И вдруг тягостную тишину нарушил какой-то слабый, непонятный звук. Чем-то он напоминал отрывистый рык аллигатора, но я не осмелился довериться своему вконец расстроенному воображению и решил, что это просто скрип дверных петель. Как бы то ни было, кто-то действительно вторгся в мои владения, и это не прошло для меня незамеченным. Но следующий звук буквально потряс меня - это был шелест бумаг в кабинете. Таинственный визитер каким-то непостижимым образом прокрался туда у меня под носом и преспокойно рылся в документах! Столь самоуверенное, если не сказать наглое, поведение незваного гостя подвигло меня на решительные действия, и, выхватив из кармана фонарь, я направил яркий луч света на стол, откуда доносилось шуршание листов.
Первые несколько секунд я просто отказывался верить своим глазам, ибо стоявшее у стола существо не было человеком - это была омерзительная пародия на него, какой-то мутант, гуманоид-рептилия. От растерянности и страха я совсем потерял голову и, слепо повинуясь инстинкту самосохранения, выхватил пистолет и четырежды выстрелил в монстра. Я стрелял практически в упор, и ни одна из четырех пуль не прошла мимо цели.
Я до сих пор не устаю благодарить Всевышнего за то, что память моя сохранила лишь смутные, фрагментарные воспоминания о дальнейших событиях. Страшный грохот… исчезновение чудовища… свет фонаря… преследование… Пустившись в погоню, я убедился в точности своих выстрелов - от стола в кабинете к окну вели кровавые следы. Оконное стекло было высажено вместе с рамой. Сколь бы ни был ночной пришелец быстр и силен, я тяжело ранил его, и это значительно уменьшало его шансы на спасение; к тому же блестевшие в свете фонаря кровавые следы и густая мускусная вонь выдавали направление, в котором он убегал от меня.
Следы уводили меня в глубь сада, и в конце концов я обнаружил, что стою у залитого кровью колодезного сруба. Темная утроба колодца показалась мне сначала совершенно недоступной, но затем, приглядевшись, я увидел внутри закрепленную на стене лестницу с какими-то необычными ступеньками. Осторожно нащупав ногой верхнюю из них и ухватившись руками за окровавленный край сруба, я начал спуск в колодец. Моя решимость подкреплялась обилием пролитой крови на траве у колодца - из этого я заключил, что преследуемый мною монстр смертельно ранен и не может представлять для меня серьезной опасности.
Боже, зачем я полез тогда в этот колодец? Почему я не повернулся и не убежал прочь от этого адского подземелья и от этого проклятого дома? Но в то время разуму моему не суждено было взять верх над безрассудным любопытством: заинтригованный страшным обличьем застигнутого мною в кабинете чудовища, я продолжал спускаться в темную шахту колодца, с каждой секундой приближаясь к поблескивавшей внизу воде. Ступеньки, однако, не доходили до нее - они обрывались у сделанного в стене отверстия, которое оказалось входом в прорытый параллельно поверхности земли туннель. Держа в одной руке зажженный фонарь, а в другой пистолет, я с трудом протиснулся в зловонный зев подземного хода и ползком двинулся вперед. Довольно скоро я увидел, что туннель завершался подобием небольшого грота - человек нормального роста уместился бы в нем, разве что стоя на коленях. Луч света выхватил стоявший там продолговатый ящик, и я вздрогнул, мгновенно распознав направление туннеля - он вел прямиком к могиле доктора Шарьера в старом саду, а ящик был, конечно же, гробом.
Но отступать было уже поздно.
Невозможно описать простыми словами тот смрад, которым было пропитано это узкое пространство. В туннеле тошнотворно воняло характерным запахом рептилий; вонь эта была настолько плотной, что, казалось, создавала механическое препятствие для моего продвижения вперед. Кровавый след доходил до самого края гроба, крышка которого была откинута в сторону. Сгорая от желания увидеть поверженного врага, я стал на колени перед гробом и направил свет фонаря внутрь…
Дорого заплатил бы я за то, чтобы моя память не сохранила увиденной тогда картины! Но, увы, это жуткое зрелище отныне и навсегда запечатлелось в моем мозгу - распростертое во чреве полуистлевшего гроба существо, которое только что испустило дух. Облик убитой мною твари был непередаваемо страшен: передо мной лежал получеловек-полуящерица, уродливое подобие того, что являлось некогда человеком. Одежды, покрывавшие тело моей жертвы, были разорваны и перекручены, будучи не в силах сдержать натиск подвергшейся чудовищным мутациям плоти. Кожа на суставах ороговела, ладони и босые ступни были плоскими, очень широкими и завершались огромными когтями. В безмолвном ужасе уставился я на хвостовидный отросток, торчавший из основания позвоночника, на вытянутую крокодилью челюсть с сохранившимся на ней жалким пучком бороды…
Сомнений быть не могло: передо мной лежал не кто иной, как доктор Жан-Франсуа Шарьер, впервые очутившийся в этом адском склепе еще в 1927 году, когда он погрузился здесь в каталептическое оцепенение, ожидая своего часа, чтобы восстать из гроба и вернуться в новом чудовищном обличье в мир живых; доктор Жан-Франсуа Шарьер, хирург, рожденный в Байонне в 1636 году и "умерший" в Провиденсе в 1927-м. Теперь я знал, что за наследника, о котором упоминалось в его завещании, он выдавал самого себя, воскресшего в новом качестве после совершения давным-давно забытых демонических обрядов, древностью своей превосходящих человечество и возникших еще в ту пору, когда Земля была совсем юным порождением Космоса и являла на свет огромных, неведомых нам тварей, которые жили, плодились и умирали на ней.
День Уэнтворта
(Перевод В. Дорогокупли)
Неподалеку от северной окраины Данвича начинается область заброшенных полупустынных земель, которые в результате четырех последовательных нашествий переселенцев - сперва жителей Новой Англии, позднее франко-канадцев, затем итальянцев и, наконец, поляков - были низведены до состояния если не катастрофического, то очень близкого к этому. Первые пришельцы бездумно сводили леса, некогда сплошь покрывавшие эту страну, и стремились выжать как можно больше из бедной каменистой почвы, не заботясь о поддержании ее плодородности; последующие поколения довершили сей не слишком благодарный труд, умудрившись в сравнительно короткий срок окончательно исчерпать местные природные ресурсы. Те, кто приходил сюда позднее, очень скоро оставляли все надежды обустроиться и спешили покинуть этот на редкость унылый и неприветливый край.
Мало кому покажется заманчивой перспектива поселиться в этой части Массачусетса. Дома, некогда добротные и красивые, ныне являют собой картину печального запустения. Кое-где по отлогим склонам холмов еще виднеются фермы, чьи древние строения хранят под своей сенью тайны многих новоанглийских поколений; но признаки упадка и здесь налицо - в покосившихся печных трубах, осыпающихся стенах и безжизненных глазницах окон. Дороги пересекают местность во всех направлениях, но, едва свернув с главного шоссе, проложенного из Данвича на север по дну широкой и длинной долины, вы окажетесь на заросшем травой проселке, чьи колеи столь же редко оживляются движением, сколь дворы окрестных усадеб - голосами живых обитателей.
Впрочем, дух мертвой древности, витающий над этой землей, отнюдь не является единственной и наиболее значимой ее приметой, ибо в здешней атмосфере как нигде более явственно ощущается присутствие чего-то иного, необъяснимого, но определенно зловещего. Здесь остались еще участки дремучего первозданного леса, никогда не знавшего топора, а в глубине узких, заросших диким виноградом ущелий тихо журчат ручьи, воды которых даже в самые яркие летние дни не отражают солнечный свет. Вы можете пройти всю долину из конца в конец, не встретив ни одного человека, хотя на некоторых полуразрушенных фермах еще доживают свой век нелюдимые отшельники; даже парящие высоко в небе ястребы не задерживаются долго над этой мрачной местностью, а черные стаи ворон, пролетая над ней, никогда не опускаются на землю для отдыха или в поисках пищи. В старину суеверные люди считали, что весь этот край находится во власти колдовства и всякой дьявольщины, - сия незавидная репутация сохраняется за долиной и по сей день.
Словом, это были не те места, где усталому путнику хотелось бы остановиться, а тем более расположиться на ночлег. И все же именно ночью - а было это летом 1927 года - я оказался в долине проездом из Данвича, куда перед тем завернул, чтобы доставить заказчику кухонную плиту. У меня был еще один заказ в районе, лежавшем на север от этого захолустного городка, и, не поддавшись первому инстинктивному желанию выбрать из двух дорог более длинную - ту, что обходила долину стороной, я двинулся напрямик, покинув Данвич в быстро сгущавшихся вечерних сумерках. Вскоре по въезде в долину сумерки сменились кромешной тьмой, а небо затянули плотные тучи, висевшие столь низко, что казалось, они задевают вершины окружающих холмов, и, таким образом, я ехал как бы в своеобразном туннеле. Шоссе было пустынно - им вообще пользовались нечасто и только для сквозного транзита через долину, судя по невероятно запущенному состоянию отходящих влево и вправо проселочных дорог, которым далеко не всякий водитель рискнул бы доверить свою машину.
Все это, впрочем, мало меня беспокоило, поскольку путь мой лежал в одно из поселений, расположенных у самого шоссе неподалеку от северного въезда в долину, так что мне не было нужды куда-либо сворачивать; однако обстоятельства распорядились иначе. Не успел я отъехать от Данвича, как начался дождь; собиравшиеся еще с полудня тяжелые темные тучи наконец разверзлись, и потоки воды стремительно обрушились вниз. Поверхность дороги заблестела в лучах фар, которые несколько минут спустя высветили впереди неожиданное препятствие. К тому времени я уже углубился в долину миль на пятнадцать с лишним, проделав значительную часть пути, - и вот теперь вынужден был остановиться перед барьером с отчетливо нарисованным указателем объезда. Заглянув за преграду, я убедился в том, что дорога дальше и впрямь была совершенно разбита. Продолжать движение вперед казалось по меньшей мере неблагоразумным.
Недоброе предчувствие шевельнулось во мне, когда я сворачивал с главной трассы. Прислушайся я тогда к голосу разума и возвратись в Данвич, чтобы затем выехать из него по другой дороге, я был бы сейчас избавлен от мучительных кошмаров, неотступно преследующих меня с той самой ужасной ночи! Но я принял другое решение. Я заехал уже слишком далеко и не желал терять времени, возвращаясь в Данвич. Окруженный сплошной стеной ливня, я вел машину почти вслепую. Объездная дорога представляла собой тот же убогий проселок, лишь местами посыпанный гравием. Деятельность дорожно-ремонтной службы ограничилась в основном срезанием нижних ветвей ближайших деревьев, что несколько расширило проезд; дорога же как таковая осталась в отвратительном состоянии - и очень скоро я понял, что дела мои плохи.
Потоки дождевой воды быстро размывали грунт; мой автомобиль - одна из самых мощных моделей "форда" с довольно высокими, хотя и узкими колесами - все чаще пробуксовывал в грязи и, пересекая стремительно разраставшиеся лужи, надрывно чихал, поминутно рискуя захлебнуться. Я сознавал, что рано или поздно вода просочится под капот и двигатель заглохнет; необходимо было по возможности скорее найти какое-нибудь жилье или, на худой конец, укрытие для машины. Меня вполне устроил бы заброшенный сарай или конюшня - вряд ли стоило рассчитывать на присутствие обжитой фермы в этих безлюдных краях, - однако густая тьма не позволяла разглядеть что бы то ни было уже в двух шагах в сторону от дороги. Но вдруг сквозь пелену ночного ливня чуть в стороне замаячил бледный квадрат освещенного окна, а спустя миг в слабеющем свете фар я разглядел впереди нечто вроде дорожного ответвления.
Сворачивая, я миновал почтовый ящик с коряво намалеванным именем владельца фермы. "Амос Старк" - гласила эта порядком выцветшая надпись. Вслед за тем свет фар скользнул по фасаду здания. Это была ферма старого типа, где жилой дом, летняя кухня, флигель и хлев вплотную примыкают друг к другу, образуя как бы единый комплекс построек под несколькими крышами различной высоты и конфигурации. По счастью, ворота хлева были широко распахнуты, и, не видя поблизости иного укрытия, я въехал на автомобиле внутрь, ожидая увидеть в стойлах коров или лошадей. Однако хлев был пуст и, по всей вероятности, пустовал давно; скота не было и в помине, а прелое сено, заполнявшее помещение своим тяжелым ароматом, лежало здесь уже явно не первый год.
Оставив машину в хлеву, я под проливным дождем направился к жилому дому. Снаружи он выглядел столь же дряхлым и запущенным, как и все остальные строения усадьбы. Это было одноэтажное здание с тянувшейся вдоль фасада низкой верандой, пол которой, как я очень вовремя приметил, изобиловал глубокими дырами, зиявшими в тех местах, где гнилые доски, не выдержав, провалились под чьей-то неосторожной ногой.
Добравшись наконец до двери, я постучал в нее кулаком. Прошло несколько минут, но ничто не нарушало тишины, кроме звуков ливня, падавшего на крышу веранды и на залитый водой двор за моей спиной.
Постучав снова, я возвысил голос до крика:
- Есть люди в этом доме?!
- Кто там такой? - раздалось изнутри. Голос говорившего заметно дрожал.
Я представился заезжим торговцем, ищущим укрытия от непогоды.
Световое пятно внутри дома начало перемещаться - человек взял лампу и направился с ней к двери; освещенный квадрат окна постепенно тускнел, а желтая полоска в щели между порогом и дверью становилась все более яркой. Затем послышался грохот отодвигаемых засовов, звякнула цепочка, и дверь медленно приоткрылась. Передо мной, высоко подняв лампу, стоял хозяин - костлявый старик с морщинистым лицом и редкой бороденкой, кое-как прикрывавшей тонкую жилистую шею. На носу его сидели очки, но он разглядывал меня поверх стекол. Глаза его были угольно-черного цвета, резко контрастируя с белизной волос. В порядке приветствия старик растянул губы в несколько жутковатой ухмылке, обнажив при этом пеньки стертых зубов.
- Мистер Старк? - спросил я.
- Небось попали в переделку с этой бурей? - Старик продолжал ухмыляться. - Давайте-ка в дом, здесь малость обсохнете. Дождь навряд ли затянется, я так думаю.
Я проследовал за ним в комнату, но прежде он тщательно запер дверь, задвинул все засовы и накинул крюк - манипуляции эти вызвали во мне смутное беспокойство, и я почувствовал себя как-то неуютно. Старик, вероятно, заметил мой вопросительный взгляд - водрузив лампу на толстый фолиант, лежавший на круглом столе в центре комнаты, он обернулся ко мне и промолвил с сухим дребезжащим смешком:
- А ведь нынче день Уэнтворта. Я было грешным делом принял вас за Наума.
Дребезжащие звуки усилились и участились, что, по всей вероятности, должно было означать смех.
- Ничего подобного, сэр. Меня зовут Фред Хэдли. Я из Бостона.
- В Бостоне бывать не доводилось, - сказал Старк. - Вообще не бывал дальше Акхема никогда - вот уж что верно, то верно. Надо быть здесь и следить за хозяйством.
- Надеюсь, я не очень вам помешал. Я, признаться, взял на себя смелость припарковать автомобиль в вашем хлеву.
- Коровы будут не в обиде - Он засмеялся своей шутке, прекрасно зная, что в хлеву нет ни единой скотины. - Не доводилось ездить в этих новомодных штуковинах, но вы, городские, все на один лад - никак вам нельзя, чтобы без тарахтелки.
- Разве я так уж похож на городского хлыща? - спросил я, стараясь попасть ему в тон.
- Чего там, видал я вашего брата - порой случалось кому-то из городских поселиться в нашей округе, да только вскорости все они давали деру. Знать, не по душе им здесь приходилось. Сам я сроду не бывал в больших городах и навряд ли когда соберусь побывать.
Он продолжал бормотать что-то невнятное в том же духе и, похоже, завелся надолго; я же тем временем оглядывался вокруг, почти машинально составляя про себя опись находившихся в комнате предметов. Глаз у меня был наметан, благо добрую половину свободного от разъездов времени я проводил на складах фирмы, и - скажу без ложной скромности - мало кто из кладовщиков и клерков мог сравниться со мной в непростом искусстве инвентаризации. Таким образом, мне не потребовалось много времени для того, чтобы удостовериться в наличии у Амоса Старка множества уникальных вещей, за которые коллекционеры и любители старины без раздумий выложили бы круглую сумму. Некоторые из предметов меблировки были изготовлены еще в позапрошлом столетии - если это не так, можете считать меня ничего не понимающим в антиквариате. Здесь были также всякие старинные вещицы и безделушки, превосходные изделия из дутого стекла и хэвилендского фарфора, расставленные на полках вдоль стен и на этажерках. Немалую ценность представляли и характерные детали быта новоанглийской фермы, давно уже вышедшие из употребления: ручной работы щипцы для снятия нагара со свечей, пробковая чернильница с деревянной затычкой, резные подсвечники, подставка для книг, манок для диких индеек из кожи и прутьев, скрепленных сосновой смолой, тыквенные бутыли, старинная вышивка - все это накопилось за многие десятилетия, что простоял здесь этот дом, построенный еще первыми переселенцами.
- Вы живете один, мистер Старк? - спросил я, улучив паузу в его монотонных рассуждениях.
- Теперь один, да. Раньше тут были Молли и Дюи. Абель уехал отсюда еще мальчишкой, а Элла померла от лихорадки. Я живу один вот уже седьмой год.
Я заметил, что даже во время разговора старик держался настороженно, словно чего-то ожидая. Он как будто пытался расслышать снаружи в шуме дождя некие посторонние звуки, но таковых не было - только шорох мышиной возни по углам да все та же беспрестанная дробь дождевых капель по крыше. Старик, однако, продолжал прислушиваться, по-петушиному резко дергая головой; зрачки его глаз сузились, как при ярком свете, бледная плешь просвечивала сквозь венчик спутанных седых волос. На вид ему было лет восемьдесят, но в действительности могло быть и шестьдесят, принимая в расчет одинокий и замкнутый образ жизни, преждевременно старящий человека.
- Вам по пути никто не попадался? - спросил он внезапно.
- Ни единой души от самого Данвича. Это будет миль семнадцать, по моим подсчетам.
- Плюс-минус полмили, - согласился он и вдруг ни с того ни с сего начал фыркать и хихикать самым дурацким образом, как будто не в силах более сдержать распиравшее его изнутри веселье. - Нынче день Уэнтворта. Наума Уэнтворта, - сообщил он вторично. Зрачки его вновь на мгновенье настороженно сузились. - Давно вы торгуете в наших краях? Знавали небось Наума Уэнтворта?
- Нет, сэр. Не приходилось. Я все чаще бываю в городах. В сельской местности только проездом.