Спустя некоторое время наш гость повернулся к Аркадию и негромко спросил:
– Забыл у вас поинтересоваться... Когда мы стояли перед портретом Влада Дракулы...
Это сразу же пробудило мое любопытство. Похожее слово – Дракул – я слышала от слуг и от старика-кучера, который вез нас из Бистрица до ущелья Борго. Смутившись, мистер Джеффрис тут же поправил себя:
– Простите. Я хотел сказать: у портрета Влада Цепеша... Эту фамилию можно как-нибудь перевести?
Аркадий ответил не сразу: он продолжал внимательно рассматривать стену усыпальницы. По отрешенному взгляду мужа я догадалась, что он вновь погрузился в раздумья о событиях последних дней. Возможно, он думал о своей размолвке с дядей и о смерти отца.
– Точный перевод нашей фамилии – "Колосажатель", – ответил наконец Аркадий на вопрос англичанина.
Я поняла, что муж забыл о нашем присутствии. Как и Жужанна, Аркадий обладал странной способностью полностью уходить в свой мир, выпадая из настоящего времени.
– Едва ли оно благороднее, чем имя Дракул, но крестьяне не произносят его с ненавистью. И потом, от него не веет всей этой суеверной чертовщиной. В пятнадцатом веке людей часто казнили, сажая на кол.
Мистер Джеффрис недоверчиво изогнул брови и взглянул туда же, куда смотрел мой муж, – на золотую табличку с именем "ВЛАД ЦЕПЕШ".
– Выходит, у румын тоже сажали на кол? История повествует, что такой вид казни существовал только у турок. Правда, крестьянские легенды утверждают, что Влад заимствовал его у своих врагов и... – англичанин обвел рукой пространство, – сажал на кол десятками и сотнями. Зловоние, говорят...
Мистер Джеффрис хлопнул себя по лбу и повернулся ко мне.
– Дорогая миссис Цепеш, ради бога простите меня! Я не имел права волновать вас рассказами об этих ужасах.
Я весело рассмеялась, хотя впервые слышала о таких вещах и они меня, конечно же, ужаснули. Аркадий очнулся от своих раздумий. Чувствовалось, он был недоволен, что такие разговоры ведутся в моем присутствии. Чтобы успокоить англичанина, я сказала:
– Мистер Джеффрис, не надо считать меня кисейной барышней, которая только и делает, что падает в обморок.
Аркадий немного покраснел, подошел ко мне и взял за руку.
– Это не преувеличение. Пожалуй, Мери – самый уравновешенный человек из всех, с кем я когда-либо общался.
Взглянув на Джеффриса, он невесело улыбнулся.
– Я бесконечно признателен своей жене за такую прекрасную черту характера. Особенно здесь, в краю дремучих суеверий и нелепых легенд.
– Дорогой, – ласково обратилась я к мужу, – не надо пытаться оградить меня от реальной действительности. Как же я смогу противостоять всем этим дремучим суевериям, если не буду ничего знать о них?
Затем я спросила Джеффриса:
– Так о ком вы говорили с Аркадием в замке?
– О том, кого зовут Влад Дракул... Простите, мадам, я имел в виду Влада Цепеша, которого крестьяне называют Дракулой.
– Вы имеете в виду графа?
Джеффрис качнул головой, словно говорил: "И да и нет".
– Я имею в виду его тезку, – произнес он вслух и полистал блокнот. – Тот человек родился в 1431 году и умер предположительно в 1476, хотя крестьяне оспаривают дату его смерти.
Аркадий указал на табличку, что находилась внизу, почти у самого пола.
– Можете убедиться: его прах покоится здесь.
– Но он умер не здесь, а гораздо южнее. Тот край называется Валахия. Я прав? Кажется, там он и правил?
– Да, – согласился мой муж. – Но вскоре после его смерти семья перебралась на север, в Трансильванию, и увезла его останки с собой. Тогда это было принято.
Тон мистера Джеффриса становился все более скептическим.
– Уверен, вы знаете, что в нише замурован пустой гроб. И вы также знаете, зачем ваши далекие предки пошли на такую уловку. Если бы кто-то вздумал надругаться над покойным, то не нашел бы его останков.
Аркадий прищурился. На губах мелькнула ироничная улыбка.
– Сэр, вы определенно знаете об этом больше, чем я думал. – Муж вновь посмотрел на табличку с именем "ВЛАД ЦЕПЕШ". – Вы правы: Влада Третьего похоронили в его родной Валахии. Точнее, в Снаговском монастыре.
– А вот крестьяне придерживаются совершенно иного мнения, – возразил Джеффрис. – Останков Влада Третьего нет и в Снагове. Возможно, потому-то они и считают его стригоем и обвиняют вашего дядю... вашего двоюродного деда, если быть точным...
– Стригой! – невольно вырвалось у меня. Я узнала слово, которое слышала от Дуни. – А каково значение этого слова?
Аркадий довольно сердито посмотрел на меня, будто ему не понравилась моя осведомленность. Джеффрис, глядя мне прямо в глаза, ответил:
– Вампир, мадам. Крестьянские легенды... можете называть их дурацкими суевериями, предрассудками, чистейшим вымыслом... но они утверждают, что добрый и щедрый дядя вашего мужа является не кем иным, как Владом Колосажателем, родившимся в 1431 году и известным под именем Дракула. Он якобы заключил некий договор с дьяволом и получил бессмертие в обмен на души невинных людей.
Англичанин весело засмеялся, словно все это было не более чем забавной шуткой. Нам с Аркадием было не до смеха. Заметив допущенную оплошность, мистер Джеффрис тут же перевел разговор на другую, более приятную тему. Вскоре мы покинули часовню и вернулись в дом. Мужчины заспорили об американской литературе, в частности о недавней сенсации, какую вызвало появление стихотворения "Ворон", написанного Эдгаром Алланом По. Англичанин называл этого поэта гениальным, Аркадий возражал, приводя свои доводы. Сказав, что теперь мне и впрямь пора отдохнуть, я удалилась в спальню.
Я раскрыла дневник и стала писать, рассчитывая окончить свое занятие к возвращению Аркадия из замка. Я решила, что больше не буду таиться и откровенно расскажу мужу обо всем. Но уже почти одиннадцать часов, а Аркадия все нет. Я устала, тело требует сна. Однако мой взгляд без конца останавливается на тяжелых портьерах, занавешивающих эркерное окно нашей спальни. Какой будет эта ночь для Жужанны?
Крестьяне правы: Влад и в самом деле чудовище. Они слагают о нем небылицы, когда на самом деле он – всего лишь гнусный совратитель.
Глава 4
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ
10 апреля
Я умираю от любви.
Еще одна ночь сновидений. В результате наутро я так слаба, что едва могу держать в руке перо. Написав фразу или две, я вынуждена делать передышку. Безумно болит спина, и эта боль, распространяясь по всему позвоночнику, сопровождается странными ощущениями. Иногда мне кажется, будто мышцы и кости внутри моего тела... движутся.
Он снова приходил. На этот раз я ждала его прихода у открытого окна. Я заблаговременно развязала тесемки сорочки, ибо мне хотелось, чтобы он сам осторожно снял ее с меня. Я вздрогнула, когда это случилось, потом задрожала от ночной прохлады, коснувшейся моего обнаженного тела. А потом – от его холодных рук и жаркого дыхания.
Он вновь был необычайно ласковым и еще более дерзким. Он медленно стягивал с меня сорочку, пока та не соскользнула к ногам, а сам в это время, прильнув губами к моему телу, опускался вслед за падающей тканью: от ложбинки между ключицами к грудям, которые он нежно раздвинул языком Мне стыдно описывать все это, но его губы продолжали скользить все ниже и ниже и целовать меня, повторяя легкий изгиб моего живота и дальше...
Я ощутила волну тепла и легкое покалывание, которое началось в области копчика и распространилось вверх, к голове, и далее – за пределы тела. Мне казалось, будто все эти годы я была мертва, а его поцелуй только сейчас пробудил меня к жизни. Я глянула на своего коленопреклоненного спасителя и зарылась пальцами в густую гриву его серебристо-седых волос.
Затем его губы переместились на бедро моей увечной, хромой ноги. Поначалу я даже вспыхнула от неожиданности. Став взрослой, я никому не позволяла не то что дотрагиваться, но даже смотреть на свою уродливую конечность. Я попыталась отстраниться, но он притянул меня назад. Он нежно гладил мою ногу, осыпая ее поцелуями.
Скажу больше: он целовал ее с неподдельным восторгом, и в то мгновение я почувствовала, что люблю его, как бога... Он дошел до самой ступни моей вывороченной, иссохшей ноги, потом поднялся, обнял меня и сказал:
– Жужанна, я связан договором. Я обещал твоему отцу заботиться о тебе всю жизнь. И я нарушаю этот договор, приходя к тебе как возлюбленный. Но я намерен отправиться в Англию, а ты слишком больна для подобного путешествия. То, что я делаю, – единственный способ тебе помочь. Понимаешь?
– Да, – прошептала я, хотя на самом деле ничего не понимала, кроме желания навсегда оставаться в его объятиях.
Он чуть заметно улыбнулся.
– За долгие годы моей жизни ты – первая и единственная в нашей семье, кто любит меня без оглядки.
– Нет, дядя, – прошептала я. – Я не просто люблю вас. Я преклоняюсь перед вами. Когда я опасно болела, ваша забота спасла мне жизнь. Никто не был так добр ко мне, никто не дарил мне столько тепла и участия, как вы. Другие мужчины меня не замечают. Вы один обратили на меня внимание.
Я прочла на его лице искреннее удовольствие и почувствовала, что ему необычайно приятно слышать такие слова.
– Твоя преданность, – продолжал дядя, – заставила меня нарушить договор с семьей. Это требует платы, и ею станет новый договор, который я заключу вместо прежнего. Я никогда не покину тебя и сделаю тебя своей, связав наши жизни навсегда.
Я стала просить его сделать это немедленно, однако дядя покачал головой.
– Я рассчитывал на сегодняшний вечер, но возникло серьезное препятствие. Я по-прежнему очень голоден. Вскоре я совершу обещанное... Очень скоро.
Затем с быстротой змеи он прильнул губами к моей шее.
Стремительность этого движения словно вывела меня из забытья. Я ощутила, как его острые зубы прокусывают мою кожу, и вскрикнула. Непонятный и необъяснимый страх заставил меня высвободиться из его стальных объятий. Я извивалась и колотила кулаками по широкой и крепкой дядиной груди, пытаясь его оттолкнуть, но он обвил меня рукой и притянул к себе. Рука его так сдавила меня, что я начала задыхаться. Я ощущала, как его губы вновь приникли к моей шее и вместе с языком начали быстро двигаться, и при этом дядя негромко причмокивал, словно младенец, сосущий материнскую грудь.
Я прекратила сопротивление, ощущая, что вот-вот лишусь чувств. Но в это мгновение я вновь испытала удивительное наслаждение, знакомое по вчерашней ночи. Чем меньше я сопротивлялась, тем сильнее оно становилось. Наконец я уже не смогла сдерживаться и застонала. Я не замечала ничего, кроме бархатно-черной тьмы; я ничего не чувствовала, кроме его языка и губ. Кровь моя медленно перетекала от меня к нему под такие же медленные, ровные удары моего сердца.
Состояние экстаза нарастало. Наслаждение было таким всеобъемлющим, что мне почудилось, будто я умираю. Я вскрикнула. Дядя оторвался от моей шеи, и я безвольно обмякла в его руках, едва сознавая происходящее. Я необычайно ослабела и не могла ни стоять, ни говорить, ни даже смотреть. Я только слышала, как он произнес своим сочным, удивительным голосом:
– Достаточно. Пожалуй, даже чересчур!..
Он перенес меня на постель и заботливо укрыл одеялом. Я понимала; он уходит, но не могла шевельнуться или хотя бы проводить его глазами. Какое-то время каждый вздох казался мне последним, каждый удар сердца отзывался слабой волной наслаждения, и мне казалось, что сердце вот-вот остановится.
Более всего меня поразило, что наступление смерти может быть столь чувственно-приятным и сладостным.
Однако я не умерла. Я заснула и проспала все утро. Проснувшись, я увидела свою ночную сорочку валяющейся возле окна. Я понимала, что надо встать и забрать ее оттуда, но у меня не было ни капли сил. Позже, когда Дуня принесла мне завтрак, она, конечно же, сразу заметила эту злосчастную сорочку и подала ее мне, скорчив недовольную мину. А я в это время виновато прятала свою наготу под одеялом.
Дуня что-то заподозрила. Мери, думаю, тоже, хотя вряд ли можно проникнуть в чужие сны. Я попыталась мысленно предупредить Влада, сообщить ему об опасности чужого вмешательства. Не сомневаюсь, и Дуня, и Мери испуганы и шокированы происходящим.
Мне нет дела до их страхов.
Я не понимаю, что происходит со мною. Я перестала ощущать, где реальность, а где сон. Слабость и замешательство – вот чувства, владеющие сейчас мною. Наверное, я все-таки больна и умираю. Повторяю: мне все равно. Если это смерть, то до чего же она приятна и радостна! Впервые за все годы своей никчемной, жалкой жизни я по-настоящему счастлива. Мне не нужен Бог. Мне не нужно прощение.
Я хочу лишь одного: чтобы он пришел опять.
* * *
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ
10 апреля
Боже милосердный, не дай мне сойти с ума. Позволь мне остаться истеричной беременной женщиной, которая забила себе голову страшными историями, стала жертвой разыгравшегося воображения...
Самое ужасное, что я знаю, все произошедшее было наяву. Я видела это собственными глазами... И все равно мой разум отказывается им верить!
Сейчас половина второго ночи. Я слышала, как несколько минут назад Аркадий с мистером Джеффрисом сели в коляску и поехали в замок. Минут через двадцать муж вернется. Возможно, он несколько задержится в замке, дабы продолжить разговор с гостем, подарившим нам такой приятный вечер. Однако я должна записать то, чему стала свидетельницей, я должна хоть чем-то заняться, иначе потеряю рассудок. Рука сильно дрожит, и я едва в состоянии прочесть собственные каракули.
Закончив предыдущую запись, я, естественно, не смогла уснуть, хотя время перевалило за полночь. Я легла и долго ворочалась с боку на бок. Отчасти я объясняла свое угнетенное состояние плохой работой желудка и невозможностью найти удобное положение для сна (мой живот стал еще больше). Но главная причина заключалась, конечно же, не в этом. Я волновалась, не представляя, как расскажу про Влада и Жужанну Аркадию, когда он вернется из замка, и думала, не стоит ли все же обождать до утра. Меня мучило и то, какими словами передать ему мои наблюдения.
Вдобавок мне было никак не побороть своего любопытства. Что же все-таки происходило в спальне Жужанны? Я решила, что она поняла мой недвусмысленный намек насчет волка у нее под окнами. Скорее всего, она предупредила Влада, сообщив ему, что отныне ее спальня больше не является надежным местом для их свиданий. Я даже отважилась надеяться, что мои слова побудили ее полностью разорвать эти недостойные отношения с дядей.
Наконец я просто заставила себя закрыть глаза. Возможно, я задремала, хотя мне казалось, что мое сознание оставалось бодрствующим. Я впала в некое подобие транса, и мне привиделся сон наяву: будто на меня из темноты глядят два больших глаза, прикрытых тяжелыми веками.
Я видела также часть лица – бледного, как снег. Глаза были прекрасны – изумрудного цвета, с большими черными блестящими зрачками. Я сразу же узнала их – то были глаза Влада. От них исходила та же гипнотическая сила, какую я ощутила во время поманы. Но, находясь в полусне, я на какое-то мгновение поддалась их чарам. Это, как ни странно, развеяло мое тягостное настроение. Меня охватила приятная истома, которую мне вовсе не хотелось прерывать.
Но так продолжалось совсем недолго. Следом проснулось мое врожденное упрямство. Я заставила себя открыть глаза и тряхнула головой. При этом я сознавала, что не сплю. Я сразу же вспомнила истории, рассказанные мистером Джеффрисом в часовне. От всего этого у меня часто-часто забилось сердце. Испытывая необъяснимый ужас, я встала, подошла к эркерному окну и чуть-чуть отодвинула портьеру – ровно настолько, чтобы видеть окно Жужанны, не выдавая своего присутствия.
Ночь выдалась безоблачной. Ярко светила полная луна Я отчетливо видела каждый цветок, каждую травинку на узкой лужайке, разделявшей оба флигеля, хотя лунный свет сводил все разнообразие красок к оттенкам серого.
Я знала, что Влад здесь, но даже сейчас не понимаю, каким образом это знание пришло ко мне. Но это случилось даже раньше, чем я увидела раздвинутые ставни и открытое окно в спальне Жужанны. Разумеется, света она не зажигала, и потому происходившее там было скрыто от моих глаз. В сумраке спальни я сумела различить лишь извивающиеся тени. На белом фоне мелькнуло что-то черное. Все с той же непостижимой для меня ясностью я поняла: белое – это бледная кожа Жужанны, а черное – плащ Влада.
Не могу сказать, сколько времени я провела у окна. Судя по часам – считанные минуты. По моему внутреннему ощущению, невероятно долго. Я стояла, будто пригвожденная к месту, и смотрела до тех пор, пока тени не переместились в глубину спальни, где находилась постель Жужанны.
Потом черная тень вновь появилась у окна, перемахнула через подоконник и спрыгнула на траву с юношеским проворством.
Это был Влад. Я ясно видела его и не спутала бы ни с кем другим. Бледное лицо, седые волосы – они блестели в мертвенно-голубом свете луны. Он по-воровски оглянулся через плечо и пустился бежать.
Он пробежал под самым моим окном, и я отпрянула, затаив дыхание и боясь шевельнуться. Я сдвинула края портьер, оставив лишь узкую щелочку для наблюдения. На моих глазах Влад пригнулся и побежал на четвереньках, точно зверь. Плащ волочился за ним по сырой траве.
Но то, что я увидела потом...
Такого не может быть, ибо просто невозможно. Это безумие какое-то, хотя я знаю, что нахожусь в здравом уме.
Картину, которую я увидела, можно было бы сравнить с мгновенным превращением ребенка во взрослого человека, когда годы роста и развития сжались до секунд. У меня на глазах ноги Влада стали короче, а руки удлинились. Нос и челюсти вытянулись, превратившись в длинную узкую морду с пастью, полной острых зубов. Плащ и брюки словно смешались с телом, изменили цвет и структуру. Вместо черного шелка под луной тускло блестел серебристо-серый мех.
Я стала свидетельницей того, как человек превратился в крупного серого волка.
Я в ужасе вскрикнула. Вряд ли крик получился громким, тем не менее Влад... волк замер и повернул голову в направлении моего окна, глядя точно на меня своими большими белесыми глазами.
Потом... возможно, это мое воображение... но я видела, как толстые волчьи губы слегка изогнулись и на морде появилась злая усмешка. Подобную усмешку я видела во время поманы, когда Жужанна бросилась обнимать "дорогого дядюшку", а он взглянул на меня и усмехнулся.
Никогда я не была так близка к обмороку, как в эти минуты. Я выпустила из рук портьеры, кое-как добрела до стены и привалилась к ней, боясь, что иначе упаду.
Когда мне удалось совладать с собой, я поспешила к столу, чтобы записать все по горячим следам, а то утром я снова начну убеждать себя и объяснять увиденное "кошмарными сновидениями".
Кажется, Аркадий возвращается из замка: я слышу цокот копыт и поскрипывание колес. Весь минувший вечер я мучительно раздумывала, как рассказать ему про Жужанну и Влада.
Что я скажу ему теперь?
Что?