- Понятно, - сказал Дуайт, взял меня на руки и направился к двери, которую Люмен распахнул перед ним. Меня обдало волной зловонной духоты, как в свинарнике в разгаре лета.
- Люблю крепкие запахи, - снизошел до объяснений Люмен. - Так лучше. Напоминает о старой доброй деревне.
Я ничего не ответил, ибо меня - мне трудно подобрать подходящее слово - потрясло, даже ужаснуло внутреннее убранство жилища Люмена.
- Посади его сюда, на кровать, - распорядился Люмен, указывая на стоящее у камина странное сооружение, весьма напоминавшее гроб. Это ложе больше походило на орудие пытки, чем на место для отдыха, но хуже всего было, что в камине вовсю пылал огонь. Неудивительно, что с Люмена пот тек градом.
- Вы здесь не задохнетесь? - озабоченно спросил Дуайт.
- Не задохнусь, - заверил его я. - Разве что похудею немного.
- Да уж, тебе это не помешает, - хмыкнул Люмен. - Тебе надо следить за собой. Как и всем нам.
Он достал спички и с видом истинного ценителя стал медленно раскуривать сигару.
- Отличная штука, - сообщил он. - Я, братец, умею ценить хорошую взятку. Если человек знает, как, когда и кого нужно подмазать, это признак хорошего воспитания.
- Ну, раз так... - воспользовался я моментом. - Дуайт, принеси джин.
Дуайт поставил бутылку на стол, покрытый толстым слоем пыли; впрочем, в берлоге Люмена пыль лежала повсюду.
- Ты на редкость любезен, - сказал Люмен.
- И еще...
- Я смотрю, сегодня подарки просто сыплются на меня. - Я вручил ему книгу. - Ну а это что? - проворчал Люмен, но, взглянув на обложку, довольно улыбнулся. - Интересная вещица, братец. - Он торопливо пролистал брошюру, которая содержала множество иллюстраций. - Жаль, на картинках нет моей старой доброй кровати.
- Ты что, ее из лечебницы приволок? - поинтересовался я, оглядывая диковинное сооружение, на котором сидел.
- Именно. Не мог с ней расстаться. Я провел в ней связанным двести пятьдесят пять ночей. Ну, знаешь, и привык.
- Вот в этой штуке?
- Точно.
Он приблизился к предмету нашего разговора и вытащил из-под меня грязное одеяло, чтобы я мог лучше рассмотреть ужасающее ложе, которое представляло собой нечто вроде узкого ящика. Ремни по-прежнему были на месте.
- Зачем она тебе?
- Как напоминание, - ответил Люмен и первый раз за все время нашего разговора взглянул мне прямо в глаза. - Я не могу себе позволить забыть все, что пережил. Забыв, я прощу их за то, что они со мной сделали. А прощать я не собираюсь.
- Но...
- Знаю, знаю, что ты хочешь сказать - они все уже мертвы. Это верно. Но я смогу разобраться с ними, когда Господь призовет нас всех на последний суд. Наброшусь на них, словно бешеный пес. Не зря же они называли меня бешеным псом. Наброшусь и заберу их души, и ни один святой, что живет на Небесах, не остановит меня.
С каждым словом Люмен распалялся все сильнее и сильнее. Когда же он смолк, я несколько секунд помолчал, чтобы он успокоился, и сказал:
- У тебя и правда есть веские причины хранить эту штуку.
В ответ он промычал что-то невразумительное, потом подошел к столу и уселся на один из стульев.
- Тебе никогда не казалось странным?.. - начал он.
- Что?
- Почему одному из нас суждено было попасть в психушку, другому - стать калекой, а третьему - шататься по миру и трахать всех красивых баб, какие только попадутся ему на глаза.
Говоря о третьем, он, разумеется, имел в виду Галили, по крайней мере именно таким Галили представлялся всем членам семьи - странником, который бродит между двумя океанами в поисках своей недосягаемой мечты.
- Тебе это не казалось странным? - снова спросил Люмен.
- Всегда.
- Мир несправедлив. Поэтому люди и сходят с ума. Поэтому они хватают пистолеты и убивают собственных детей. Или кончают свои дни в психушке, связанные по рукам и ногам. Мир несправедлив! - Его голос снова сорвался на крик.
- Если позволишь...
- Ты можешь нести любую хрень, что взбредет тебе в голову, - ответил Люмен. - Слушаю тебя, братец.
- ...по-моему, нам повезло больше, чем всем прочим.
- Это еще почему?
- Мы особая семья. И мы... вы обладаете способностями, за которые другие люди готовы убить кого угодно.
- Конечно, я могу оттрахать любую бабу, а потом заставить ее забыть о том, что я к ней даже прикасался. Могу разобрать, о чем говорят змеи. И пусть моя мамаша некогда была величайшей леди, а папаша знал самого Иисуса. Ну и какой мне от этого прок? Меня все равно заперли в дурдоме. И я по-прежнему думаю, что заслужил это. Потому что в глубине души знаю: я - самый бесполезный сукин сын, из всех что жили на этом свете. - Голос его перешел в шепот. - И ничего с этим не поделаешь.
Слова Люмена лишили меня дара речи. И виной тому были не невероятные картины, вспыхнувшие в моем воображении (Люмен, слушающий разговоры змей, отец, дружески беседующий с Христом), а неподдельное отчаяние, звучавшее в голосе моего сводного брата.
- Никто из нас не стал тем, кем ему следовало быть, - сказал Люмен. - Никто из нас не совершил ничего стоящего. А теперь все кончено, больше шансов у нас не будет.
- Вот я и хочу написать о том, почему это случилось.
- О... Я знал, рано или поздно ты об этом заговоришь, - ответил Люмен. - По-моему, в писанине мало проку, братец. К тому же в этой книге мы будем выглядеть неудачниками. Кроме Галили, конечно. Он-то будет героем, а я - подонком.
- Я пришел сюда не для того, чтобы тебя упрашивать, - перебил я. - Если ты не хочешь мне помочь, я так и скажу маме...
- Если сможешь ее найти.
- Смогу. И, думаю, она попросит Мариетту помочь мне. Показать мне все, что надо.
- Мариетте она не доверяет, - заявил Люмен, поднялся, подошел к камину и опустился на пол у огня. - А мне доверяет. Потому что я остался здесь. Доказал свою верность. - Он пренебрежительно выгнул губы. - Я верный, как собака. Сижу в своей конуре и охраняю ее маленькую империю.
- А почему ты не живешь в доме? Там уйма свободных комнат.
- Я ненавижу этот дом. Слишком там все цивилизованно. Вздохнуть нельзя свободно.
- Ты поэтому не хочешь помочь мне? Не хочешь заходить в дом?
- Ох, достал ты меня, - вздохнул он, судя по всему, примирившись с предстоящим испытанием. - Ладно, будь по-твоему. Если ты так этого жаждешь, я отведу тебя туда.
- Куда?
- Под купол, куда же еще. Но дальше, парень, действуй сам. Я с тобой там не останусь. Ни за какие коврижки.
Глава VII
Я пришел к выводу, что одним из проклятий, тяготеющим над семейством Барбароссов, была жалость к себе. Именно она заставила Люмена запереться в коптильне и строить планы мести людям, давно оставившим этот мир, меня превратила в затворника, уверенного в том, что жизнь обошлась с ним слишком жестоко, Забрину обрекла на одиночество, которое скрашивают лишь сласти, столь губительные для ее талии. Даже Галили - которому удалось вырваться отсюда под безбрежные небеса - изредка посылает мне письма, полные меланхолических сетований на бесцельность собственного существования. И это мы - благословенные плоды необычайного дерева. Как получилось, что мы проводим свои дни, пеняя на судьбу, вместо того чтобы воспользоваться ее дарами? Мы не заслужили того, что было дано нам от рождения, - наши способности пропали втуне. Мы растратили их по мелочам и теперь оплакиваем свой удел.
"Неужто уже ничего нельзя исправить?" - спрашивал я себя. Может, четверо неблагодарных детей еще не упустили возможности обрести свое предназначение?
Мне казалось, что лишь Мариетта сумела избежать общей участи, выдумав себя заново. Я часто видел, как она возвращается после визитов в большой мир, иногда в драных джинсах и грязной рубашке она напоминала водителя грузовика, иногда в изящном платье - ресторанную певичку, а порой она бежала через луг почти без одежды, и в лучах восходящего солнца ее кожа блестела, покрытая росой.
Боже, о чем я говорю! Ну, ладно, что сказано, то сказано. К списку моих грехов (который, увы, далеко не так длинен, как мне хотелось бы) теперь придется добавить еще один - кровосмесительные желания.
Люмен сказал, что зайдет за мной в десять. Разумеется, он опоздал. Наконец он появился, с дюймовым окурком гаванской сигары в зубах и с бутылкой, на дне которой оставалось на дюйм джина. Полагаю, он не привык к крепким напиткам, ибо в подпитии был еще более невыносим, чем обычно.
- Готов? - процедил он.
- Более чем.
- Захватил с собой что-нибудь пожрать да выпить?
- А зачем мне там еда?
- Затем. Тебе придется пробыть там долго.
- Я что, буду заперт?
Люмен злобно взглянул на меня, словно решая, стоит ли быть со мной жестоким.
- Не напусти в штаны от страха, - наконец буркнул он. - Дверь все время будет открыта. Ты сам не сможешь уйти. Это место завораживает.
И, повернувшись, он зашагал по коридору, оставив меня поспевать за ним на своей колымаге.
- Не спеши так, - взмолился я.
- Боишься заблудиться в темноте? - спросил он. - Ну и нервный же ты сукин сын, братец.
Темноты я не боялся, однако заблудиться мне и впрямь не хотелось. Мы несколько раз повернули и оказались в коридоре, в котором - и это абсолютно точно - я никогда раньше не бывал. А я-то думал, что побывал в доме везде, за исключением, разумеется, комнат Цезарии. Еще один поворот и еще один новый коридор - мы миновали пустую комнату, потом другую, третью, и я понял, что совсем не знаю, где мы находимся. Если Люмен решит сыграть со мной злую шутку и бросить меня здесь, сам я вряд ли сумею отсюда выбраться.
- Чувствуешь, какой здесь воздух?
- Спертый.
- Мертвый. Сюда никто никогда не приходит. Даже она.
- Но почему?
- Потому что здесь может крыша поехать, - сказал Люмен, обернувшись ко мне на мгновение. В полумраке было трудно различить выражение его лица, но я уверен, что заметил, как блеснули его желтые зубы в злобной усмешке. - Ты, конечно, человек вполне нормальный, не то что я, умеешь держать себя в руках. Может, для тебя все это сущая ерунда. Хотя как знать... вдруг ты свихнешься и мне придется прикрутить тебя к своей старой доброй койке.
Я остановился.
- Знаешь, я передумал.
- Поздно, - отрезал Люмен.
- Говорю тебе, я не хочу туда идти.
- Слушай, что за игры? Я же не хотел тебя вести, теперь, когда я согласился, ты уперся, точно баран. Разберись наконец со своими долбаными желаниями.
- Я не хочу рисковать, своим рассудком, - заявил я.
Люмен одним глотком допил джин.
- Понимаю, - кивнул он. - У человека в твоем положении нет ничего дороже собственного рассудка. Потеряешь рассудок, и от тебя вообще ничего не останется. - Он приблизился ко мне на пару шагов. - С другой стороны, если ты сейчас повернешь назад, плакала твоя книга. Грош ей будет цена. Так что выбирай. - И он принялся перебрасывать бутылку из правой руки в левую, приговаривая: - Разум. Книга. Разум. Книга. Тебе решать.
В ту минуту я ненавидел его главным образом потому, что он был совершенно прав. Если он оставит меня под куполом и я лишусь рассудка, я не смогу написать ни одной строчки. Но если я откажусь подвергать себя риску и напишу только то, что мне известно, не стану ли я впоследствии горько сожалеть о том, насколько более полной, более правдивой могла бы быть моя книга, если бы у меня хватило смелости увидеть то, что скрывает эта комната?
- Выбирай, - повторил Люмен.
- А как бы ты поступил?
- Ты меня спрашиваешь? - Люмен был искренне удивлен, что меня интересует его мнение. - Я тебе так скажу. Свихнуться - это не слишком приятно. Даже совсем не приятно. Но, насколько я понимаю, времени у нас почти не осталось. Этот дом не будет стоять вечно. А если все летит к чертям, значит, то, что ты увидишь там, - и он поднял руку, указывая на коридор передо мной, который заканчивался уходящей вверх лестницей, - скоро исчезнет тоже. Когда этот дом рухнет, ты не сможешь уже ничего увидеть. И никто из нас не сможет.
Я уставился в глубь коридора.
- Что ж, тогда я сделал свой выбор.
- Я так понимаю, ты решил войти.
- Да, я решил войти.
Люмен улыбнулся.
- Ну держись, - сказал он, наклонился и поднял меня вместе с креслом. Он стал подниматься по лестнице, а я затаил дыхание, с ужасом ожидая, что он или уронит меня, или оступится и рухнет в пролет. Однако все обошлось, и мы добрались до узкой площадки, на которой была всего одна дверь.
- Здесь я тебя оставлю, - сказал Люмен.
- Ты больше не станешь мне помогать?
- Ты же умеешь сам открывать двери?
- А что будет, когда я зайду внутрь?
- Там и узнаешь. - Люмен опустил руку мне на плечо. - В случае чего позови.
- Ты будешь тут?
- Зависит от моего настроения, - сказал он и двинулся вниз по лестнице. Мне мучительно хотелось его окликнуть, но я понимал, что минутная отсрочка ничего не изменит. Если я принял решение, надо приступать к делу не откладывая.
И я покатился к двери, лишь раз обернувшись, чтобы взглянуть на Люмена. Но он уже скрылся из виду. Я остался в полном одиночестве. Глубоко вздохнув, я взялся за ручку двери. В глубине души я еще надеялся, что дверь окажется запертой и я не смогу войти. Надежда оказалась тщетной - ручка повернулась и дверь распахнулась, причем слишком легко, как будто некий радушный хозяин поджидал меня, дабы проводить в свои владения.
Я примерно представлял, что находится за дверью, по крайней мере, планировку помещения. По словам Мариетты (однажды она забралась сюда, чтобы развлечься со своей очередной подружкой), комната под куполом - или "небесная комната", как в Монтичелло назвал Джефферсон ее двойника, - отличалась некоторыми странностями, но при этом была довольно красивой. В Монтичелло эту комнату дети облюбовали для своих игр, потому что попасть в нее было довольно трудно (вследствие изъяна в проекте, который повторился и в "L'Enfant"), но в "L'Enfant", если верить Мариетте, в этой комнате в воздухе висело нечто тревожное, и ни один ребенок не смог бы беззаботно резвиться здесь. Хотя в комнате были восемь окон (как и в Монтичелло) и стеклянный люк в потолке, по утверждению Мариетты, это место заставило ее "поволноваться", впрочем, я не совсем понял, что именно она имела в виду.
Теперь мне предстояло это выяснить. Открывая дверь ногой, я опасался, что в лицо мне кинутся испуганные птицы или летучие мыши. Но комната была пуста. Ни малейшего намека на мебель, лишь девять застекленных отверстий, сквозь которые проникал лунный свет.
- Ох, Люмен, сукин ты сын, - пробормотал я.
Он нагнал на меня страху, и я был готов к чему-то страшному, к безумному бреду, который охватит меня под натиском видений, к тому, что, возможно, навсегда утрачу ясность ума. Но передо мной была лишь пустая темная комната, несколько мрачноватая, и не более того.
Я проехал пару ярдов, озираясь по сторонам в поисках чего-либо пугающего. Но там было пусто. Охваченный смешанным чувством разочарования и облегчения, я откинулся на спинку кресла. Все опасения оказались напрасными. Моему рассудку ничего не угрожало.
Если, конечно, ощущение безопасности не было уловкой. Я оглянулся на дверь. Она по-прежнему оставалась открытой. За ней виднелась площадка, на которой мы с Люменом обсуждали, имеет ли смысл мой визит сюда. Похоже, я с легкостью дал себя одурачить, как он, должно быть, потешается, наблюдая за мной. Отпустив в адрес Люмена несколько нелестных эпитетов, я отвел взгляд от двери и снова вгляделся в полумрак.
На этот раз, к своему немалому удивлению, я обнаружил, что "небесная комната" вовсе не так пуста, как мне показалось вначале. В нескольких ярдах от меня, там, где пересекались лучи света из девяти окон, в воздухе возник неясный силуэт. Я неотрывно смотрел на него, боясь моргнуть, мне казалось, что он исчезнет. Прошло несколько мгновений, но силуэт не исчезал, напротив, стал несколько отчетливее. Тогда я двинулся к нему, медленно, осторожно, словно охотник, боящийся вспугнуть добычу. Видение не исчезало, однако природа его оставалась загадочной. Движения мои стали более решительными, и вскоре я оказался в самом центре комнаты, как раз под окном в потолке. Силуэт колебался в воздухе рядом со мной, он по-прежнему был едва различим, и я не был уверен, что действительно вижу его. Подняв голову к застекленному отверстию, я увидел лишь усыпанное звездами ночное небо, наверху не было ничего, что могло бы отбрасывать причудливые подвижные тени. В поисках объяснения я принялся изучать окна одно за другим. Но безрезультатно. Из каждого окна лился тусклый свет, но ни за одним не было ни малейшего движения - ни ветки, качающейся на ветру, ни птицы на подоконнике. Источник этой таинственной тени находился здесь, в комнате. В полном недоумении я отвел взгляд от последнего окна, и тут меня охватило ощущение, что за мной наблюдают. Я резко повернулся к дверям, решив, что это Люмен решил украдкой полюбоваться моей растерянностью. Но я ошибся, лестничная площадка была пуста.
Как бы то ни было, подумал я, вряд ли имеет смысл сидеть здесь и сходить с ума. Возможно, мне стоит во всеуслышанье заявить о причинах, подвигнувших меня на этот визит, и посмотреть, не последует ли за этим ответ.
Нервно вздохнув, я заговорил.
- Я пришел сюда... Пришел, чтобы увидеть прошлое, - сообщил я, с удивлением прислушиваясь к своему голосу - неожиданно тонкому, дрожащему, почти детскому. - Меня послала Цезария, - счел я нужным добавить, решив сообщить обитателям комнаты, что осмелился на столь дерзкое вторжение отнюдь не самовольно. Если у них есть, что показать мне, то, черт возьми, пора приступать.
Какая-то моя реплика - не знаю, о прошлом или о Цезарии - действительно возымела действие. Теперь меня окружало множество силуэтов, они потемнели, и движения их стали более сложными и резкими. Некоторые из них стали двигаться, словно живые, а потом подниматься - выше, выше, почти до самого окна в потолке. Другие, отделившись от остальных, устремились к стене, рассекая полумрак, который струился вслед за ними, словно хвост за воздушным змеем. Были среди теней и такие, кто предпочел лениво растянуться на полу.
Кажется, с моих губ против воли сорвались какие-то изумленные восклицания. "Господи Боже" или что-то в этом роде. И на то были причины. Зрелище с каждой секундой становилось все более захватывающим, движения теней все убыстрялись, и количество их росло в геометрической прогрессии. Движение порождало движение, и тени порождали новые тени. Не прошло и минуты, как стены комнаты сплошь покрылись туманными абстракциями, сами серые, они отчетливо выделялись на серой поверхности, предвестники грядущих видений. Я озирался по сторонам, пораженный происходящим, переводя взгляд от одного размытого контура к другому, я ощущал, что сейчас передо мной предстанет нечто видимое. Мне казалось, я вот-вот пойму, что порождает эти абстракции.
И даже сейчас эти туманные, еще не принявшие четких форм силуэты завораживали меня. Любуясь их кружащей извивающейся пляской, я начал понимать, почему Люмен наотрез отказался входить в эту комнату. Несмотря на свои грубые манеры, он был очень ранимым, а здесь было слишком много чувств для нежной души. Наблюдая за игрой теней, мне казалось, что я слышу мелодию, а может быть, несколько мелодий сразу.