– Отто, я хочу, чтобы вы попытались кое-что вспомнить; вам это не доставит удовольствия, но для меня очень важно. Вы поможете мне?
– Если смогу.
– Вы врезались в легковую машину, не так ли?
– Да, без сомнения.
– А что происходило до этого?
– Не помню; помню только – вот я в машине, а в следующий миг уже вылетел из нее.
– Прошу вас, попытайтесь вспомнить.
– Я маялся похмельем, у нас была основательная вечеринка; о Фабиане я ничего не знаю. – Он усмехнулся.
– Почему вы улыбаетесь?
– Он умыкнул дочку хозяина и провел с ней ночь. – Отто покачал головой. – Трудно поверить, каким успехом он пользовался у девушек.
– Но никогда не мог удержать их?
Он посмотрел на нее и отвел глаза:
– Это не важно.
– Для вас. А для него?
Отто пожал плечами.
– Ваш сын вел себя по отношению к женщинам как подонок, миссис Хайтауэр; лучше не касаться этой темы.
– Что вы хотите этим сказать?
Он покачал головой.
– Какое это имеет значение, когда он… – Алекс помолчала. – Вы можете рассказать мне?
Он как-то странно улыбнулся:
– Это не важно, в самом деле не важно. – Он отпил кофе. – Мы ехали и просто болтали; я сидел на переднем сиденье, Чарли и Генри сзади; почему-то я не застегнул ремень – в "гольфе" сидеть в таком положении, как вы знаете, неудобно. Встали мы рано, только занимался рассвет; Фабиан болтал с Чарли и поглядывал вокруг; внезапно прямо перед нами довольно высоко я увидел огни, они неслись на нас с бешеной скоростью, и я подумал, что это грузовик.
– Что? – услышала Алекс свой крик. Ее пронзила дрожь, захлестнула волна недоверия и смущения. У нее закружилась голова, пол внезапно качнулся, уходя из-под ног, словно лодка, подброшенная волной, и, чтобы не свалиться с кресла, ей пришлось ухватиться обеими руками за подлокотники. – Грузовик?
– Оказалось, это был старый "ситроен", большой и высокий, а наш "гольф" почти стелился по земле. Тот "ситроен" выглядел как грузовик. Фабиан, должно быть, так и подумал. Он закричал: "Грузовик!" И после этого я оказался на траве или в грязи… толком не помню.
Кресло продолжало раскачиваться с боку на бок, словно жило своей собственной жизнью; пытаясь побороть тошноту, она прижалась к спинке, различая лишь его глаза напротив, темные как ночь.
– Боюсь, что узнали вы немного.
– Порой и не стоит много знать, – еле слышно сказала она, смутно осознавая, как спазмы сжимают желудок.
17
В доме пахло чистотой, свежестью и мастикой. Мимси оставила одну из своих неразборчивых записок:
"Дргая миси Айтау, вс рабту сдел. Порошка для окно большо нет. Беда нижн. туалете, бумага отлпает. Бду звтра".
Нахмурившись, Алекс сделала запись в списке покупок, помедлила у нижнего туалета и поднялась в комнату Фабиана. Мимси оставила в ней все как было, как она ей велела. Подобрав его дневник, она села на кровать, вынула открытку, которую взяла у матери Кэрри, и письмо, которое Кэрри написала Фабиану, развернула его и тщательно разгладила. Затем положила рядом открытку и стала сравнивать почерки, сверяя каждую букву алфавита.
Пока она этим занималась, ее пробил озноб, и она ощутила, как в комнате падает температура. Алекс встала, не взглянув на портрет, вышла из комнаты, спустилась в гостиную и села у телефона. Сняла трубку, но, помедлив, положила ее обратно. Снова стала рассматривать письмо и открытку, после чего, решившись, сняла трубку и набрала номер Филипа Мейна.
– Прости, – сказала она, – если я была грубовата прошлым вечером.
– Да, господи, я все понимаю… Это я вел себя…
– О нет, ты был мягок и добр.
– Ты сегодня… ездила?
– Да.
– Тогда ясно. – В голосе его слышалось неодобрение.
– Поэтому я тебе и звоню. Хочу поговорить с тобой на эту тему. Что ты делаешь сегодня вечером?
– Да ничего существенного; разве что пытаюсь окончательно выяснить проблему происхождения человека.
– Прошу прощения.
– Поскольку эта проблема ждала два миллиона лет, думаю, один вечер она еще потерпит.
– Хочешь рискнуть и попробовать еще раз мой размороженный обед?
Наступило молчание. Кашлянув, он смущенно сказал:
– Я бы предпочел… э-э-э… пригласить тебя куда-нибудь. Понимаешь, чтобы ты не возилась со стряпней. Думаю, и тебе было бы полезно куда-то выбраться.
– Хочешь, чтобы мы где-то встретились?
– Да нет же, нет; я заеду за тобой – подъеду и дам сигнал.
– Тебе разрешается и войти, – улыбаясь, сказала она.
– М-м-м… иногда бывает чертовски трудно с парковкой.
Он говорил как-то уклончиво, что удивило ее.
– Прекрасно. – Она пожала плечами. – Когда тебя ждать?
– Примерно через час. Устроит?
– Хорошо, я буду готова. – Повесив трубку, она положила на столик письмо и открытку и тщательно прижала их телефоном.
Ресторан был маленький и неприхотливый; чувствовался вечер понедельника. Но на голых деревянных столах весело потрескивали свечи, и обслуживали их со всем тщанием, как бы давая понять, что они явно не ошиблись, придя сюда, что обычно тут не пробиться.
– Если днем ты очутишься на дне шахты и поднимешь голову к небу, то увидишь Венеру. Она все время там, на небосводе. В XV столетии моряки ориентировались на нее, прокладывая курс.
– У них что, были на судах угольные шахты?
Филип Мейн задумчиво улыбнулся:
– В том не было необходимости, девочка. – Он показал пальцем на глаза. – Они видели ее невооруженным глазом.
– А почему мы не видим?
– Эволюция. Мы развиваемся, наши чувства притупляются; теперь курс за нас прокладывают компьютеры.
– Значит, мы не видим Венеру из-за загрязнения атмосферы?
– Нет, боже милостивый, нет; мы не можем разглядеть ее, потому что теперь вообще не знаем, как смотреть; может, дикари в джунглях и видят ее, но если бы мы и обладали способностью рассмотреть Венеру, то все равно были бы ослеплены сиянием электрических огней.
– То есть эволюция не всегда идет на пользу.
Он крутил в руках винный бокал, уставившись в стол.
– С этим ничего не поделать, – решительно сказал он.
– И с каждым поколением мы теряем остроту чувств?
– Старые чувства притупляются, новые развиваются. – Он помолчал. – Наступает период торжества иррациональности.
– Почему ты так считаешь?
– Способности человека быстро развиваются, и темп этот ускоряется с каждым поколением. До 1954 года никто не мог пробежать милю за четыре минуты, а теперь это расстояние покрывают за три минуты пятьдесят. Тем не менее в наше время у нас вообще нет необходимости бегать. – Он пожал плечами.
– Я думала, так быстро бегают потому, что принимают допинг.
– Частично, только частично; тут сказывается и эволюция.
– Значит, наши ноги должны становиться короче?
– И руки, в них отпадает необходимость. Нам нужны только пальцы – нажимать кнопки.
– Иначе говоря, через тридцать два миллиона лет от нашего тела останутся в основном лишь пальцы и ноги, как у картофельных человечков на детских рисунках?
Филип вытащил из кармана пачку сигарет.
– Итак, ты отправилась к своему медиуму.
Кивнув, Алекс взяла предложенную сигарету.
– Мистер Форд, должна признаться, заставил меня задуматься. Он утверждал, что ему удалось связаться с Фабианом, описал несчастный случай. – Она прикурила сигарету от свечки, оглянулась, не подслушивает ли ее какой-нибудь официант, и перегнулась через стол. – Он сказал: кто-то в машине кричал, что прямо на них летит грузовик.
– Он мог узнать это из газет… или телепатически – от тебя.
Она покачала головой:
– Фабиан погиб при столкновении с автомобилем, грузовика не было.
Филип удивился:
– Но в газете говорилось…
– В том-то и дело, – прервала она его. – В том-то все и дело. В газете в самом деле речь шла о грузовике, так что я была уверена: он прочел сообщение и выложил это мне. Но сегодня днем я подъехала в Кембридж и поговорила с Отто, с тем юношей, который остался жив. Я попросила его рассказать, что предшествовало столкновению. Он сказал: увидев приближающуюся машину, они решили, что это грузовик, и Фабиан крикнул им об этом. – Она отпила вина и с силой затянулась сигаретой, после чего мрачно уставилась на Филипа.
Он пожал плечами:
– Возможно, телепатия: перед самым столкновением твое подсознание уловило сигнал от Фабиана, но не осознало его, а Форд смог извлечь эту информацию. – Он снова пожал плечами. – Тут довольно сложный комплекс оценки событий. Или…
– Или Форд действительно тот, за кого себя выдает.
– На этот счет ничего не могу сказать. Честно.
Появился официант:
– Голубь для вас, мадам?
– Нет, для меня.
Алекс подождала, пока сервируют стол, после чего опять наклонилась к Филипу Мейну:
– Ты знаешь, где можно найти криминалиста-графолога?
– Графолога?
– Ну да. Не знаю, как они называются – те, к кому обращается полиция, когда надо выяснить, не подделаны ли документы.
– Есть парень, которого я время от времени привлекаю к своим исследованиям; видишь ли, я как-то пытался опровергнуть Свитки Мертвого моря. – Он мрачно усмехнулся.
– Чтобы досадить отцу?
Филип погрустнел:
– Нет, это было много времени спустя… – Он замолчал, рассматривая жареного голубя с таким видом, словно тот совершил преступление.
– Смотрится очень неплохо, – улыбнулась она.
– Дохлая крыса, – сказал он.
– Что?
– Дохлая крыса, – повторил он.
– Дохлая крыса?
– Да. Его имя звучит примерно так: Дерат, Дюрат, Дендрет. Дендрет – вот как его называют.
– Есть ли что-нибудь, чего ты не знаешь? – улыбнулась она.
– Понятия не имею, почему я заказал голубя; я вспомнил, что терпеть их не могу.
– Могу с тобой поменяться.
– Нет, нет, ради бога, нет. Человек должен нести ответственность за свои действия. – Он бросил на нее какой-то странный взгляд, который вызвал у нее секундное беспокойство.
– Но в наши дни можно не превращаться в мученика; мы уже значительно эволюционировали.
– Ура, – сказал он, нерешительно ковыряя голубя вилкой.
Алекс довольно уютно чувствовала себя в окружении мусора, которым был завален "вольво"; ноги ее покоились на бумагах, штрафных квитанциях за парковку и кассетах. У машины был домашний, обжитой вид.
– Ты когда-нибудь чистишь свою машину?
– Увы, нет. Только пепельницу, когда она заполняется.
Улыбнувшись, Алекс посмотрела на полуоткрытую пепельницу, забитую окурками.
– Что ты считаешь полной пепельницей?
"Дворники" ползали по ветровому стеклу, разгоняя струи дождя; перед Алекс, как в калейдоскопе, мелькали огни Лондона.
– Тебя не смущает, что ты возвращаешься в дом, где будешь одна?
Она пожала плечами:
– Нет. Я привыкла, Фабиан приезжал домой только на каникулы.
– Ты хотела бы иметь еще детей?
Она покачала головой:
– Возраст не тот, да и слишком я для этого занята.
– А сколько тебе?
– Много, – улыбнулась она. – Иногда я чувствую себя древней старухой.
Она смотрела, как белые, оранжевые, красные огни вспыхивают перед глазами и разбегаются в стороны, слышала рокот двигателя; резкое торможение заставило ее качнуться вперед, шуршание шин по асфальту стихло. Но "дворники" продолжали щелкать, цок-цок-цок, почти в такт с работой двигателя и ритмом музыки из соседней дискотеки. Два скромных инструмента в оркестре лондонской ночи, подумала она.
– Я не могу больше иметь детей, – сказала она. – У нас… – Она замолчала; мысль об этом резанула ее острее, чем обычно; она провела кончиком языка по нижней губе и уставилась на картину за окном.
Филип притерся к другой машине, стоящей перед ее домом, двигатель он не выключил.
– Спасибо за угощение, – сказала она. – Может, зайдешь?
По его лицу скользнуло какое-то странное выражение, чуть ли не страх.
– Я лучше вернусь поработать.
– Вечером?
– Такой скромный парень, как я, не может заставлять мир вечно ждать его.
– Как и его агент.
– Да. Увы, да.
– Послушай… если ты не против, зайди на минутку – хочу показать тебе открытку и выслушать, что ты о ней думаешь.
Снова по его лицу скользнула тень, и теперь Алекс не сомневалась – это был страх. Алекс смотрела на него, испытывая какое-то смущение и пытаясь понять, что же его так взволновало, что пробило ту несокрушимую броню уверенности в себе, которая обычно его окружала.
Несколько мгновений он сидел, уставясь в ветровое стекло, потом с каким-то отрешенным видом, словно преодолевая внутреннее сопротивление, переключил передачу на задний ход и посмотрел через плечо.
Видно было, что он с трудом, как бы преодолевая невидимую силу, поднимается по ступенькам. Она молча наблюдала за ним – он брел, будто против сильного течения.
Остановившись у входных дверей, Мейн покачнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился за дверной косяк. Лицо его заливала бледность, на лбу выступили капли пота. Он плотно смежил веки, и она испуганно посмотрела на него.
– Филип? В чем дело?
Он поднял на нее глаза; по его лицу стекал пот.
– Все прекрасно, – сказал он. – Со мной все отлично. Это пройдет; сейчас я приду в себя.
– Что такое, Филип?
– Все хорошо. – Он, нервничая, посмотрел на нее. – Нормально. Отлично. – Он улыбнулся.
Едва они переступили порог, их поразил запах – ужасная, омерзительная вонь. Задохнувшись, Алекс кинулась к открытым дверям, чтобы вдохнуть глоток воздуха. Мейн зажал рукой нос и молча смотрел вокруг.
– В чем дело? – Она включила свет в холле – все нормально. – Будто собака…
Мейн покачал головой:
– Нет, это не собака…
Алекс вошла в кухню, прижимая к носу платок.
– А здесь не пахнет, – сказала она.
Мейн спустился по лестнице.
– Наверху тоже нет запаха.
Она вернулась в холл, где запах чувствовался особенно сильно, остановилась на пороге и втянула в себя сырой ночной воздух.
– Это где-то в доме, Филип, – сказала она. – Может быть, дохлая мышь или что-то такое. – Посмотрев на него, она увидела, что он, широко раскрыв глаза, озирается, а лицо у него мертвенно-бледное. – Филип? Почему бы тебе не присесть? Я открою окно. – Она вошла в гостиную и включила свет, и тут же взгляд ее прилип к полу.
Там валялись, словно брошенные в гневе чьей-то рукой, открытка и письмо Кэрри.
Стены резко качнулись, отступая от нее. Пол уплыл из-под ног. Алекс шатнуло, и она врезалась в стенку. Пытаясь удержаться, она оперлась руками о стену, но та, казалось, оттолкнула ее. Алекс сделала несколько неверных шагов и свалилась.
– Алекс? Ты в порядке?
Перед ней все кружилось, но она увидела, что Мейн сверху глядит на нее; казалось, что она видит все издалека: вот она лежит на полу, вот смотрит на Мейна, вот слышит чей-то голос… ей потребовалось несколько секунд, дабы осознать, что это ее собственный.
– Я… я, должно быть, поскользнулась.
Она увидела подплывающую к ней руку; рука поддержала ее и помогла подняться; она уцепилась за Мейна и внезапно ощутила колючую мягкость его пиджака и тепло груди. Она тяжело повисла на нем и почувствовала его сильные спинные мышцы.
– На полу… – пробормотала она. – Когда я уходила, они были под телефоном. Придавленные аппаратом. Кто-то вытащил их.
Его рука, лежащая у нее на спине, дрогнула; "А может быть, это я дрожу", – мелькнула у нее мысль.
– Успокойся, девочка, успокойся.
По его голосу она поняла, что он старается подавить беспокойство. "В чем дело? – хотелось ей сказать. – Что, черт побери, с тобой происходит?" Она уставилась на него:
– Еще одна шуточка моего воображения?
Он опустил взгляд на свои поношенные коричневые башмаки и откашлялся. Голос его упал до еле слышного шепота, словно он разговаривал сам с собой.
– Нет, господи, о нет, это не шуточка. – Он поднял глаза к потолку и задумчиво обвел взглядом стены, по-прежнему снедаемый тревогой. – Скорее всего, где-то протечка.
– Прости, – сказала она, нагибаясь и подбирая открытку и письмо. – Хочешь кофе?
– Я бы предпочел капельку виски.
– Наливай себе, я приготовлю кофе. – Она вышла из комнаты.
Мейн подошел к буфету и плеснул себе основательную порцию виски. Затем подобрал открытку и письмо и направился к креслу. Еще раз фыркнул, поморщился, посмотрел на потолок и медленно сел. Он подержал виски у самого носа, вдыхая его запах, потом плотно закрыл глаза.
– Отче наш, – сказал он, – иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…
– Филип? Ты спишь?
Он, вздрогнув, открыл глаза и покраснел.
– Гм, – буркнул он, шаря по карманам в поисках сигарет.
– Так что ты думаешь?
– Что я думаю?
– О письме.
Он внимательно прочел письмо. Пожал плечами:
– Сказано все достаточно определенно. Но что она подразумевала под "странными привычками"?
– Да я не про содержание, – сказала она. – Про почерк. Посмотри на открытку.
– Да, немного отличается, – признал он. – Может, она ее писала положив на колено или в состоянии волнения; в сущности, почерк тот же самый.
– Твой приятель Дохлая Крыса сможет сказать точно?
– Дендрет?
Голова у него внезапно дернулась, словно он пытался увидеть что-то у себя за плечом; на лице появилось испуганное выражение.
– Эй, с тобой все в порядке?
– Что?
Алекс присела на ручку кресла и поежилась.
– Думаю, можно закрыть окно. И так и так – никакой разницы.
– Никакой разницы?
Она приложила руку к его лбу – он был влажным и холодным.
– Может, приляжешь?
Он тупо смотрел куда-то вдаль, поверх стакана с виски, и молчал. Алекс вышла налить кофе. Когда она вернулась, Мейн сидел точно в такой же позе. Запах в комнате был ужасающим.
Она снова присела рядом с ним на подлокотник и увидела, что лицо его все еще залито потом.
– Нам лучше расположиться на кухне – там куда приятнее. – Она посмотрела на него, не уверенная, что он слышит, и снова приложила руку к его лбу: на мгновение она с ужасом подумала, уж не хватил ли его удар.
– Я здесь чужой, – внезапно сказал он. – Я тут не нужен.
– Хочешь, я позвоню врачу? – спросила Алекс, напуганная невнятицей его слов. Она помахала рукой у него перед глазами, следя за его реакцией, но он даже не моргнул. – Филип, хочешь, я вызову врача? – Не дождавшись ответа, она снова спросила: – Ты слышишь меня?
– Привет, мама.
Слова прозвучали мягко и совершенно отчетливо, словно Фабиан стоял рядом с ней.
Дернувшись, она вгляделась в холл, перевела взгляд на открытое окно. Потом подбежала к нему и выглянула наружу. Улица была совершенно пуста – ничего, кроме сгустившейся темноты, припаркованных машин и дождя.
Нет, это ей не привиделось.
Она смотрела на Мейна, которого била крупная дрожь.
– Мама.