– Можете кривиться от банальности, Вадим, но у меня, оказалось, кончился сахар. Одолжите?
– Конечно, – кивнул он с лёгкой улыбкой. – Проходите.
Взяв у неё сахарницу, он пошёл к кухонному столу. Пройдя в квартиру и, не оборачиваясь, прикрыв дверь, она осмотрела переделанное пространство.
– Как замечательно вы сделали! Прям как зарубежном фильме.
– Ну, хоть что-то – ответил он, чуть пожав плечами, насыпая сахар.
Когда он обернулся к ней с наполненной сахарницей, она стояла в распахнутом халате, заведя его полы за округлости грудей, будто выставив их напоказ. Её голое тело было в целюлитных и старческих морщинах, и только на больших, ещё в меру опущенных, грудях кожа была гладкой и явно упругой; создавалось впечатление, что их взяли с другого тела и привесили к этому.
"И этим она хочет меня соблазнить?!", подумал он, выпустив на губы кривую усмешку.
– Послушайте, Любовь Васильевна, я…
– Тшшшш! – перебила она его с успокаивающей улыбкой. – Всё будет замечательно, Вадим! Всё будет прекрасно!
Он очнулся, когда она, перелезая через него на край дивана, увесисто шлёпнула его по щеке тяжело раскачивающейся грудью. Встав на пол, она наклонилась к нему – при этом он никак не мог оторвать взгляд от её раскачивающихся грудей – и погладила его по щеке.
– Хороший мальчик! – сказала она нежно. – Всё было замечательно!
Надев халат и запахивая его на ходу, она подошла к обеденному столу, взяла с него свою сахарницу, и, один раз одобряюще взглянув на него, вышла из квартиры, тихо щёлкнув язычком замка.
Он продолжал лежать в каком-то растерянном состоянии. Нет, он, конечно, не мальчик, которого извратно соблазнила нехорошая тётя, но самоощущение у него было именно такое. При этом, ему не было противно, хотя, вроде бы, должно быть. Не было. Он прекрасно помнил свои ощущения от их секса. Приятно, и даже очень. Но он совершенно не помнил, как он оказался голым на диване. Она его что, загипнотизировала? Чёрт знает, что такое!
Ещё немного полежав, он пошёл в ванную смыть остатки от секса. И ведь хорошего секса! Вытеревшись, он уже не чувствовал ничего, кроме довольства. А почему нет, собственно?! Он ведь тоже далеко не молод. Ну, да, старовата баба! И что? Никого это не может взволновать, некому на него коситься с каким-либо выражением, так что…
Возвращаясь к дивану, он выключил свет, и, забравшись под одеяло, быстро уснул.
Его жизнь упривычилась в новом порядке. И она его устраивала. Правда, приходилось раньше вставать, потому что до работы путь был не близкий. Дом стоял на самой, округлой, окраине района, так что приходилось минут пятнадцать идти до трамвайной остановки, потом довольно долго ехать через частный сектор с этими, разными, домами и огородами до первого реально городского перекрёстка, где пересаживаться на автобус.
К середине зимы он заметил, что ему всё больше надоедает проделывать этот маршрут. Это просто становится раздражающе неприятным. Сначала было неприятно вынужденно возвращаться в этот район после городских ощущений, но постепенно ему как-то расхотелось покидать этот тихий закоулок, окунаясь в шумность городского бытия, из которого он выпал.
Он вдруг понял, что может жить в этом районе практически безвыездно. В еде он был неприхотлив, так что ассортимента двух районных магазинов ему вполне хватало. К тому же, на площади перед ДК была столовая, куда он заглядывал для разнообразия.
Конечно, жизнь была скучновата, но не критично. Да, никакая компания не видела смысла тянуть сюда кабельное телевидение и интернет – досадно, но ладно. Десяти каналов, что ловились уличной антенной, вполне хватало; не так уж много он смотрел ТВ.
В общем, если бы не работа…
Ближе к весне, он нашёл новое место работы – в компании "Горсвет", что находилась в двадцати минутах ходьбы от дома. Почему бы, будучи инженером, не работать электриком, если за это нормально платят? К тому же, как он заметил, он стал тратить меньше денег на своё "прожитьё". И вставать можно на час позже. И теперь жизнь его абсолютно устраивала.
Соседка приходила к нему регулярно, но не слишком часто. И только ради секса. Никаких "душевных" разговоров. И это ему нравилось. Да и секс "со старой шалавой" (как он её про себя называл) ему нравился. Да, старовата пи…! И что? Оральных утех она от него не требует, но сама "минетет" с удовольствием и мастерством, неожиданным, на его взгляд, от ещё советской женщины. Короче, нормально.
***
В квартире под Вадимом жила относительно молодая – а как ещё определить тридцатипятилетнею? – мать-одиночка с сыном лет двенадцати. Её звали Светка, а сына – Мишка. Она работала санитаркой в больнице, и подрабатывала уборщицей в одной из общаг, пара которых выпирала на пустоши, отделяемой от микрорайона дорогой.
Светка была изрядно пьющей – по ней, в принципе, было видно – но шатающейся по улице, валяющей где не попадя. Она предпочитала напиваться только "в домашних условиях", и напиваться "по-чёрному". Так что только Мишка знал, какой отвратно-пьяной она бывает.
Он вообще, в свои двенадцать, знал много из противного, возможного у женщин, чего пацанам знать не нужно, и даже вредно. Все эти вещи из разряда "У женщин это случается". Да и видел… Но при этом противоположный пол не потерял для него привлекательности. Ведь есть ещё такие привлекательные девчонки, да и нормальных, "интересных местами", тётек – предостаточно. Ну, да, мать у него… Но бывает же и другое, по-другому, у других…
Он, конечно, любил мать. Но было немало того, что как-то "замазывало" это чувство. Возможно, потому, что он знал о ней "лишка". Например, пару лет назад он услышал, как мать, по пьяни, довольно громко говорила подругам, что никогда не получала удовольствия от секса, и Мишка "появился" только потому, что ей "приходилось раздвигать ноги по требованию муженька".
И однажды, когда он её, опять напившуюся, упрекал в этом, она злобно выкрикнула:
– Отстань, щенок! Это у меня единственное удовольствие в жизни!
Из-за проалкашной атмосферы их квартиры, Мишка много времени проводил на улице. Он отлично знал свой район и многих из живущих в нём.
Например, двух проституток, что "работали" на Грузовой – дороге, ведущей из города в ближайший пригородный посёлок. Эти женщины не нравились ему именно из-за того, чем занимались. Не потому, что это – неправильно, а потому что, в его представлении, нельзя женщине так относиться к своему телу и к себе (именно в таком порядке – сначала к телу).
Он знал, что на соседней улице живёт педофил, который любит, стянув с них трусы, лапать девчонок лет семи-одиннадцати. Почему-то, именно в этом возрасте девчонки не склонны жаловаться на такие вещи. Ладно, хоть не насиловал. Не мог, видимо. Он просто спускал штаны и мотал своим маленьким тёмным "прибором" перед лицами девчонок, наслаждаясь их брезгливым выражением.
Несколько раз Мишка шугал урода, после чего отводил девчонок за руку к их домам, убеждая рассказать всё родителям. Девчонки, насуплено глядя в землю, молчали. Ни одна не пожаловалась. Дурочки!
Однажды, встретив участкового, Мишка рассказал ему про педофила, но тот, глядя чуть удивлённо-неверяще, сказал:
– Но никаких жалоб не было. А без этого я ничего не могу сделать.
– А тогда на фиг вы нужны?! – зло выпалил Мишка и пошёл прочь, выражая презрение не только лицом, но и спиной.
– Я присмотрю за ним, – сказал ему вслед участковый.
Мишка только раздражённо повёл плечами. Присмотрит он, как же! Он, Мишка, лучше присмотрит. Когда-нибудь козлу башку кирпичом разобьёт и оставит со спущенным штанами. Вот пусть тогда присматриваются и разбираются!
А ещё Мишка знал, что соседка со второго этажа – ведьма. Реальная, а не как в сказках и кино. Он знал, что очень многие мерзости, происходящие в их районе, случаются по её вине и к её удовольствию. Она, словно вампир, питалась излучениями (или что там есть) безобразий и мразности.
Например, она просто упивалась проявлениями алкашности его матери, которую люто презирала. И каждый раз, встречаясь и здороваясь с Мишкой, она так слащаво улыбалась, что он с трудом удерживался, чтобы не передёрнуться от отвращения. И этим она тоже упивалась.
Мишка также знал, что она занимается сексом со своим соседом; он иногда слышал её стоны в квартире наверху поздними вечерами. И он презирал соседа. Трахаться со старухой…!
Он был нормальным пацаном – любил гонять мяч, лазить где-нибудь, где "не велят", что-нибудь жечь – в безопасном месте, конечно. В общем, нормальный пацан. Но кое-что его, всё-таки, отличало от большинства пацанов. Он души не чаял в маленьких детях. Особенно – в девчонках.
Ему очень хотелось бы иметь младшую сестру. Ухаживать за ней, заботиться, оберегать, может быть, учить чему-то. Да просто возиться. Поэтому трёхлетняя Юлька из соседнего дома была его… просто отрадой, наверное. Он мог возиться с ней сколько угодно. И Марина – юлькина мать, совсем молодая, симпатичная женщина, которая тоже нравилась Мишке – спокойно оставляла дочь его заботам, когда ей нужно было куда-нибудь сходить.
Как же ему нравилось это маленькое создание! И эта малость его реально любила! Он это чувствовал. А как ему нравилось, когда она, время от времени, обнимала его за шею, прижимаясь головенкой с так приятно пахнувшими волосами к его щеке! Странно, наверное, но в ней была единственная полноценная радость в его жизни.
Он любил покой дней, когда мать работала. Если погода была не очень, можно было посидеть дома, где было тихо, спокойно, и была надежда, что, поскольку день будний, и вечер обойдётся без бухла. С матерью можно будет нормально пообщаться, и даже, возможно, ему перепадёт материнской ласки. Он был из тех, немногих, пацанов, которым нравится, когда их гладят по голове.
Мишке нравилось сидеть на стуле в эркере – создавалось впечатление, что он сидит как бы вне комнаты, как бы снаружи, но при этом и не на улице. Забавное, немного странное, ощущение.
Погода была пасмурной, хоть и без дождя. Май в этом году не особо радовал теплом, но все, довольно многочисленные, деревья уже "обросли" ярко-зелёной листвой, несколько скрыв облезлость стен домов, привнеся какую-никакую уютность в атмосферу райончика.
Мишка оторвал взгляд от журнала "Пентхаус", данного ему другом Петькой "ненадолго" (и надо сказать, "ракаряченные" ему совсем не понравились; что-то отталкивающее было в их развёрстых, как бы слоями, "самых-самых" складках), и посмотрел в окно. На улице, до которой было метров двадцать, он увидел стройную девушку, которая показалась ему не здешней. Не потому, что он знал всех девушек в округе, а потому что выглядела она как-то… ярче, что ли, окружающего. Или просто некоторая пасмурность давала такой эффект.
Первой мыслью у него было, что у этой девушки "там" не может быть как у баб в журнале. Он тут же себя раздражённо одёрнул: "Почем тебе знать?! И какая тебе разница?! Дурак!".
И тут он увидел, как из-за угла их дома вышла старая ведьма и не спеша пошла вслед за девушкой. Почему-то, Мишка был уверен, что она идёт именно вслед за девушкой. И это ему не понравилось.
Сунув журнал поглубже под диван, он быстро оделся и вышел на улицу.
Он пошёл в ту сторону, куда направлялись девушка и ведьма, но никак не мог их увидеть. Улица по ходу слегка заворачивала вправо, так что он решил, что они успели завернуть, скрывшись из его поля зрения.
Быстро пройдя перекрёсток (если свернуть налево – выйдешь к воротам больницы, где сегодня работала мать), он почти побежал дальше, но тут слева, из посадок рябин и зарослей кустарников, донеслись женские голоса.
Пробравшись сквозь кустарник, Мишка увидел, что ведьма, схватив девушку за горло, прижала её стволу дерева и душит, злобно шипя:
– Что, шалава, жить хочется, а трахаться хочется ещё больше?! Но это мною больше взято будет! В том числе, и за твой счёт!
На лице девушки был вылит предельный ужас.
– Пусти её, старая мразь! – выкрикнул Мишка, бросаясь в сторону старухи с намерением оттолкнуть её от девушки.
Старуха резко обернулась к нему, и мишкин порыв невольно осёкся. Он увидел глаза ведьмы. Это была жуть! Не киношный спецэффект, которым можно даже позабавиться. Это была реальность, и тем оно и было ужасающим.
Блестящее чёрное, где должны быть белки, и сверкающие тёмно-синие кругляшки вместо зрачков. А кривящиеся в презрительной усмешке губы приоткрывали ослепительно белые зубы, и казалось странным, что они не заостренны.
– А!!! алкашный выкидыш! – протянула она довольным тоном. – Не груби стааааршим, щенок! Старая, говоришь?! Да я любой молодухе фору дам! А уж по сравнению с твоей полумёртвой мамашей…! Да если бы твой пикун хоть немного мог вставать, я бы тебя насмерть засосала!
– Заткнись, сука! – зло выкрикнул Мишка и ринулся на старуху головой вперёд, намереваясь сбить её с ног.
Почти получилось. По крайней мере, ей пришлось отступить на несколько шагов, отпустив горло девушки. Но зато она схватила Мишку, крепко прижав его к себе, утопив его лицо между своих титек. Мишка вдруг обнаружил, что не может дышать. Вообще. Он чувствовал мягкое тело старухи, но не ощущал никакого запаха. Оно и понятно – чтобы ощущать запах, надо хоть немного вдыхать; а он просто не мог этого сделать, будто организм забыл, как это делается.
Внезапно раздался близкий к визгу крик девушки – она набросилась на старуху, ногтями правой руки царапая ей лицо, а левой вцепившись в мишкину куртку, пытаясь вырвать его из удушающих объятий. Почувствовав, что хватка старухи ослабла, Мишка вырвался, отвалил в сторону, и некоторое время стоял, привалившись к дереву, тяжело и коротко дыша и пытаясь вздохнуть поглубже.
Ведьма тем временем снова обратила всю свою злобу на девушку, повалила её на землю, навалилась сверху, и принялась душить. Лицо девушки, совсем недавно показавшееся Мишке симпатичным, теперь было искажено уродливой гримасой удушения и ужаса. В голове Мишки противное чувство бессилия сплеталось с ощущением отчаянья.
– Помогите! – крикнул он хрипло, но довольно громко. И ещё громче: – Помогите!
Тут раздались шелест листвы и хруст веток, и Мишка увидел, как на место действий пролезает их сосед со второго этажа. Быстро оценив обстановку, Вадим, предплечьем правой руки, захватил горло старухи, с трудом оторвав её от девушки. Когда освобождённая девушка отползла по траве на несколько шагов, он швырнул старуху на землю.
Повернувшись на спину, она увидела Вадима и злоехидно разлыбилась:
– Ты! мальчик с пальчиком! Трахальщик мой ненаглядный!
Увидев её глаза, Вадим оторопел. Потом он, с усилием оторвав взгляд от ведьмы, удивлённо посмотрел на Мишку и спросил:
– Что это с ней?
– Она – ведьма, – убедительно-спокойно ответил Мишка, направляясь к девушке, чтобы помочь ей встать.
В этот момент ведьма, удивительно живо вскочив на ноги, разорвала на себе кофту и блузку, вывалив свои большие титьки наружу, ринулась на Вадима, сшибла его с ног, упала на него сверху и с безумным смехом начала бить его титьками по лицу. Вот только от каждого удара вроде бы мягкой титьки на лице Вадима оставался след как от удара кувалдой.
Чуть растерянно оглядевшись вокруг, Мишка увидел в траве обломанный кирпич. Схватив его, он подбежал к размахивающей верхней частью тела старухе и несколько раз со все силы ударил её по голове.
Старуха завалилась набок, а потом, когда Вадим оттолкнул её от себя, на спину. Большие груди тяжело развалились в стороны, а потом… они начали уменьшаться. Очень быстро. Затем стало заметно, что ведьма целиком уменьшается. Усыхает. Явно старея на вид. Но превратиться в мумию, как в кино, она не успела, поскольку исчезла раньше.
Немного придя в себя от этого нереального зрелища, Мишка обернулся к девушке, которая уже встала на ноги и с невероятным замесом эмоций на лице смотрела на то место, с которого исчезла ведьма. Подойдя к ней, он успокаивающе погладил её по затянутому кожанкой плечу.
– Всё кончено. Теперь всё нормально.
Растерянно взглянув на него и пару секунд словно стараясь рассмотреть, девушка неожиданно, порывисто, обняла Мишку, крепко прижав его к себе. Она была на голову выше Мишки, и он оказался прижат щекой к её груди. Да, это была небольшая грудь, да, она была забрана лифчиком, чью жёсткость он ощущал скулой, в то время как щека ощущала мягкость. Но это была первая женская грудь, ощущаемая – приятно ощущаемая – им в сознательной жизни. Титьки ведьмы, в которых он чуть не задохнулся, совершенно не запечатлелись в нём ощущениями противоположного пола. А ещё от девушки очень приятно пахло, щекоча ему ноздри.
Они так и стояли, обнявшись, некоторое время; Мишка машинально обнял девушку и теперь успокаивающе поглаживал её по спине правой рукой, обхватывая левой её талию. Потом он чуть отклонил голову назад и сказал:
– Давай, я провожу тебя до трамвая. Ты же не здешняя?
Девушка, словно опомнившись, разжала объятья и начала несколько смущённо поправлять на себе одежду, на взгляд Мишки в том не нуждающуюся.
– Да, – сказала она, рассеяно глядя на Мишку, – я к подруге в гости приезжала. – И после паузы: – Никогда больше сюда не приеду.
Мишка, с улыбкой, понимающе кивнул:
– Да уж! Идём.
Он взял её за руку, как привычно брал девчонок, и повёл через кустарник к проезжей части улицы, а потом, уверенно и всё так же держа за руку, к началу райончика, "подрезанному" трамвайным путём.
Позади них, с кряхтеньем и невольным постаныванием, Вадим подполз к дереву, чтобы встать, опираясь о ствол.
САМОУБИЙЦА
Если бы можно было просто лечь и умереть – он давно бы сделал это. К сожалению – его сожалению – даже самую поганую жизнь не легко покинуть не то что "громко хлопнув дверью", но даже потихоньку "просочившись в щель". На самом деле никто не знает, что нужно для того, чтобы прорвать пелену жизни и выпасть в небытие. Обязательно в небытие. Иначе – какой смысл? И, наверное, только самоубийцы знают, что это такое в действительности – момент перелома жизни к смерти. Но эти знания интимны, потаённы и очень кратковременны. Это последнее, что самоубийца постигает в жизни, и что позволяет ему вырваться из её плена. И не понятно – то ли это жизнь извергает саму себя как блевотину и захлёбывается ею насмерть, то ли, всё-таки, есть что-то выше и сильнее жизни; нечто, служащее балансом реальности. Скорее всего, это – небытие. Хотелось бы надеяться.