая же, как он - дикарка в отпуске? Почему молчит? Боится его? Хм, естественно.
- Привет, - сказал он, как можно непринужденнее, хотя голос почему-то немножко дрожал.
Девушка чуть заметно шевельнула головой.
- Здравствуй, коли не шутишь, - произнесла она мелодичным голоском - словно хрусталь зазвенел!
Однако!
- Да ты выходи, выходи… Устала, наверно? - пробормотал он, и вовсе оробев.
"И что это со мной? - зло подумал он. - Девчонки испугался?! Тьфу!" Она снова качнула головой, томно наклонив ее набок.
- А захочешь ли, добрый человек?
Деревенская, мелькнуло у него в голове, и он несколько успокоился, даже решив немного передразнить ее.
- Дык… Чего ж… Неча красоту-то свою скрывать-то от людей. Покажись-ка, красна девица добру молодцу… Чай, не съем.
Девушка гневно сверкнула глазами, но тут же улыбнулась.
- А не пожалеешь ли, мой ясный сокол?
Золотарев с кряхтеньем уселся на пригорке, обхватив ноги руками. Ему уже было просто смешно.
- Ни за что! Всегда рад принять таких, как ты!
И подмигнул.
- Воля твоя… Хозяин - барин.
Она стала медленно выходить из реки. Купальника на ней не было. Появились округлые тугие груди с красными сосками, с которых ручейками стекала вода. Мокрые тугие волосы плотно ложились на спину. Потом оголились великолепные бедра. Прекрасная фигура! У Золотарева екнуло сердце. Девушка, пристально глядя на него, остановилась, как говорится, на самом интересном месте. Трусиков тоже не было. Местные тут без комплексов, подумал он и забеспокоился. Как опытный бизнесмен, он был ушлым мужчиной и в бесплатный сыр никогда не верил. Ловушка? Он нервно оглянулся. Как бы под такой аттракцион братва не пожаловала… Он быстро прикинул месторасположение в палатке своей верной винтовки "Сайга".
Девушка звонко рассмеялась.
- Что, испужался? Али как?
Золотарев, к своей досаде, покраснел.
- Да по-моему, это ты тормозишь! А ну, выходи!
Девушка гордо вскинула подбородок и, с шумом рассекая воду, выбралась на берег. Она оказалась довольно высокой, не намного ниже его самого. У Золотарева перехватило дыхание, зашумело в голове. Вроде бы, отчего? Но… Так же пристально смотря ему в глаза, она принялась отжимать волосы, достигающие бедер. На каштановых волосах ее любовного треугольника блестели капельки воды. Золотарев с трудом встал, покачиваясь и удивленно моргая глазами.
- Э… Как водичка? - глупо спросил он.
- Как обычно, - отвечала она, прельщающе поводя бедрами. - Хотя, может быть, и холоднее. Дело-то к осени.
Он почему-то смущенно отвел взгляд. Да что же это такое?! Бросило в жар.
- Выпить хочешь? - ляпнул он.
Она отбросила волосы за спину и, сморщив лобик, как-то не совсем приветливо посмотрела на него исподлобья.
- Все вы такие! Что, огненной водой охмурить желаешь?
- Ну, что ты… - успел только сказать, и тут перед глазами все поплыло.
- А замуж возьмешь?
Но Золотарев уже не слышал ее. В голове загудело и засвистело, задрожали руки и колени, ноги предательски подкосились. Ужасно зачесалась правая лопатка. Словно робот, он сделал несколько шагов, отделяющих их, одновременно поднял несгибающиеся руки и с бешено бьющимся сердцем обнял ее. Она была мягка и пластична, но холодна, как лед. Крепко обхватив его за талию, она призывно раскрыла губы. Белки ее красивых глаз закатились, а веки затрепетали. Он просто впился в нее жарким поцелуем, неловко ударившись о ее ровные зубы. Девушка сладострастно застонала. Полные губы оказались теплыми и послушными. Он задрожал, почти теряя сознание.
- Как тебя зовут? - прохрипел он, отрываясь от божественной плоти, чтобы отдышаться, и ошарашено вглядываясь в ее спокойные, слегка смеющиеся глаза.
- Саламандра, - отвечала она.
В небе полыхнуло, громыхнуло, где-то тоскливо взвыли собаки. Золотарева обволокла беспросветная мгла, и небытие вмиг проглотило его.
* * *
Каждый божий день спрашивала Марфа Петровна Золотарева, ласково обвив его шею и плотно прильнув к нему своим гибким станом:
- Всем ли ты доволен, Петр Лексеич, есть ли нужда какая али просьба?
Глаза ее - словно спокойные воды глубокого сибирского озера в погожий день, губы - благоухающая розочка.
- Ответь, не таясь, голубь мой…
Тонкими пальчиками она нежно гладила его вьющиеся волосы, щекотала мочки ушей, теплой бархатной щекой прислонившись к его груди. Золотарев жмурился, словно гигантский жирный кот на солнышке, который "не был на Таити".
- Не изволь беспокоиться, Марфушка! Всем я доволен, все у меня есть, ничего боле мне не надобно.
- А любишь ли ты меня?
- Люблю! Более жизни своей люблю! Что хочешь для тебя сделаю, живота не пожалею.
- А коли так, замуж возьмешь?
- Возьму, как не взять?! Одна ты у меня лебедушка на белом свете…
- А вот повстречаешь другую…
В ее глазах отражалась всепоглощающая печаль, и слезы бриллиантами дрожали в уголках глаз.
- Не надобно мне другой! Никого не надо! Бог свидетель!
- Совсем никого из людей?
- Совсем!
- Поди-ка, обманываешь меня…
- Ни в коем разе, Марфушка, не изволь беспокоиться!
- Награда тебе будет большая, знатная…
- Не о злате или почестях пекусь, милая! Лишь бы с тобою быть.
Так и ворковали они часами, сизы голубки, и жизнь текла счастливо и неторопливо, словно медовая река. Дворец был великолепен, весь из золота и хрусталя, со всякими мраморными башенками, колоннами и широкими лестницами. На стенах висели толстые персидские ковры с удивительными изображениями, картины дивные да зеркала во весь рост, а с потолка свешивались огромные бриллиантовые люстры, кои давали столько света, что даже в самую темную ночь во дворце светло было, что в ясный летний день. Прислуги, однако, не было. Если не считать множество самых разных ящерок. И больших, и маленьких, и расцветок всяких: желтых, зеленых, красных, синих, пегих и протча. Вот они-то все и делали-помогали, услуги оказывали. Обуют-оденут, спать уложат, на ночь сказочку расскажут, убаюкают. Поесть-попить принесут, со стола уберут, песенку споют, да спляшут от души, раззадорят кровь молодую. Пустятся тогда в пляс и Золотарев с Марфушкой. Ну, вообще тогда веселье пойдет! До самого утра тонцы-звонцы!
- Царица она наша, Марфушка-то! - почтительно пищали ему ящерки. - Люби и почитай ее изо всех сил своих. Статься, королем нашим сделаешься.
Одежды на них и взаправду королевские были - парча и атлас, жемчуг и камни редкостные, драгоценные. Марфушка сапоги ему справила красные - мягкие и прочные, с золотыми бляхами, да поясок расписной, узорный, на память. А вокруг дворца сад раскинулся небывалый, волшебный. Росли в нем цветы диковинные, деревья и кустарники незнанные. Дорожки первостатейным малахитом да хризолитом розовым посыпаны, сортовым, фонтаны же золотом и бриллиантами отделаны, искуснейшая работа!
- Большие мастера делали, - рассказывала Марфа Петровна, - великие. Ни у кого такого нету.
- Истинно так, - восхвалялся Золотарев. - Ни у кого такого нет!
Весьма они любили гулять в нем, пением райских птиц наслаждаться, да на диковинных животных глядеть. Беседы разные вели, неторопливые.
- А хочешь ли вернуться домой, Петр Лексеич? - спрашивала иногда Марфушка. - Не тяготишься ли жизнию такой?
- Никак нет, - горячо отвечал он. - Ни за что тебя не брошу! Здесь мой дом!
- А помнишь свой прежний дом?
- Не помню… Да и зачем он мне?
- Молодец, коли так говоришь… Вознагражден за правду свою будешь. Ждать токмо надобно маленько. Испытания тебе грядут разные.
Долго ли, коротко ли, но говорит как-то Марфушка Золотареву:
- Повадился в наши леса нелюдь ходить незваный. Не то человек, не то зверь страшный, безобразный. Чинит беды разные, лес поганит, деревья губит, цветы топчет да зверей пожирает. Не хотела я тебе сначала говорить, но подбирается к нам он все ближе и ближе, слуг моих пугает верных, да меня грозится в полон взять, от тебя оторвать, милого. Иди в лес, убей его. Только будь осторожен, милый, меч-кладенец у него имеется. Но ты не робей, ибо силу я тебе дам великую, колдовскую. Победишь его, беса-оборотня.
И дала ему горстку порошочку белого в малахитовой шкатулочке.
- Бросишь ему в глаза, да и кидайся на него, нелюдя, без промедления, отбирай меч-кладенец. Но помни - схоронить ты его должен тайно, укрыв от глаз людских надежно. Чтобы не смог он ожить от чар чужих, не выбрался из могилы своей сырой.
- Одолею, беса-оборотня, - пообещал Золотарев. - Кажи дорогу!
Показала она ему путь-дороженьку, да поцеловала на прощание.
- Не выходи только на большую дорогу, - говорит. - Тропками иди звериными, ельником дремучим да болотцем топким. От чужих хоронься, ни с кем не заговаривай, не то худо с тобой случится. И со мной приключится, и с моими слугами, ящерками. Буду ждать тебя, Петр Лексеич, тревожиться за судьбу твою. Успей до рассвета! Иначе помрешь ты без меня, а я - без тебя.
Поклонился Петр ей в пояс, да и в путь тронулся, зверя дикого, оборотня лютого убивать. Тропками пробирался звериными, малозаметными, ельником дремучим, темным да болотцами топкими, гиблыми. Вышел, наконец, на приметное место - просеку - пеньки да гнилушки. А слева, на той стороне, невдалеке, - две больших сосны, перекрученные между собой, словно милующаяся парочка. Там и видели чаще всего чудище лесное, поганое.
Тут утреннее солнышко в облаках скрылось, потемнело все вокруг. Попрятались с испугу звери, примолкли птицы, затих ветер. Только дятел где-то постукивал, насекомых из коры добывал. Да что ему - голова-то не болит!
Страшно и Петру стало. Но вспомнил он глаза бездонные любимой Марфушки, руки ее нежные, ласковые, да речи сладкие и пошел вперед твердою походкой и с великою верою в сердце.
- Выходи, чудище лесное, поганое! - зычно крикнул он, подойдя к соснам и, ожидая обнаружить там его бесовскую берлогу.
Но там его не оказалось, только большой муравейник, как раз между сосенками. Побегал вокруг Золотарев, поискал оборотня, но того и след простыл. Зато он много кустов примятых нашел, следов чудных да уйму странных вещей, к которым и притрагиваться-то было страшно. Тогда он решил залечь в засаду. Час в кустах лежит, не шелохнется, другой лежит, чуть не дышит… Нет никого!
Вдруг после полудня послышались громкие шаги, будто в огромную пустую бочку били - кто-то топал по тропинке со стороны деревни. Вжался в землю Петр, не дышит совсем. Видит - на его полянку чудище зело страшное прется напролом через кусты, а те дымятся от прикосновения его волосатых лап, от сыплющихся с острых копыт искр. Уши у этого бесовского отродья ослиные, от них столбом пар валит, а пятак свинячий, весь в зеленых и желтых соплях, струей стекающих на землю. Глаза - что твое блюдце, не знамо кого, но красные и будто даже светятся. Пасть раззявата, во все стороны клыки торчат с ладонь величиной, и с них яд капает. Ручища его - бревнышко в обхвате, а ноги и того толще. Весь порос густым волосом, а на голой макушке маленькие рожки. На нем был только широкий пояс, смастеренный из человеческой кожи, на котором болтались привязанные за волосы людские головы, да заветный меч-кладенец.
Совсем струхнул было Золотарев, заклацал зубами, вспотел весь с головы до пят, хотя нежарко уже было, и земля холодная - октябрь на носу. А чудище тем временем подошло к муравейнику, нагнулось над ним и стало колдовать, бормоча заклинания и распространяя ужасный серный запах. И видит Петр - не муравейник это вовсе, а алтарь бесовский, сатанинский! Черную мессу решило устроить здесь чудище поганое!
Собрался с духом Золотарев, раскрыл табакерку, от волнения чуть не просыпав драгоценный порошок и, зажав того побольше в пригоршню, поднялся из-за своего укрытия.
- Изыди, окаянное! - возопил он и кинулся через кусты к оборотню, сидящему к нему спиной.
Бестия от неожиданности подпрыгнула и удивленно обернулась, разинув зловонную пасть.
- Конец тебе пришел, погань проклятая! - Петр размахнулся и кинул ей порошок прямо в выпученные красные глазища.
Взревело чудище голосом громоподобным так, что листья с многих деревьев осыпались, и птицы, коим недалече лететь пришлось, замертво упали. Замахало руками, забило кулаками своими волосатыми по обожженным глазам, затопало колоннами-ножищами. Не долго думая, подскочил Золотарев к нему и схватился за рукоятку меча. Но тот заколдованный оказался, словно прирос к чудищу. А бестия очухалась малость, да как двинет Петра под ребра, что он на несколько саженей отлетел в сторону. Засмеялось тут чудище, обрадовалось, загикало да захрюкало! Побежало к лежащему Петру, притворившемуся мертвым… А как только оно подошло поближе, Золотарев изловчился, да хвать того за ноги! Да так дернет, что оборотень опрокинулся навзничь и ударился головой своей поганой о валун. Звон пошел по лесу, будто кувалдами в сто тысяч медных тазов ударили! Вскочил Петр и сразу давай кладенец пытать, как его забрать-то. Не сразу тот поддался и вытащился из ножен, но, слава Богу, чудище не шевелилось, только бормотало что-то колдовское в забытье.
Для верности Золотарев еще раз посыпал белым порошком голову бестии. Та сразу же задрожала и забилась в конвульсиях, а из ее рта поперла желтая пена. Испугавшись, что она сейчас очнется, Петр глубоко вздохнул и, размахнувшись, с хрустом вонзил кладенец чудищу в грудь по самую, что ни на есть рукоятку! Заревело оно опять, замычало, заквакало да замяукало! Брызнул густой темный фонтан бесовской крови, поползли из открывшейся раны пауки да тараканы, жабы да гигантские мокрицы. Открыло оно глазища и промолвило в безысходной тоске: