Борис немного припечалился. Библиотекарша было симпатичной, очень милой женщиной, которая всегда хорошо к нему относилась, потому что он довольно много читал. Вопреки распространенному представлению о библиотекаршах, как о худышках со всегда серьёзным выражением лица и стервозным характером, Надежда Фёдоровна была очень приветливой женщиной, выглядевшей немного "по-деревенски", но при этом очень интеллигентная и эрудированная. И ещё, от неё всегда приятно пахло. Борис, как ни странно, хорошо помнил этот запах. С ним было связано что-то… бог его знает что, но кажется, это имело отношение к подростковому периоду его жизни. Честно говоря, он тогда не упускал возможности зыркнуть в разрез её платья. Надо сказать, посмотреть было на что. Простите великодушно, Надежда Фёдоровна! Кстати, обе её дочери были такими же симпатичными. К сожалению Бориса, они были старше его, так что они "пересекались по жизни" ровно постольку, поскольку являлись жителями небольшого городка.
"А кто теперь заведует библиотекой, – спросил Борис, – тётя Зоя?".
"Нет, она отказалась. Да ей до пенсии полтора года осталось. Приехал какой-то пожилой мужчина. Говорят, откуда-то с дальнего востока. Ещё месяца не прошло, так что о нём никто ничего не знает. Вроде бы, в библиотеке пока всё по-прежнему. У Надежды Фёдоровны там всё было в порядке, ты знаешь, так что не думаю, что ему нужно будет что-то менять. Хотя, "новая метла"… и всё такое".
"Будем надеяться, что он не "выметет" что не следует. Наша библиотечка иной городской фору даст". – Борис встал из-за стола, поблагодарил мать за ужин и пошёл в свою комнату.
Комната Бориса была угловой, и поэтому с самого детства воспринималась им как в некоторой степени "особенная" комната. Эту особенность ей придавало, скорее всего, то впечатление, которое производило на его детскую фантазию знание того, что за вот этой сплошной стеной находится ни другая комната, а уже открытое пространство улицы. Кстати, по этой самой причине в зимнее время стена была довольно холодная, отчего в комнате было не очень уютно, а угол обычно промерзал до синюшности. Но это была его личная комната, и ему не очень нравилось, когда мать жаловалась знакомым или родственникам на эти недостатки. Тогда ему виделось, или слышалось, в её словах что-то уничижительное по отношению к нему самому: мол, приходится жить бедолаге в таких вот условиях; а куда деваться? Но он не чувствовал себя бедолагой. Это была его собственная комната. И это было здорово.
Правда, когда он подрос, у него возник несколько недоуменный вопрос: почему проектировщикам этого дома не пришло в голову сделать торцевую стену с окнами. Ведь в областном центре полно таких домов. Он видел, когда они с мамой ездили в цирк. Да и второй стояк центрального отопления не помешал бы. Или, по "социалистическим стандартам", спальня с двумя окнами и батареями считалась ненужным излишеством? Сие неизвестно.
Теперь Борис бывал зимой дома не много – только на каникулах – и за своим письменным столом, стоящим у холодной стены рядом с шифоньером, сидел редко. Это во времена школьных домашних заданий веющая от стены прохлада не давала ему раскиснуть в вечерней лености. И даже подгоняла его побыстрее "расквитаться" с заданным (значки № и & в дневнике олицетворяли для него что-то, налагающее обязательства) и "быть свободным", хотя бы по ощущению. Своего рода стимуляция, кстати.
Но теперь, тёплым летом, в комнате с окном на северо-восток было приятно прохладно, и поэтому чертовски уютно. Вот уж воистину – человеческое представление об уюте прямо противоположно природно-погодным условиям. Что это – наглость или взбалмошность? Поди, пойми. Так уж мы устроены. (Железная "отмазка" на любые нелицеприятные вопросы и претензии).
Расслабленно растянувшись на старом диванчике, который перекочевал в его спальню после долгожданной покупки новой мягкой мебели (это тогда, когда ему было тринадцать, она была новой), Борис некоторое время безмысленно смотрел на чуть шевелимые ветерком ветви растущей за окном рябины. Ему очень нравилась рябина, но только вот так, за окном. Особенно весной, когда она цвела, и осенью, когда густо-красные листья оттеняли комнату, будто вышёптывая в её атмосферу эхо летнего тепла. К сожалению, красные гроздья на фоне первого снега оставались нетронутыми совсем не долго; "запасливые" люди старательно обрывали практически всё (хоть бы птичкам на зиму что оставили, так нет) и… и тогда мама варила рябиновое варенье. Как же он ненавидел этот запах! И что вкусного в нём находят люди?! А воробушки зимой голодают! Да! У рябины есть что-то общее с павлином – только любоваться, и ничего больше.
Отведя взгляд от окна, Борис посмотрел в угол у самого потолка и с некоторым удивлением заметил, что, похоже, угол промёрз настолько, что даже сейчас, в конце Июня, сохранял противный цвет несвежего синяка. Кажется, пропал угол.
Вздутия на углах домов продолжали увеличиваться, приумножая степень собственной искажённости. Глубокие трещины в бетоне стали напоминать перекошено разинутые пасти неведомых чудовищ, которые, будто, пытаются высвободиться из плена бетонных стен. Если бы кто-нибудь заснял это специальной камерой для покадровой съёмки в течении некоторого времен, то при воспроизведении это, наверное, напоминало бы гротескную пародию на роды… чего-то. Но все эти процессы по-прежнему оставались незамеченными.
В свои двадцать шесть лет Марина была ладно сложенной женщиной с миловидным лицом, ничего не говорящем о её возрасте, что прибавляло ей привлекательности. При невысоком, по современным меркам, росте у неё было такое замечательное сложение, что всякие там 90-60-90 могут "отдыхать". Конечно, её параметры, примерно 102-74-106, звучали не ахти как, но как же это смотрелось! В конце концов, красота – понятие эстетическое, а отнюдь не метрическое. Так что все эти педерастийные, по сути, стандарты не имеют никакого значения в реальной жизни. Хвала богам.
Марина была медсестрой. После окончания медицинского училища она вернулась в Горск-9 и устроилась работать в единственную в городке больницу. Она, наверное, сама не могла бы сказать, было ли это её призванием, или просто так "решилось", когда пришлось выбирать, чем заниматься в жизни. Но, как бы то ни было, медсестрой она была замечательной и любимой почти всеми.
Почти, потому что в самом начале работы в больнице она "не дала", как говорится, хирургу – самоуверенному бородачу, который, по слухам, был заядлым "гинекологом-любителем". А она ему отказала. Категорически. С тех пор между ними постоянно ощущалась некоторая натянутость. Впрочем, Марину это не особо волновало. Как бы то ни было, они оба были хорошими профессионалами в своём деле, и их отношения друг к другу не должны были влиять, и не влияли, на их, иногда совместную, работу.
Что касается личной жизни – то она… когда-то была. И любовь, и даже несколько месяцев семейной жизни (без ЗАГСа, но семья образуется, в первую очередь, фактически и практически, а не формально и нотариально). С Сашкой было неплохо, но… недолго. И не понятно – то ли мужикам действительно постоянно чего-то не хватает, то ли когда в их жизни появляется, пусть временно, но "единственная", вместе с этим приходит что-то "лишнее", что они не могут переварить. А может, они оба просто облажались – им показалось: "вот оно", а на самом деле – им просто "показалось".
Неизвестно, с какого момента их взаимоотношения начали иссякать, но, в конце концов, Марине стало понятно, что между ними уже нет чего-то важного, что могло бы не "связывать" их (может, семейная жизнь, в какой-то степени, – и "неволя", но не в кандалах единение), а… как там сказано – "да прилепится муж к жене"? Так вот, сначала, вроде бы, "прилепились", а потом… Марина в детстве собирала фантики и помнила, что приклеить фантик к альбомному листу можно было и мылом, вот только продержаться так он мог совсем не долго. Даже если сразу альбом прижать чем-нибудь тяжёлым и фантик продолжал держаться и после высыхания, то все равно он с досаждающей лёгкостью отлетал от листа при малейшем неосторожном прикосновении.
Этим "неосторожным прикосновением" (если не его последствием) стала беременность Марины. Вернее, осознание её ненужности. Не понадобились никакие доводы и убеждения; она просто увидела выражение его лица при этом известии и…
Аборт она делала в областном центре. Ей не хотелось делать это в своей больнице, хотя её бы там, наверняка, никто ни то, чтобы осудил, но поняли бы и, скорее, слегка посочувствовали. Вот этого она и не хотела.
После этого Марина вернулась к матери, попросив Александра перевезти туда её вещи. Особых переживаний по поводу разрыва с Александром у Марины не было, поскольку вскоре обнаружилось, что у её матери рак матки, и ничего поделать уже нельзя. Её мать была замечательной, умной женщиной, всю жизнь проработавшей библиотекарем по призванию и с удовольствием, и она постаралась, чтобы последние месяцы её жизни были жизненными, а не предсмертными.
Затем был некоторый период времени, который потом в памяти сжался и, как бы, покрылся матовостью, что немного притенило тяжёлую реальность произошедшего. Старшая сестра, которая, выйдя замуж, уехала в Торжок, две недели после похорон пожила с Мариной; а после её отъезда Марина с режущей чёткостью осознала себя одиноко живущей женщиной, не испытывающей практически никаких желаний.
Вскоре после похорон Марине участливо предложили взять отпуск, но она отказалась, сказав, что лучше она будет работать, что это поможет ей скорее придти в себя; забота о других, пусть даже чисто профессиональная и несколько безличная, может нивелировать ощущение собственного несчастья.
Проснувшись около трёх часов дня после рабочих суток, Марина некоторое время лежала; с удовольствием потянувшись, отчего широкая, измятая во сне футболка задралась выше притонувшего в складке пупка, Марина почувствовала, что ей не хочется вставать, и решила ещё немного "повалятся". Шторы на окне были задёрнуты и на них то проявлялись, то гасли квадраты солнечного света; было ясно, что по небу довольно сильный ветер гонит разнокалиберные облака. Казалось, что лежать вот так можно бесконечно долго. Если бы не странности человеческого разума. В конце концов, всегда появляется настырно-сердитая мысль "Ну и чего лежишь, как колода?!". А послать самого себя куда подальше со своими придирками получается не всегда.
Наконец, Марина поняла, что лежать ей уже не хочется потому, что она окончательно проснулась и что-то внутри её порывисто требует движения, пусть даже ради самого движения. Она резко вскочила на ноги, ещё раз потянулась, потом с силой (чего ради? ) оттянула подол майки вниз, и не спеша, будто наслаждаясь каждым движением, пошла в ванную.
Умывшись прохладной водой, она посмотрела на своё отражение в зеркале. Марина всегда знала, что она – симпатичная. Когда пришло время, она поняла, что нравится представителям противоположного пола, причём, всех возрастов. Конечно, пришлось научиться изящно увёртываться и прямолинейно отбиваться, в зависимости от "места действий и действующих лиц", но все равно было приятно нравиться. Забавно, но с годами мало что изменилось – она и сейчас нравилась как семидесятилетнему соседу, что живёт над ними, так и четырнадцатилетнему Ваське из третьей палаты хирургии, которого готовят к операции на сердце. При встрече с ней, у них обоих на лицах появляется выражение щенячьего восторга. Вот уж воистину – что стар, что млад.
А вот с ровесниками…. А что, собственно? После разрыва с Александром было не до личной жизни, а теперь она явственно поняла, что никаких личных отношений с кем-либо ей не хочется. И дело здесь не психологической травме, нанесённой их разрывом, и не в каких-то последствиях аборта. Ей просто ничего не хочется. И, в конце концов, не настолько она страстная (хотя довольно чувственная), чтобы не прожить без мужчины довольно долгое время. Насколько долгое? А кто его знает? Как получиться.
Промокнув влагу с лица, Марина вернулась в комнату, которую с детства делила с сестрой, а после её замужества стала её "единоличной" хозяйкой. Вот только к тому времени она уже стала слишком взрослой, чтобы испытывать радость по этому поводу. К тому же, они с Галей были хорошими сёстрами, так что в этой комнате они не уживались друг с другом, а просто жили. Росли они без отца, – он погиб в автокатастрофе, когда они были совсем маленькие – так что их квартира была чисто "женская"; чаще всего они расхаживали по ней "в неглиже", с визгом и смехом, под раззадоривающие мамины смешки "рятуйте, голопопые!", бросаясь в свою комнату, чтобы спешно натянуть на себя что-нибудь более-менее подобающее. Если бы и в последующей жизни всё ограничивалось, как тогда, проблемой – не показать кому-нибудь чего не следует…
Прислушавшись к себе, Марина поняла, что есть ей пока не хочется. "А что тебе вообще хочется? – внезапно всколыхнулась в голове раздражённая мысль. – Этого ей не надо, того тоже не надо! А чего тебе надо?". Нет ничего хуже, чем задавать самому себе вопросы, на которые не можешь ответить. Марина села на кровать, и почувствовала, что начинает задыхаться. Осознав, что не в силах это предотвратить, она позволила себе тихо заплакать.
С течением времени, наросты на домах всё больше начинали напоминать морды каких-то адских чудовищ. У человека с фантазией могло появиться впечатление, что дома обзавелись гаргульями. Только в отличии от своих готических "собратьев", довольно изящных, всё-таки, в своей "ужасности", это были как будто намеренно искажённые, издевательски изуродованные твари. Истинно адское изуверство.
Прикончив вторую бутылку пива, Александр, сидя на диване, уронил бутылку на пол, и вяло толкнул её ногой, отчего бутылка медленно откатилась по серо-коричневому паласу и замерла практически на самой середине комнаты. Он сделал так потому, что ему просто хотелось это сделать. В силу паршивого настроения. А такое настроение было у него теперь практически постоянно. Причина для этого была, надо сказать, чертовски основательная. До подлости. Стать импотентом к тридцати одному году – это даже для Горска-9 перебор.
Именно поэтому он так стремился расстаться с Мариной; у него всё реже "получалось" с ней. И хотя она отнюдь не была "подвинута" на сексе и вполне удовлетворялась не очень частыми "забавами", под настроение, осознание собственной слабости подтачивало его самоощущение. К тому же, он заметил, что его куда больше возбуждают другие, "не его", женщины. Внутри он понимал, что вины Марины в этом нет, что всё дело исключительно в нём самом. Но так не хотелось упускать, пусть мимолётные, но такие притягательные возможности. А тут Марина. Мешала. Поэтому его порадовало, когда так удачно появился повод для прекращения их отношений. Всё получилось, как будто, само собой. Он испытал облегчение.
Но длилось оно не долго. Вскоре он вынужден был признать, что "вольность" жизни потенции ему не прибавило. Всё было более-менее сносно только на уровне, как говорится, "на новенькую". А потом…. И почему все бабы, даже откровенные оторвы, так стремятся к долговременным отношениям? Ну что им в этом? Нет что: провели приятно некоторое время – и разбежались пока хорошие. Так нет же.
И настоящих проституток в таком маленьком городе не сыскать. Есть, конечно, и "любительницы этого дела", и "истинные" б…., но в силу местных особенностей (не деревня, конечно, но прослыть можно запросто) всё это "практиковалось" втихаря. Поди, найди. К тому же, у большинства из них были свои мужья-импотенты. Зачем им такой же малосильный любовник?
То, что он – импотент, Александру, в конце концов, пришлось безоговорочно признать. Когда даже молоденькие девушки, типа брюнеточки из соседнего подъезда, могут вызвать только чисто сознательный интерес, без всяких физиологических порывов и позывов – это уже приговор. И он запил.
Нет, он не уходил в многодневные запои, напиваясь до бессознательного состояния и прогуливая работу. Просто каждый день он покупал несколько бутылок пива и проводил вечера, бездумно пялясь в экран телевизора и без всякого удовольствия вливая в себя пиво. Сам процесс был ему почти противен, но без его последствий он уже не мог обходиться. Всё – хуже некуда, да наплевать!
Взяв непочатую бутылку со стоящего у дивана журнального столика, он вцепился зубами в пробку и, с силой рванув, сорвал её, покорябав до крови губу и десну. Выплюнув пробку на пол, он глубоко, до самых покатых плечиков, сунул горлышко бутылки в рот и запрокинул голову. Пиво, которое он не успевал глотать, вытекало изо рта и стекало по подбородку и шее. Когда бутылка опустела, Александр судорожно сжал зубы и с явным усилием сжимал их до тех пор, пока не откусил горлышко. Выплюнув горлышко вместе с кровавой слюной, он кинул "обезглавленную" бутылку в экран работающего телевизора. Раздался хлопок, и из потухшего экрана повалил чёрный дым. Запахло синтетической гарью.
На телевизоре, стоящем в "стенке", лежали газеты, и они начали медленно тлеть от нескольких вырвавшихся из кинескопа искр. С неестественно спокойным выражением лица Александр наблюдал, как разгорается бумага, и язычки пламени подлизываются к полке светлого дерева.
Поскольку "стенка" была сделана не из ДСП, а из цельного дерева, разгорелась она быстро, уютно потрескивая. Александр, всё так же спокойно, наблюдал за быстрым распространением огня. Когда загорелся палас, он почувствовал, что ему начинает не хватать воздуха и медленно закрыл глаза. Блики пламени, которые он воспринимал сквозь закрытые веки, становились всё ярче. Спокойному восприятию всё усиливающегося тепла мешали только противный привкус крови во рту и пощипывание пореза на губе. А так – было вполне комфортно.
В Горск-9 вела единственная асфальтовая дорога, на которой, на подъезде городу, стоял КПП с серьёзными заграждениями. Чтобы попасть в город, необходимо было предъявить документы, свидетельствующие о "праве на допуск", – такие были у всех коренных жителей – либо временное разрешение, получить которое было не так-то просто. Так что через КПП чаще всего пропускались машины жителей городка, – которые, впрочем, не так уж часто покидали свой городок – и грузовики, связанные с обеспечением нужд города. Но в последнее время и без того скудный поток сократился до минимума. Бывали дни, когда полосатый, всегда яркий, шлагбаум не поднимался ни разу. Была одна странность – очень много машин ломалось на отрезке между восьмым и седьмым километрами до Горска-9.
За Июль в Горске-9 произошло больше пожаров, чем за всё время существования города. Жители мрачновато шутили, что, похоже, в городе скоро не останется ни одного дома без закопчённых стен. Всё чаще случались перебои с электричеством; неполадки на единственной в городе подстанции и в трансформаторных будках происходили почти ежедневно. Пока стояло лето со светлыми тёплыми вечерами, это не так напрягало; но все в душе надеялись, что до осени всё наладится и им не придётся коротать зимние вечера при свечах. Это может быть и романтично, но…