Возникшее в душе Эбнера раздражение понемногу прошло; следом за ним улетучились и нелепые страхи, вызванные лягушачьими воплями. Сейчас он чувствовал только усталость. Взяв со стола дедовский дневник, он бережно уложил его в один из своих чемоданов, намереваясь еще раз просмотреть все записи в более спокойной обстановке - он еще не терял надежды на раскрытие тайны старого особняка и заколоченной комнаты над мельницей. Все равно где-то есть ключ к разгадке; во всяком случае, если в округе имели место какие-то ужасные события, то они наверняка должны найти отражение в свидетельствах более подробных, нежели скупые, невразумительные заметки Лютера Уэйтли. Но где добыть эти свидетельства? В разговорах с обитателями Данвича? Об этом нечего было и думать - Эбнер уже заранее знал, что их реакцией будет упрямое и непреодолимое молчание: никто из них не станет выговариваться перед странным городским чужаком, каким в их глазах, несмотря на какие бы то ни было родственные узы, был Эбнер Уэйтли, внук покойного Лютера.
И тогда он вспомнил о кипах старых газет, которые собирался было сжечь. Усталость отступила прочь; не теряя времени, он принес в комнату несколько связок "Эйлсбери трэнскрипт" - в этой газете существовала специальная рубрика под названием "Новости из Данвича" - и после часа лихорадочных поисков отложил в сторону три статьи, которые заинтересовали его тем, что перекликались с записями деда Лютера. Первая заметка шла под заголовком: "ДАНВИЧ: ОВЦЫ И КОРОВЫ ПАЛИ ЖЕРТВАМИ ДИКОГО ЖИВОТНОГО". Вот что в ней говорилось:
"Несколько овец и коров, содержавшихся на отдаленной ферме в предместьях Данвича, стали жертвами нападения неустановленного дикого зверя. Следы, обнаруженные на месте побоища, позволяют предположить, что нападение совершено хищником довольно крупных размеров, однако д-р Бетнэлл, профессор антропологии Мискатоникского университета, считает, что злодеяние вполне могло быть совершено стаей волков, которая, вероятно, обитает где-нибудь в безлюдной холмистой местности недалеко от Данвича. Другие специалисты утверждают, что, судя по оставленным следам, нападавшее животное не относится ни к одному из известных видов, обитающих на восточном побережье Северной Америки. Власти округа ведут расследование".
Эбнер внимательно просмотрел другие газеты, но так и не нашел продолжения этой истории. Тогда он обратился ко второй статье:
"Эйда Уилкерсон, 57-летняя вдова, жившая на отшибе в своем доме на берегу Мискатоника, вероятно, стала жертвой преступления. Это произошло три дня назад, когда она должна была нанести визит одному своему знакомому в Данвиче. Не дождавшись миссис Уилкерсон, тот решил навестить ее сам и обнаружил у нее в доме страшный беспорядок. Входная дверь была взломана, мебель в комнатах перевернута и искорежена, как будто там происходила отчаянная борьба. Сама же Эйда Уилкерсон бесследно исчезла. Свидетели отмечают, помимо всего прочего, такую деталь, как сильнейший мускусный запах, распространявшийся на довольно большое расстояние вокруг дома. О дальнейшей судьбе миссис Уилкерсон до сих пор не поступало никаких известий".
В следующих двух абзацах коротко сообщалось, что власти пока не могут сказать ничего определенного по поводу случившегося. И на этот раз возникли гипотезы о "крупном животном" и о волчьей стае; это частично объяснялось тем фактом, что у исчезнувшей леди в равной степени не было ни врагов, ни денег, а следовательно, не было и сколько-нибудь серьезных мотивов убивать или похищать ее.
После этого Эбнер перешел к отчету об убийстве Ховарда Уилли, который подавался под заголовком "КОШМАРНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ДАНВИЧЕ".
"В ночь на 31-е Ховард Уилли, 37 лет, житель Данвича, был зверски убит по пути домой. М-р Уилли возвращался с рыбной ловли и, проходя по небольшой рощице, что в полутора милях вниз по течению от имения Лютера Уэйтли, был атакован неизвестным существом. Видимо, он оказал яростное сопротивление, так как грунт на этом месте беспорядочно взрыхлен в разных направлениях. В конце концов нападавший одержал верх и зверски расправился со своей несчастной жертвой, буквально вырвав ей конечности из суставов, о чем свидетельствует единственное, что осталось от м-ра Уилли, - его правая нога, обутая в башмак. Очевидно, нападавший обладал необычайной физической силой.
Наш корреспондент в Данвиче отмечает, что здешние жители, в целом очень необщительные, в равной мере разгневаны и напуганы, подозревая в косвенной причастности к случившемуся кое-кого из местных. В то же время они упрямо отрицают возможность того, что непосредственный убийца м-ра Уилли или миссис Уилкерсон, бесследно исчезнувшей две недели тому назад, является членом их общины".
Отчет завершался сведениями о семейных связях Ховарда Уилли, а после него шли совершенно пустые материалы, должные, по-видимому, заполнить информационный вакуум вокруг свершившихся в Данвиче злодеяний. Властям, полиции и журналистам сказать было нечего - все их усилия разбивались о каменную стену молчания, которым все без исключения аборигены встречали малейшую попытку заговорить с ними о случившихся ужасных событиях. Но один многозначительный штрих все же не ускользнул от пытливых глаз исследователей: в обоих случаях следы с места преступления вели к водам Мискатоника, и это позволяло предположить, что существо, виновное в смерти двух несчастных жителей этой глухой деревни, обитало где-то в реке.
Несмотря на полуночный час, спать Эбнеру совсем не хотелось. Собрав просмотренные газеты, он вышел на берег реки, свалил их там в кучу и поджег. Постояв немного у костра, он двинулся обратно в дом. Пожара он не опасался - ночной воздух был абсолютно недвижим, да и трава еще с прошлого раза выгорела на много ярдов вокруг.
Громкий треск ломаемого дерева так внезапно вклинился в почти оглушившее его жуткое крещендо лягушек и козодоев, что он вздрогнул и поспешно шагнул обратно к костру. "Заколоченная комната", - пронеслось у него в голове. В тусклых отблесках костра ему показалось, что окно над мельничным колесом стало шире, чем прежде. Неужели это древнее строение может рухнуть сейчас, прямо у него на глазах? От этой мысли он непроизвольно зажмурился, но за какое-то мгновение до этого уловил краем глаза бесформенную тень, мелькнувшую и исчезнувшую где-то за мельничным колесом. Почти одновременно с этим послышались размеренные всплески воды. Больше Эбнеру ничего услышать не удалось - голоса лягушек, которые за последнюю минуту будто взбесились, заглушили все остальные звуки.
Эбнер постоял в раздумье. Бог с ней, с тенью, сказал он себе, да и вообще, никакая это не тень, а просто отблески пламени догоравшего костра. Что касается плеска воды, то эти звуки вполне могла издать стая крупных рыб, стремительно мчавшихся вниз по течению Мискатоника. И все же, и все же… Покачав головой, он решительно направился в комнату с заколоченными ставнями.
По пути он зашел в кухню, прихватил там керосиновую лампу и уже затем двинулся наверх. Повернув в замке ключ, он распахнул дверь и едва не упал в обморок от жуткого смешения запахов, которые плотной волной хлынули в коридор. Аромат речной воды Мискатоника и резкая болотная вонь, тошнотворный запах слизи, остающейся на прибрежных камнях и корягах после ухода воды, и чудовищное зловоние гниющих останков животных самым кошмарным образом перемешались в этом омерзительном помещении.
Несколько секунд Эбнер стоял, не решаясь переступить порог комнаты. Причудливая, ни на что не похожая комбинация запахов в очередной раз вызвала в его душе смутную тревогу, но он постарался, насколько мог, отогнать ее. В конце концов, запахи могли свободно проникнуть сюда с реки сквозь незакрытый оконный проем. Подняв лампу повыше, он осветил стену и окно, что располагалось над колесом. Он все еще стоял у порога, но даже оттуда было видно, что из оконного проема исчезло не только стекло, но и рама. И даже оттуда было видно, что раму выломали изнутри!
Пораженный этим неожиданным открытием, Эбнер стремительно выскочил в коридор, захлопнул дверь, повернул в замке ключ и чуть ли не кубарем скатился вниз по лестнице, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума.
V
Внизу ему удалось взять себя в руки. Все увиденное им в верхней комнате дополняло каталог загадочных явлений, с первыми из которых он столкнулся сразу же по приезде в дедовский дом. Сейчас он четко осознавал, что все эти необъяснимые странности, будучи явлениями одного плана, весьма тесно связаны между собой, и, если ему удастся докопаться до самой сути, все обязательно станет на свои места.
Однако, располагая большим количеством данных, он не мог увязать их воедино - этому мешал его академический ум, не позволявший принять в качестве основополагающей гипотезы дерзкую, почти невероятную и при этом верную догадку, которая могла бы объяснить все от начала до конца. Теперь он уже не сомневался, что в комнате наверху нашла себе пристанище какая-то неведомая тварь. Было бы просто глупо верить в то, что сильнейший запах с реки может сам по себе проникнуть в одну комнату и совершенно не ощущаться при этом в других помещениях: в кухне, спальне… Да, слишком глубоко засела в нем привычка к рациональному мышлению, с сожалением отметил про себя Эбнер.
Достав из кармана прощальное письмо деда Лютера, он принялся в который уже раз его перечитывать.
"…Ты единственный, кому удалось вырваться из этого выморочного поселка и получить образование; посему я надеюсь, что ты воспримешь все должным образом, ибо мозг твой не обременен ни суеверием невежества, ни предрассудками, свойственными излишней учености…"
Дед был прав - разгадка леденящей кровь тайны рода Уэйтли лежала за пределами досягаемости рационального мышления.
Его беспорядочные мысли были внезапно прерваны резким телефонным звонком. Эбнер поспешно сунул письмо в карман и схватил трубку.
Дрожащий от ужаса, умоляющий о помощи мужской голос вихрем ворвался в его мозг. Он четко выделялся на фоне голосов других абонентов, которые, прильнув к своим аппаратам, жадно ловили каждое слово человека, внезапно застигнутого трагическим поворотом событий. Один из слушающих (Эбнер не различал их по голосам, так как все они были для него равно безликими) определил звонившего:
- Это Люк Лэнг!
- Вызовите сюда отряд полиции, да поскорее! - верещал Люк Лэнг. - Эта тварь ползает у меня под дверью! Подлаживается, как бы ее высадить. Уже пыталась влезть в окно!
- Что за тварь, Люк? - послышался женский голос.
- Господи! Да откуда мне знать? Какая-то страшная, мерзкая тварь, каких я отродясь не видывал. Шлепает вокруг дома, как кисель! Ох, вы поскорей там с полицией, а то будет поздно. Она уже сожрала моего пса…
- Повесь трубку, Люк, а то мы не сможем вызвать полицию, - сказал кто-то.
Но охваченный ужасом Люк был уже не в состоянии прислушиваться к советам:
- О боже, она ломает дверь! Дверь уже вся прогнулась…
- Люк! Люк! Ты слышишь? Повесь трубку!
- Она лезет в окно! - орал обезумевший от страха Люк. - Выбила стекло! Боже! Боже! Не оставь же меня! О, эта рука! Какая жуткая ручища! Боже! Какая у нее морда!..
Голос Люка перешел в леденящий душу вопль. В трубке послышался звон разбитого стекла и треск дерева, а затем все внезапно стихло - и в доме Люка Лэнга, и на телефонной линии. Но уже секунду спустя хор голосов взорвался вновь:
- Скорее на помощь!
- Встречаемся у Бишопов!
- Проклятье! Это все делишки Эбнера Уэйтли!
Невероятная, жуткая догадка парализовала его мозг. С великим трудом он заставил себя оторвать трубку от уха, опустить ее на рычаг и отключиться от воющего телефонного бедлама. Он был расстроен и напуган. Оказывается, деревенские жители всерьез считали его виновником происходивших в округе ужасов, и он интуитивно чувствовал, что эти подозрения имели под собой нечто большее, нежели традиционная неприязнь к чужаку.
Он и думать не хотел о том, что происходило сейчас в доме Люка Лэнга - да и в других данвичских домах, - однако искаженный предсмертным ужасом голос Люка все еще звучал у него в ушах. Бежать, бежать отсюда как можно скорее - эта мысль сверлила ему мозг, не давая ни секунды покоя… А невыполненные обязательства перед покойным Лютером?… Бог с ними, с этими распроклятыми обязательствами - тем более что кое-что все-таки сделано: он просмотрел все дедовские бумаги, за исключением книг; он договорился с эйлсберийскими плотниками о сносе мельницы; а что касается продажи этого дряхлого особняка, то это можно сделать через какое-нибудь агентство.
Бросившись в спальню и лихорадочно растолкав по чемоданам свои вещи, он отнес их в машину. Кажется, ничего не забыто, в том числе и дневник Лютера, так что можно трогаться в путь. Но следом за этой мыслью у него возникла другая: а почему, собственно? Почему он должен тайно, по-воровски, убегать отсюда? За ним нет никакой вины - и пусть кто-нибудь попытается доказать обратное. Он вернулся в дом и, устроившись за кухонным столом, достал из кармана письмо деда Лютера. В доме стояла тишина, которую нарушал лишь доносившийся снаружи кошмарный хор лягушек и козодоев. Но на сей раз Эбнеру было не до ночных криков - он с головой погрузился в содержание дедовского послания.
Это письмо он перечитывал уже, наверное, в сотый раз, но от этого оно не становились понятнее. Что, например, означала фраза "дело не только во мне", которую Лютер написал при упоминании о безумии рода Уэйтли? Ведь сам-то он до конца дней своих сохранил здравый ум. Жена Лютера скончалась задолго до рождения Эбнера, тетя Джулия умерла молодой девушкой, а что касается матери Эбнера, то ее жизнь ничем не была запятнана. Оставалась тетя Сари. В чем же состояло ее безумие? Ведь именно ее имел в виду Лютер, когда писал о том, что род Уэйтли поражен безумием. За какие деяния старик заточил ее в верхней комнате, откуда она так и не вышла живой?
И что скрывалось за странной просьбой убить какое бы то ни было живое существо, которое встретится ему, Эбнеру, на мельнице? "Неважно, какой оно будет величины и какого обличья…" Даже если это всего-навсего безобидная жаба? Паук? Муха? Черт бы побрал этого Лютера Уэйтли с его манерой говорить загадками, что уже само по себе выглядит как вызов нормальному образованному человеку. А может, старик все же считал Эбнера жертвой "суеверия учености"? Но, боже правый, ведь старая мельница кишмя кишела жуками, пауками, сороконожками и прочими подобными тварями; кроме того, там, несомненно, обитали и мыши. Неужели Лютер Уэйтли всерьез предлагал своему внуку уничтожить всю эту живность?
Внезапно за его спиной послышался звон разбитого стекла и раздался глухой стук, как будто на пол упало что-то тяжелое. Эбнер вскочил на ноги и бросился к окну, но злоумышленник уже успел скрыться в ночном мраке, и до ушей Эбнера донесся только быстрый удаляющийся топот ног.
На полу вперемешку с осколками стекла лежал булыжник, к которому куском обычной бечевки, что используется в магазинах и лавках, был привязан сложенный в несколько слоев клочок оберточной бумаги. Отвязав бечевку, Эбнер развернул бумагу и увидел грубые каракули: "Уберайся отседа пока тибя не кокнули". Оберточная бумага и оберточная бечевка. Это могло быть и угрозой, и дружеским предостережением, но в любом случае было ясно, что записку эту написал и подбросил Тобиас Уэйтли. Презрительно усмехнувшись, Эбнер скомкал бумагу и швырнул ее на середину стола.
Все еще пребывая в смятении, он тем не менее решил про себя, что бежать отсюда очертя голову совершенно ни к чему. Он останется здесь - и не только для того, чтобы убедиться в правильности своих догадок о судьбе Люка Лэнга (как будто после того жуткого телефонного монолога могли еще оставаться какие-то сомнения), но и для того, чтобы предпринять последнюю попытку разгадать тайну, которую старик Лютер унес с собой в могилу.
Потушив лампу, он в кромешной темноте отправился в спальню и, не снимая с себя одежды, с наслаждением растянулся на кровати. Однако заснуть он не смог - ему не давала покоя мысль о том, что он безнадежно запутался в огромном количестве фактов, которые стали известны ему за последние несколько дней; а ведь достаточно было найти одно-единственное ключевое звено, чтобы, потянув за него, распутать всю цепь. Эбнер был абсолютно уверен в существовании такого звена - более того, он интуитивно чувствовал, что оно, до сих пор незамеченное, лежит прямо у него перед глазами.
Вот уже добрых полчаса он ворочался с боку на бок, борясь с охватившей его бессонницей, как вдруг за пульсирующим хором лягушек и козодоев ему послышался размеренный плеск воды. Доносившийся, несомненно, с Мискатоника, он приближался с каждой секундой и в конце концов зазвучал мощно, как шум океанского прибоя. Эбнер сел в кровати, напряженно вслушиваясь в непонятный звук; но тут шум воды внезапно прекратился, сменившись другим звуком, от которого у Эбнера по коже забегали мурашки: он услышал, как кто-то карабкается наверх по мельничному колесу. Недолго думая, Эбнер вскочил на ноги и выскользнул из спальни.
Он услышал звук тяжелых, приглушенных шагов, исходивший со стороны заколоченной комнаты. Затем раздалось нечто вроде глухого сдавленного плача, похожего на детский, который несколько минут спустя совершенно неожиданно оборвался. После этого воцарилась полная тишина - казалось, даже неистовые вопли лягушек и козодоев не в силах были нарушить ее.
Эбнер вошел в кухню и зажег керосиновую лампу. Освещая себе путь, он осторожно поднялся наверх и остановился у запертой двери. Первые несколько секунд он не слышал ничего, но затем уловил легкий шорох, который прозвучал для него подобно удару грома.
В комнате кто-то дышал!
С трудом подавив в себе страх, Эбнер вставил в скважину ключ и осторожно повернул его. Держа лампу высоко над головой, он рывком распахнул дверь, переступил порог - и остановился, объятый ужасом.
Его взору предстала стоявшая посреди комнаты кровать, на которой сидела на четвереньках некая чудовищная тварь с безволосой и грубой, будто дубленой, шкурой - омерзительный гибрид человека и лягушки. Видимо, Эбнер застал его за трапезой - тупая жабья физиономия монстра и перепончатые, почти человеческие, ладони, которыми завершались его мощные, длинные передние конечности, выраставшие из туловища наподобие лягушачьих лапок, были густо измазаны кровью. Холодные рыбьи глаза чудовища уставились на Эбнере…
Эта немая сцена продолжалась не более секунды.
С леденящим душу горловым клекотом - "Йе-йя-а-а-а-уа-уа-ха-ха-а-а-нга-га-а-хву-у-у-у…" - тварь поднялась на дыбы и ринулась на Эбнера, вытянув перед собой свои громадные страшные лапищи.
Реакция Эбнера была молниеносной - словно провидение подсказало ему, как нужно действовать в этот кошмарный момент истины. Он размахнулся и изо всех сил швырнул керосиновую лампу в набегавшего монстра.
Яркое пламя мгновенно охватило жуткую телесную оболочку жабоподобной твари. Остановившись как вкопанная, она принялась яростно терзать свою плоть, тщетно пытаясь сбросить с себя пожиравший ее огонь. Глухое, низкое рычание внезапно сменилось пронзительным визгом:
- Ма-ма-ма-ма - ма-а-а-ма-а-а-а-а-а!..