В моих ушах и посейчас звучит это имя, в последнюю минуту вырвавшееся у него, и дань, которую он воздал моей преданности.
- Родной мой, что значит он теперь? Что может он когда-нибудь значить? Ты мой, - бросила я тому чудовищу, - а он потерял тебя навеки! - И крикнула, чтобы Майлс знал, чего я достигла: - Вон он! Там, там!
Но он уже метнулся к окну, вгляделся, снова сверкнул глазами и ничего не увидел, кроме тихого дня. Сраженный той утратой, которой я так гордилась, он испустил вопль, как будто его сбросили в пропасть, и я крепче прижала его к себе, словно перехватив на лету. Да, я поймала и удержала его, - можно себе представить, с какой любовью, - но спустя минуту я ощутила, чем стало то, что я держу в объятиях. Мы остались наедине с тихим днем, и его сердечко, опустев, остановилось.
Комментарии
В предисловии к 17 тому нью-йоркского собрания сочинений, где напечатаны произведения, которые Генри Джеймс назвал "рассказами о псевдосверхъестественном и ужасном" ("tales of quasisupernatural and gruesome"), он утверждает, что подобные фантазии никогда не вышли бы из-под его пера, если бы не его давняя любовь к "историям как таковым", к искусству создавать напряжение, вызывать тревогу, любопытство и ужас: "Должен признаться, что в поисках странного я пробудил ужасное в духе "Поворота винта", "Веселого уголка", рассказов "Друзья друзей", "Сэр Эдмунд Орм", "Подлинная вещь". Я искренне стремился избежать избыточности, исходя из того, что экономия в искусстве всегда красива. <…> Любопытный случай, редкое совпадение, каким бы оно ни было, еще не составляют истории, в том смысле, что история - это изумление, возбуждение, напряжение и наше ожидание; историю создают чувства людей, их оценки, сочетание жизненных обстоятельств. Удивительное удивляет больше всего тогда, когда оно происходит с вами и со мной, оно представляет ценность (ценность для других), когда его нам непосредственно предъявляют. И все же, хотя и может показаться странным заявление о том, что я чувствую себя уверенней, рассказывая о таких приключениях, какие случились с героем "Веселого уголка", нежели о бурных похождениях среди пиратов и сыщиков, я полагаю, что вышеупомянутое сочинение ставит некий предел, который я сам себе положил в рамках "приключенческого рассказа"; причина этого - вовсе не в том, что я лучше "изображаю" то, что мой несчастный герой пережил в нью-йоркском особняке, нежели описываю сыщиков, пиратов или каких-нибудь изгоев, хотя и в последнем случае мне было бы что сказать; причина в том, что душа, связанная с силами зла, интересна мне особенно тогда, когда я могу представить самые глубокие, тонкие и подспудные (драгоценное слово!) связи".
На атмосферу, воссоздаваемую в рассказах Генри Джеймса и многих других писателей конца XIX - начала ХХ века, несомненно, повлияла установившаяся в то время мода на спиритизм. Современные писателю трактовки феномена медиумизма и мистического транса были известны ему, в частности, из трудов его брата Уильяма Джеймса. Последний не давал однозначного объяснения этим явлениям, и это обстоятельство также повлияло на способ их изображения в рассказах и повестях его брата. Уильям Джеймс в знаменитом сочинении "Многообразие религиозного опыта" подытожил результаты многолетних исследований и размышлений в специальном разделе, где заявил, что "если мы хотим приблизиться к совершенной истине, мы должны серьезно считаться с обширным миром мистических восприятий". Рассуждая о подобных явлениях, он предлагал приписать их либо исключительно нервному "разряжению", имеющему сходство с эпилептическим, "либо отнести их к мистическим или теологическим причинам". Ученый не находил достаточных оснований, чтобы окончательно отвергнуть реальность "невидимого мира".
Несмотря на то что первое упоминание сюжета будущей повести относится к январю 1895 года, Джеймс приступил к работе над "Поворотом винта" только в октябре 1897 года, когда по поручению редакции журнала "Коллиер Уикли" к нему обратился Роберт Коллиер. Издатели, стремясь повысить престиж издания, решили напечатать в рождественском номере традиционную историю с привидениями, написанную признанным мастером. Тогда писатель обратился к собственной дневниковой записи, пересказывающей сюжет, услышанный в Рождество 1894 года от архиепископа Бенсона.
"Поворот винта" был задуман в жанре рассказа, но, как это часто случалось с другими джеймсовскими произведениями, и на этот раз повествование "вырвалось" за пределы малого жанра, не способного вместить сильно усложнившийся замысел писателя. Джеймс продиктовал повесть своему секретарю, и с января по апрель она публиковалась в 12 номерах. Текст сопровождался несколькими иллюстрациями, одна из которых была выполнена другом Джеймса Джоном Ла Фартом, а остальные - Эриком Пейпом.
Рукописный вариант повести не сохранился. Однако остались машинописные варианты. Орфография первых трех изданий "Поворота винта" свидетельствует о том, что все они основываются на одном и том же "машинописном тексте - том самом, что Джеймс отослал Коллиеру. Отправив в журнал один экземпляр, писатель оставил себе другой, который слегка изменил для первого британского, равно как и для первого американского издания в книжном формате. Таким образом, хотя в 1898 году повесть была издана трижды, существовало всего два ее варианта. В журнальном варианте текст разбит на пять частей и на 24 главы, печатавшихся по две в каждом номере. В книжном варианте ("Поворот винта" был опубликован вместе с другим произведением под общим названием "Два волшебства") исчезло разделение на части, убрано имя мисс Джессел, сокращено окончание одной из глав, Флора сделана старше, более важная роль отведена гувернантке, атмосфере происходящего в усадьбе придана большая загадочность, усилен эффект неопределенности.
Однако наиболее значительная правка была сделана Джеймсом для 12 тома нью-йоркского собрания сочинений 1908 года. (Именно этот, последний вариант и был положен в основу русского перевода.) Акцент перенесен с действий гувернантки на ее реакции на события. Джеймс приподнимает завесу тайны над ее мыслями и переживаниями. Устранив запятые, автор вплотную приблизился к технике "потока сознания". Добавив в текст больше притяжательных местоимений "мой", "моя" и т. п. и заменив глаголы, выражающие конкретное чувственное восприятие (типа "увидела", "услышала", "заметила"), на менее определенные (вроде "подумала", "почувствовала", "почудилось", "показалось"), писатель добавляет неопределенности рассказу героини. Хотя изложение событий и ведется от первого лица так, что другие "точки зрения" "затемнены", такой способ повествования в данном случае не проясняет нам облика гувернантки и даже, напротив, его скрывает. В предисловии к 12 тому Джеймс пишет: "Наша молодая героиня, поверьте, дает точный и ясный отчет о многих поразительных извращениях и тайнах - этим я, впрочем, совсем не хочу сказать, что столь же очевидна их интерпретация, - это совсем не одно и то же, и, вынужден признаться, я не видел способа… изобразить ее иначе, например показать ее самовосприятие. Ее характер достаточно полно показан в той мере, в какой он отражает ее тревоги… Я дал ей "полномочия", а это довольно много; я не смог бы достичь и этого, если бы любой ценой стал стремиться к большему".
Ранние рецензии, как правило, отражали своего рода оторопь, вызванную темой повести. Так, многие критики высказывали сомнения, тревоги, а некоторые даже искреннее возмущение по поводу этической стороны сюжета, в особенности ввиду особого построения текста, вынуждающего читателя активно искать доказательства вины одной стороны и, следовательно, невиновности другой. Значимые "пустоты" повести, намеренное умолчание - ловушка, расставленная Джеймсом с целью увлечь читателя не только расследованием происходящих в повести событий, но и изучением анатомии самого текста. Так, обозреватель книжных новинок газеты "Индепендент", ничуть не подвергая сомнению мистическую версию, утверждал, что "Поворот винта" - самая чудовищная история из всего, что мы читали в литературе - старой и новой. Непостижимо, как мистер Джеймс осмелился избрать предметом изображения инфернальный разврат. <…> Этюд этот хотя и озаряет ярким светом гений мистера Джеймса, оставляет у читателя чувство невыразимого отвращения". Другой рецензент пришел к заключению, что мистер Джеймс "пребывает в странном состоянии духа. Почти все его рассказы недавнего времени тяготеют к ужасному, повествуя о зле и пороке". Еще один критик признавал, что "повесть мистера Джеймса не имеет ничего общего с банальными рассказами о привидениях; она намного превосходит последние как по замыслу, так и по мастерству. Сам по себе сюжет безусловно омерзителен". Но были и те, кто считал новую повесть Джеймса "жемчужиной", совершенным, законченным, незабываемым шедевром, его лучшим творением: ""Поворот винта" - такое точное и захватывающее исследование магии зла и подспудного влияния греха на души и умы, какого наша словесность не порождала со времен "Доктора Джекила и мистера Хайда" Стивенсона".
1
В первых трех томах Отчетов Парапсихологического общества (The Psychic Society) опубликованы десять эпизодов явления призраков детям. Генри Джеймс живо интересовался успехами в этой области исследований психики и лично знал ведущих членов Общества. Его брат, психолог и философ Уильям Джеймс, состоял в нем с 1884 по 1896 год. Парапсихологическое общество существует и поныне.
2
Именно здесь, на Гарлей-стрит, где традиционно располагаются приемные частных консультирующих врачей, состоялась встреча "страшно взволнованной" гувернантки с ее будущим нанимателем, неким лондонским джентльменом. С этой встречи, для которой Джеймс скорее всего не случайно подыскал столь значимое место, началась цепь травматических эпизодов, оказавшихся критическими для психики героини. Затем последовали две бессонные ночи в Лондоне, полный нервного напряжения путь в Блай и первая ночь, проведенная в поместье без сна. Но самым главным потрясением, должно быть, стало то обстоятельство, что лондонский наниматель, о котором гувернантка, видимо, с тех пор размышляла, переслал ей нераспечатанное письмо, сообщающее об отчислении Майлза из школы. Факт этот со всей очевидностью должен был указать ей на твердое намерение опекуна Майлза и Флоры не только ни во что не вмешиваться, но и не вступать в необходимую переписку по поводу, казалось бы, требующему его безотлагательного решения. Получив этот знак полнейшего пренебрежения, и без того обессиленная от нервного напряжения гувернантка, вероятно, терпит крушение всех романтических надежд.
3
Потрясенная встречей с незнакомцем гувернантка размышляет над возможными загадками усадьбы Блай. Очевидно, она ищет опору в известных английских литературных произведениях, предлагающих разнообразные ориентиры в ее непростой ситуации, как, например, в знаменитом "готическом" романе Анны Радклиф (1764–1823) "Удольфские тайны" (The Mysteries of Udolpho, 1794), в котором английская писательница виртуозно применила многообразные эффекты для нагнетания невероятных кошмаров, но в конечном счете давая каждому ужасу совершенно рациональное объяснение: все сверхъестественные явления оказываются делом рук человеческих. Героиню Радклиф обманом увозят в отдаленный замок в Апеннинах, где ее жизнь и честь оказываются под угрозой. Столь же однозначно объясняются и ночные кошмары, которые описаны в романе Шарлотты Бронте "Джейн Эйр" (Jane Eyre, 1847), также вспоминаемом джеймсовской гувернанткой. Джейн Эйр живет в уединенной усадьбе, опекая ребенка-сироту и общаясь в основном с экономкой. Разгадка тщательно скрываемой тайны поместья Торнфилд-Холл - содержащаяся в заточении жена мистера Рочестера, которая страдает серьезным психическим расстройством. Противопоставляя в одной фразе "Удольф-ские тайны" и "Джейн Эйр", Джеймс задает нам интертекстуальные ориентиры, указывающие на два возможных сюжетных поворота - в классическом "готическом" или же в психиатрическом духе.
4
Фамилия Квинт, исключительно редкая в Британии, могла встретиться Джеймсу в VIII томе Отчетов Парапсихологического общества.
5
Считается, что одним из косвенных (возможно, стертых из памяти) источников идей при создании повести был рисунок Тома Гриффитса "Дом с привидениями", опубликованный в иллюстрированном журнале "Блэк энд Уайт" (1891) в одном номере с джеймсовским мистическим рассказом "Сэр Эдмунд Орм". Джеймс, конечно, не мог не заметить рисунка, на котором изображены двое детей, мальчик и девочка, в ужасе смотрящие на противоположный берег озера, где стоит дом с башней. В одном из окон дома сияет призрачный свет, отражающийся в воде; дети стоят под большим деревом, берега озера заросли густым кустарником. Вполне вероятно, что воспоминание о рисунке всплыло - пусть неосознанно, - лишь когда писатель услышал рассказ архиепископа Бенсона, и в конечном счете привело к описанию озера, получившего название Азовское море, где героиня (а быть может, и ее подопечная) видит призрак покойной гувернантки.
6
Игра Флоры с дощечкой с отверстием и палочкой - эпизод, на котором критики, стоящие на позиции классического фрейдизма, строят свои доказательства. Эта сцена, а также то обстоятельство, что привидение Питера Квинта впервые является на башне (фаллический символ), а призрак мисс Джессел - у воды (символ женского начала), указывают на сознательные или бессознательные фрейдистские мотивы повести. Известно, что Уильям Джеймс познакомился с первой работой Зигмунда Фрейда и доктора Брейера "Исследования истерии" (1895) через год после ее публикации и открыто заявлял о том, что этот труд представляет значительный интерес. Вероятно, Генри Джеймс тогда же воспринял основы будущего психоаналитического учения.
7
Описание облика и обстоятельств появления "фигуры в черном" могло быть заимствовано Джеймсом из тома VIII Отчетов Парапсихологического общества. В истории, рассказанной мисс Розой Мортон, описывается призрак "вдовы", являвшейся в течение восьми лет как в доме, так и на улице разнообразным свидетелям, в том числе и двум мальчикам. Делом этим занимался Фредерик Майерс, крупнейший авторитет в парапсихологии, с которым Джеймс был прекрасно знаком. У писателя завязалась с Майерсом краткая переписка по поводу "Поворота винта". В томе VI Отчетов, равно как и в работе Майерса "О привидениях, увиденных через год после смерти", описывается еще один подобный случай, произошедший с мадемуазель Маршан, французской гувернанткой двух английских девочек.
8
Можно предположить, что именно притягивает внимание гувернантки в тексте весьма популярного романа "Амелия" (Amelia, 1751) Генри Филдинга. Героиню романа, прекрасную Амелию, единственную защитницу двух маленьких детей, настойчиво преследуют два соблазнителя - капитан Джеймс и некий милорд, чье имя так и не раскрывается. В начале романа Амелия переживает нервную горячку, едва не приведшую к умственному расстройству.
9
Гувернантка имеет в виду, что ее вопрос, обращенный к Флоре, едва ли вызвал больше эмоций, чем возможные вопросы по домашнему заданию, например, по таблице умножения. Миссис Джейн Марсе (1769–1858) - автор популярных учебников для начальной школы.
10
Остается неизвестным, что за "словцо" (в оригинале фр. mot) имеется в виду. Можно предположить, что подразумевается какой-нибудь детский стишок из "Матушки гусыни".
11
Цитата из Ветхого Завета (Первая Книга Царств, 16:23): "И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, - и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него". Будущий царь Израиля Давид, в юности служивший у царя Саула оруженосцем, прославился необыкновенной способностью рассеивать игрой на гуслях приступы глубокой меланхолии (депрессии), порой мучившей господина. Эта аллюзия - очередной намек на неуравновешенное состояние гувернантки.