- Я подумал, что неплохо заехать к вам и заправиться, как сказано на плакате.
- Будешь платить, - пригрозил Лучи, но в голосе его не было уверенности. Под стойкой у него лежало ружье с обрезанным стволом, но чтобы достать обрез, ему нужно было подойти ближе к альбиносу, а внутренний голос предостерегал его от этого.
- Тебя сюда никто не звал, уродина! - сказал Рей Коуп, успокоив себя и двинувшись в обход бильярдного стола к альбиносу. - Мы таких уродин-мотоциклистов не очень жалуем в наших краях.
- Я тоже не очень люблю говноедов! - заметил альбинос.
Сказано это было почти походя, словно мотоциклист имел в виду, что не слишком любит специфический привкус пива "Одинокая звезда", но в то же мгновение по комнате словно прокатилась волна электричества. Глаза Бобби Хейзелтона от гнева едва не выскочили из орбит, а полукружия пота на рубашке под мышками увеличились в радиусе. Альбинос начал медленно расстегивать молнию своей кожаной обтягивающей куртки.
- Что ты сказал, урод? - прошипел Бобби.
Альбинос, бесстрастно глядя ему в глаза, прошептал:
- Говноеды.
- Сукин сын! - завопил Бобби и прыгнул на мотоциклиста, размахиваясь для удара. Но в следующее мгновение молния куртки альбиноса расстегнулась. Последовал ужасный гром, взлетел голубой дым, и в том месте, где был правый глаз Бобби, появилась дыра. Бобби вскрикнул, схватившись за лицо. Тем временем пуля, проломив заднюю стенку его черепа, вышла, обдав остальных мужчин мелкими осколками кости и мозга. Закрутившись на месте, Бобби рухнул на покерный столик, на десятки, короли и тузы, и даже когда он оказался на полу, ноги трупа продолжали судорожно дергаться, как будто он пытался убежать.
Альбинос, отделенный от остальных мужчин облачком медленно расплывшегося голубого дыма, вытащил из внутреннего кармана куртки черный пистолет с длинным тонким стволом, квадратным магазином и рукояткой, похожей на отпиленную ручку метлы. Из смертоносного дула тянулась дымовая струйка. Слегка расширившимися глазами альбинос смотрел на корчившийся на полу труп.
- Он его убил! - тихо сказал Слим Хокинс, как будто не веря своим глазам и машинально стряхивая капли крови Бобби со своей серой ковбойки с жемчужными декоративными пуговицами. - Боже милостивый, он его убил… - Он поперхнулся, захрипел и начал поднимать вверх руки.
- Иисус Христос! - сказал Вил, у него словно отвалилась нижняя челюсть. Он однажды видел такой пистолет у одного парня в Хьюстоне на выставке оружия. Такими штуками пользовались немцы в первую мировую войну… называется она маузер, вспомнил он. Десять пуль, и стреляет быстрее, чем успеешь моргнуть. - У этого стервеца автоматический пистолет!
- Ага, - тихо сказал альбинос, - это верно.
Лучи, сердце которого билось так сильно, что он опасался, как бы оно не выскочило из грудной клетки наружу, втянул глоток воздуха и нырнул под стойку, потянувшись к обрезу. Он с ужасом вскрикнул, когда ноги, поскользнувшись в луже пива, ушли из-под него. Едва его пальцы коснулись холодной стали обреза, альбинос стремительно развернулся, вонзая в Лучи кровожадный взгляд. Лучи поднял голову, но лишь для того, чтобы две пули снесли макушку его черепа. Он повалился с грохотом на полку с пивными кружками, выставляя на обозрение всему миру свой мозг. Уже мертвые губы что-то тихо пробормотали, и труп медленно сполз на пол.
- О, Боже… - выдохнул Вил. Он едва удержался, чтобы его не стошнило.
- Погоди, парень… погоди, не стреляй… - бормотал Мэтти, словно пластинка, которую заело в джук-боксе. Лицо его сейчас было почти таким же белым, как у альбиноса, и ковбойская шляпа вся была забрызгана кровью Бобби Хейзелтона. Он поднял обе руки вверх, словно моля о пощаде, что он и намеревался сделать, как любой человек в тот момент, когда знает, что сейчас умрет.
Альбинос сделал шаг, выйдя из-за стены порохового дыма. Он улыбался, словно ребенок в Рождество, которому не терпелось узнать, что кроется в пакетах с подарками.
- Пожалуйста, - хрипло сказал Вил, глаза которого превратились в полные ужаса круги. - Не убивайте нас… пожалуйста…
- Как я уже сказал, - спокойно ответил мотоциклист, - я остановился, чтобы заправиться. Когда вы, парни, окажетесь в аду, скажите Сатане, что вас туда отправил Кобра. С большой буквы. - Он усмехнулся и нажал на спуск.
К потолку взлетела намокшая от крови ковбойская шляпа. Изрешеченные пулями тела корчились, будто марионетки во власти бешеного кукловода. На пол полетело несколько зубов, выбитых из разорванного выстрелом рта. Словно от дыхания вулканического извержения, к дальнему концу бара полетели куски серой материи с жемчужными путницами.
Наступила тишина. Лишь мягко падали на пол тяжелые капли кропи.
В ушах у Кобры звенело. Он поставил маузер на предохранитель и положил на стойку бара, где пистолет засверкал, будто черный бриллиант. Несколько минут он стоял неподвижно, ленивым взглядом проверяя положение каждого мертвого тела. Он глубоко втягивал запах крови и чувствовал, как необыкновенным электричеством вливается в него возбуждение. "Боже, это было здорово, - подумал он. - Так здорово, так здорово!" Он чувствовал удовлетворение. Подойдя к бару, он вытащил новую бутылку пива из холодильника, сделал пару жадных глотков, потом швырнул бутылку в кучу пустых ящиков. "Может, стоит взять несколько с собой, - подумал он. - Нет, не хочу тащить балласт. Хочу, чтобы было легко и быстро. К тому же, места все равно нет". Он вернулся к своему пистолету и сунул его в специальную кожаную кобуру, пришитую к подкладке. "За эту милашку мне пришлось выложить изрядно, но она того стоит", - сказал он сам себе. Он любил этот пистолет. Он купил его у одного старого торговца. Хитрая лиса клялся, что пистолет на самом деле побывал в боевых действиях, а не просто завалялся на складе в каком-то оружейном магазине. У маузера пару раз заедало затвор, но во всем остальном пистолет работал идеально. Он был способен прострелить человека до кости за считанные секунды. Кобра затянул молнию куртки. Пистолет жег бок, словно страстный поцелуй. Он вдыхал запах крови до тех пор, пока легкие не распухли от сладкого медового запаха. Потом он занялся делом, начав с кассы. Здесь было всего долларов сорок, в купюрах по десять, пять и одному доллару. Мелочь его не интересовала. Перевернув трупы, он проверил их карманы, стараясь не оставить отпечатка ботинка в одной из кровавых луж, которые стыли на полу. В общей сумме набралось две сотни долларов. Он уже собирался подняться, когда во рту первого застреленного им человека заметил золотой зуб. Он выбил зуб рукояткой маузера, сунул пистолет обратно в кобуру, а зуб спрятал в карман.
Теперь он был готов двигаться дальше.
Воздух пустыни показался Кобре невкусным и нечистым в сравнении с густым запахом смерти внутри "Водопоя". Справа и слева от него во тьме исчезала полоса шоссе. Он видел собственную тень в голубом свете вывески над входом. "Этих говнюков кто-то очень скоро найдет, - подумал он. - Неважно. Я буду на пути в Лос-Анджелес, далеко отсюда. Пускай сюда и накатят копы". Кобра повернул лицо в сторону запада, кожу слегка пощипывало.
Чувство было сильнее, чем в Сьюдад-Акуна, сильнее, чем в Соноре и даже чем в Стоктоне, лежавшем всего в нескольких милях отсюда. Словно укол иглы или булавки, или сладостный прилив после щепотки кокаина, или мучительное предвкушение, когда смотришь на ложку сахарно-манящей "белой смерти". И чем дальше он продвигался на запад, тем сильнее становилось ощущение. Иногда ему казалось, что он чувствует кровь, стоит ему лишь повернуться лицом к западу, словно весь Тихий океан вдруг побагровел, и можно напиться допьяна и утонуть в багровых волнах. Как будто капля по капле тебе вводили самый сильный наркотик в мире, и с каждой милей, которую Кобра оставлял за спиной, его нетерпение получить полную дозу в вены становилось все невыносимее.
И еще был сон, повторявшийся раз за разом. Сон, который и протащил его через всю территорию США из самой Мексики. Впервые он приснился ему неделю назад и повторялся потом три ночи подряд… В этом сне он сидел верхом на своем "чоппере", мчался по длинному изгибающемуся шоссе, вдоль которого было много высоких пальм и белых многоэтажных домов. Свет был какой-то странный - красноватый и мутный, как будто солнце застряло на границе горизонта. На нем были его куртка, джинсы и черный шлем, а за спиной его мчалась целая армия мотоциклистов, на самых разных машинах, какие только мог вообразить возбужденный ум. Огнедышащие махины с хромированными боками, отсвечивающие красным, с чешуйчатым блестящим покрытием, в котором сверкал неоновый голубой и пурпурный огонь. И моторы их ревели, как драконы. Но эта армия выглядела странно: все они были скелетоподобными, смертельно бледными существами с окаймленными черными тенями глазами. Их были сотни, возможно, тысячи, их мертвенную плоть прикрывали толстые кожаные куртки и старые джинсы с кожаными заплатами на коленях, а также старые армейские куртки-кики, выцветшие на солнце. Шлемы светились флюоресцентным покрытием. У некоторых существ глаза были прикрыты огромными очками. И под перестук зубов они вдруг начали тянуть все громче и громче потустороннюю песню, состоящую из одного слова: "Кобра. Кобра. Кобра. Кобра!!!"
И в этом сне Кобра видел впереди белый город, раскинувшийся на холмах, и белый дорожный указатель над ним "Голливуд".
Сверхъестественно!
А две ночи назад с ним случился приступ лунатизма. Дважды он просыпался, открывал глаза и обнаруживал, что стоит - в буквальном смысле! - снаружи дрянного деревянного домишки, где ему пришлось ночевать в страшной духоте три недели подряд, скрываясь от полиции после того, как он покинул Штаты после той маленькой вечеринки в Нью-Орлеане, примерно месяц тому назад. Каждый раз его будил голос, усталый голос тринадцатилетней проститутки, с которой он жил, худой девушки с блестящими, как масло, черными волосами и глазами, смотревшими так, будто ей было все сорок. Она звала его с порога: "Сеньор, сеньор!" Но за мгновение до того, как ее голос достигал полуспящего сознания Кобры, ему казалось, что он слышал другой голос, далекий и холодный, словно канадский ветер, дующий сквозь его душу. И ветер этот шептал всего три слова: "Следуй за мной". И каждый раз, просыпаясь в этот момент, Кобра обнаруживал, что он стоит лицом на запад.
Кобра мигнул. Внезапный порыв ветра швырнул ему в лицо пригоршню песка, принесенного с пустыни. Пора было отправляться в дорогу. "И когда я доберусь туда, - сказал он сам себе, пересекая площадку стоянки и направляясь к своему "чопперу", - там будет ой какая вечеринка!"
Он оседлал своего "харли" и надел шлем, застегнув ремешок под подбородком и опустив забрало, словно демонический рыцарь, готовящийся к битве. Он пнул каблуком стартер и вывел громоподобную машину с площадки на шоссе, оставив позади погруженный в тишину "Водопой" и его последних клиентов. Он чувствовал себя так, словно только что напировался до отвала.
Вырулив на шоссе, он довел стрелку спидометра до 80. Ему придется двигаться по самым паршивым дорогам, чтобы не столкнуться с полицией штата. "Нужно в самом деле быть поосторожнее, - предостерег он сам себя, - но мне необходимо спешить".
Потому что в одном он был совершенно уверен.
Он следовал по зову самой Смерти, которая никогда ничего не обещает зря.
2.
Когда Энди Палатазин, открыв глаза, увидел над собой потолок своей погруженной в прохладную темноту спальни, его пронзила единственная, вызывающая ледяную дрожь, мысль: "Здесь Таракан". Он лежал совершенно неподвижно, завернув в голубые простыни свое мощное медвежье тело. И ждал, пока успокоится сердце. Он прислушивался к тихим ночным шорохам и звукам: к поскрипыванию лестницы, ведущей в холл внизу, тиканью будильника на ночном столике у кровати и прочим разнообразным потрескиваниям, шепотам и шуршаниям. Он вспомнил о сказках, которые ему рассказывала мать, - об эльфах, которые, выезжая на спинах мышей, пробираются по ночам в дома людей, устраивают там праздничные пиры, потом исчезают с наступлением рассвета. Джо, лежавшая рядом с ним, зашевелилась, придвинулась ближе к Энди. "Что же меня разбудило? - удивился Энди. - Раньше я никогда не просыпался посреди ночи вот так!"
Он немного приподнял голову, чтобы взглянуть на часы. Ему потребовалась почти минута, чтобы разобрать чуть светящиеся цифры - 11.50. "Нет же, - сказал он себе, - Таракан не здесь. Таракан где-то на улицах Лос-Анджелеса. Занимается своим любимым делом". От ужаса у него похолодело в животе, и он почувствовал отвращение при мысли, что могло принести ему утро. Он снова опустился на спину всей тяжестью тела, пружины кровати тихо заскрипели, словно струны скверно настроенной арфы. Каждую секунду ему казалось, что пружина вопьется ему в спину или ягодицу. Матрас был тоненький, сплющившийся за годы под тяжестью Энди, вес которого колебался от 210 фунтов летом, когда он играл в гольф с несколькими товарищами-детективами, до 230 фунтов зимой, когда он любил как следует покушать, особенно предпочитая запеканку из говядины со сметаной, которую очень здорово готовила Джо.
Он смотрел на потолок, слушая шум двигателя машины, заворачивавшей за угол Ромейн-стрит. По потолку пробежал отсвет фар и погас. "Очень скоро начнется новый день", - подумал он. Октябрь в Лос-Анджелесе. Но не совсем тот октябрь, о каком он помнил с детства. Тогда октябри были настоящими, с сильными ветрами, с неожиданными снегопадами, с серым холодным небом, с танцующими у оконного стекла листьями. А здесь, в Калифорнии, октябрь был каким-то фальшивым, пустым, каким-то не оставляющим удовлетворения. Утром - холодок, изморозь, днем - жара, если только небо не затянут тучи, что случалось весьма не часто. И трудно поверить, что где-то идет снегопад, когда видишь на улицах Лос-Анджелеса людей в рубашках с короткими рукавами. Это город вечного лета, земля золотой молодости. Иногда ему до боли хотелось увидеть хотя бы одну-единственную снежинку. Да, в ясные дни зимы и осени он мог видеть снег на склонах Сан-Габриэля, если их не закрывал туман или смог. Но экзотические пальмы как-то не вписывались в эту картину. В прошлом году на Рождество было больше 10°. А он помнил рождественские праздники детства, когда температура падала до 10 и 20° ниже нуля, и папе приходилось буквально выбивать дверь, чтобы вырвать ее из оков снега и льда и выбраться наружу… Вдруг в памяти образовался провал. Энди вернулся в мыслях к тому, что разбудило его, - Таракан. Он притаился где-то на улицах города, среди 8 миллионов человек, ожидая момента, чтобы нанести новый удар. Или, быть может, он уже нанес его. Была пятница, и молодые проститутки заполнили бульвары Заката и Голливуда. "Быть может, сегодня он сделает ошибку", - сказал себе Палатазин. Возможно, он попытается заманить одну из женщин-полицейских, и тогда весь этот кошмар кончится. Четыре молоденькие девушки за две недели, и все они задушены сильными руками, потом изнасилованы. И еще записки, которые оставляло на трупах это кошмарное животное. В них содержалось лишь одно предложение, нацарапанное неуклюжим почерком и сообщавшее о божественном плане истребления нехороших девушек, проституток, которые были ангелами ада и лишь через смерть могли обрести покой, дав покой и всем остальным. Палатазин помнил большую часть записок почти слово в слово. Он непрерывно изучал их день за днем, начиная с 27 сентября, когда под гниющим причалом какой-то рыболов обнаружил в районе Венеции тело Китт Кимберлин, девятнадцатилетней, разведенной, имеющей двух детей.
"Бог позвал меня в ночь, - было написано на клочке бумаги. - Он сейчас среди нас, и из всех людей Он призвал Меня, чтобы Я исполнил его работу!"
Эта первая записка, поспешно нацарапанная синими чернилами на обрывке упаковочной бумаги, не была подписана. И офицер полиции из Венеции по имени Дуччио обнаружил, что рот девушки набит мертвыми тараканами.
История просочилась в газеты, и немедленно в "Лос-Анджелес Тэтлер" появилась статья Гейл Кларк на всю первую полосу, озаглавленная, конечно, "Где Таракан ударит в следующий раз?" Статья была иллюстрирована несколькими фотографиями трупа, которые сделал некий Джек Кидд. Палатазин знал, что газетенка продала в тот день не меньше миллиона экземпляров. Когда была найдена следующая женщина, индианка-чикано всего лет шестнадцати, лежавшая под брезентом на заброшенной стоянке, снова обнаружились записка и тараканы. И остальные газеты подхватили прозвище убийцы вместе с сенсацией.
Третья записка была подписана: "Таракан. Ха-ха. Мне нравится". Последняя записка, найденная на трупе молодой голубоглазой блондинки, убежавшей от родителей из Сиэтла, была самой тревожной из всех: "Меня зовет Мастер. Теперь он называет меня по имени, и я должен ответить. Он говорит, что я ему нужен, и тогда голова моя перестанет болеть. Он говорит, что я делаю неправильно, и что он научит меня вещам, о которых я даже не мечтал. Вы обо мне больше не услышите". Подписана она была "Таракан", и рот девушки тоже был набит тараканами.
Это произошло 10 октября. Прошло тринадцать дней, о Таракане не было ни слуху, ни духу. Где он теперь? Что задумал? Ждет, тянет время, посмеивается над управлением полиции Лос-Анджелеса? Пока она использует всякую, самую малую возможность напасть на след, проверяет любую историю, слух, оброненное слово о том, что кто-то где-то в таком-то баре или другом заведении видел странного, ей-богу, посетителя с горящими глазами, который сообщил, будто у него припасена пригоршня тараканов для Китт Кимберлин, любой полуночный телефонный звонок от испуганных домохозяек, шепотом сообщавших, что они не знают, что стряслось в последнее время с Гарри или Томом, или Джо, но он стал вести себя непонятно, и не приходит домой раньше рассвета. Палатазин почти что слышал коллективное "Благодарю вас, мэм, что позвонили. Мы проверим". Сейчас эту фразу наверняка повторял десяток разных офицеров полиции по всему Лос-Анджелесу.
Естественно, все газеты от "Таймс" до "Тэтлера" сконцентрировали внимание на жутких убийствах, совершенных Тараканом. Вечерние выпуски теленовостей обязательно тем или иным образом упоминали о нем. Активность продавщиц плотских наслаждений начала заметно убывать после полуночи, хотя в последние дни все немного поутихло. Но никто ничего не забыл. Дежурной шуткой был анекдот о том, что все управление полиции Лос-Анджелеса не в состоянии найти даже таракана. И именно эти слова не давали уснуть Палатазину, словно рядом с ним в кровати лежал разлагающийся труп.