И она легонько прикоснулась рукой к моему плечу. Я невольно вздрогнул от ее прикосновения, хотя всегда владею собой, и в замешательстве отвел глаза. Слева передо мной на стене висели портреты. Я отложил сигару и подошел поближе, чтобы рассмотреть их.
Десять портретов в два ряда. На пяти верхних изображена Сара, внизу - портреты пятерых незнакомых мужчин. На всех портретах Сара поразительно юная, словно художники писали ее в одно время. И всякий раз выражение ее лица чем-то неуловимым удивительно напоминало одно из лиц на портретах ниже; одним словом, каждый портрет Сары как бы соответствовал одному из мужских портретов.
Я задумался над странными совпадениями и не заметил ее неудовольствия. Голос Сары, нетерпеливый и злой, прервал мои наблюдения.
- Пожалуй, довольно уже любоваться всякой мазней? Ничего интересного!
- Напротив, портреты великолепны. Какие выразительные черты! У вас, сударыня, поистине лицо сфинкса. Удивительное лицо: постоянно изменчивое и всегда неизменное. А мужские портреты! Такие разные типы аристократии! Не ваши ли кузены? Пожалуй, нет… совсем не похожи друг на друга… такие разные…
- Мои знакомые, - сухо бросила Сара. - Прошу вас, перестаньте заниматься портретами и присаживайтесь ко мне. Поближе, пожалуйста, - продолжала она более теплым тоном и указала место на оттоманке рядом с собой.
Я сел, размышляя о тайне мужских лиц - каждый живо напоминал Сару, хотя между собой они не имели ничего общего.
Хозяйка всячески пыталась развеять мою задумчивость. Вскоре разговор зашел о любви. Сара оживилась, страстно обсуждая примеры крайние, граничащие с патологией. Она проявила незаурядную осведомленность во всевозможных эротических тонкостях, где извращенность спорила со сладострастием, и умела подавать свои наблюдения в форме изысканной, фантастически стилизованной и привлекательной: Сара явно завлекала меня - не только красотой, но и щедрым эротическим воображением.
Разгадав ее цели, я удвоил осторожность. Необъяснимый страх возбуждал недоверие к этой женщине и заставлял держаться начеку. И все-таки не хотелось оттолкнуть ее холодностью и я притворился очарованным - на взоры прекрасных глаз отвечал пылкими влюбленными взглядами.
Часов в десять вечера мы простились, и я обещал свидеться как можно скорее.
Однако визит мой не состоялся.
По телеграфному вызову в Ф., расположенному в двух днях пути, я на следующее утро уехал и только после трехнедельного отсутствия появился на вилле "Тофана". Сара встретила меня с живейшей радостью. На вопрос о Стославском недовольно нахмурилась и, презрительно пожав плечами, ответила:
- Это неинтересно.
Возмущенный до глубины души ее безмерным эгоизмом, я настаивал на свидании с ним. Сара неохотно согласилась лишь после усиленных просьб.
- Мне трудно вам отказать, но придется пойти в спальню - Стославский не выходит.
И она проводила меня через салон в тихую комнату в мягких оттенках, убранную с утонченной роскошью.
Стославский выглядел чудовищно - не найду другого слова. Он стоял у окна, бессмысленно глядя вдаль и перебирая бахрому шторы. Меня не узнал, просто не заметил.
На лице блуждала неопределенная улыбка, вялые, бескровные, белые как бумага губы слегка шевелились - он что-то шептал. Я подошел поближе, прислушался. Шепот тихий, едва уловимый. Но слух у меня хороший. Всего несколько слов - он повторял их беспрерывно, механически: бесстыдные, похотливые, интимные слова…
От омерзения меня охватил озноб, и я вернулся в залу.
Стославского уже не спасешь. Этот человек погиб.
Потрясенный безобразным свиданием, я не поддался на уговоры хозяйки и тотчас же уехал.
Обдумав все впечатления, я принял решение, Стославскому, правда, не поможешь, его состояние безнадежно, процесс зашел слишком далеко, чтобы надеяться на улучшение. Остается одно: месть - спокойная, обдуманная, рассчитанная шаг за шагом - ведь борьба предстоит с недюжинным противником. Однако необходимо защитить себя броней абсолютной холодности и ни в коем случае не поддаваться на дьявольское очарование этой женщины, растленная власть которой сказывается, как видно, лишь после первого сближения. В ушах моих все еще звучали слова бедняги Стославского, поначалу не понятые мною: "Уверен, не сделайся я ее любовником, не попал бы в такую зависимость…"
Даже если он преувеличивал разрушительное влияние Сары, все равно следует постоянно быть начеку. Во всяком случае, она явно испытывает ко мне влечение и, кто знает, не меня ли избрала следующей жертвой. Я вознамерился сыграть на ее благосклонности, делая вид, что поддаюсь ее чарам. Но пока остается лишь ждать, час еще не пробил.
Между тем я часто навещал Сару, используя каждую свободную минуту. После того страшного свидания со Стославским она не позволила больше переступить порог его спальни, по-видимому, опасаясь возбудить подозрения или неприязнь. Я уступил ее настояниям, довольствуясь беседами и совместным чтением. Так миновали дни и недели, я постоянно и пристально изучал все нюансы разгорающейся в ней страсти. Однако не позволил себе ни словом, ни жестом нарушить приличия, тем изощреннее распаляя ее разнузданное любострастие. Моя воздержанность выводила ее из себя, и вот огонь наконец запылал. Так, понемногу, ситуация оказалась в моих руках.
Однажды вечером пришлось нанести визит несколько позже обычного - около девяти, дабы хоть несколько мгновений провести вместе за ужином.
Мягкий июньский вечер. В открытом окне столового покоя теплый ветерок слегка шевелил кружевные занавеси. Одуряюще пахло цветами, благоухал отцветающий жасмин. В кленовой аллее заливались соловьи, изредка пиликали засыпающие кузнечики.
Я удобно расположился в кресле и потягивал кофе. Сара играла на фортепьяно экстатический танец дервишей. Ее руки виртуозно скользили по клавиатуре, извлекая звуки фанатичные, безумные, пьянящие. В эту минуту Сара была прекрасна. Ее бледное лицо пылало темным румянцем, глаза метали молнии, округлая, чудных очертаний грудь прерывистым дыханием, словно пенистые волны, вздымала кружева белого пеньюара.
Вдруг среди полного забытья, слушая игру Сары и упиваясь знойной экзотической музыкой, я вспомнил о Стославском.
Где он сейчас, что делает? Быть может, съежившись в углу, в соседней комнате, улыбается той бесстыдной улыбкой? Или игра Сары гальванизировала на мгновение это еще живое существо? И какая же пучина отчаяния бьется в этих человеческих останках!
Я вскочил с места и, закрыв рукой клавиатуру, крикнул:
- Довольно! Хочу видеть Стославского! И немедленно!
Сара, застигнутая врасплох, надменно выпрямилась, спокойно подняла глаза:
- Вы не увидите его.
- Увижу непременно! Непременно, сударыня, вы, надеюсь, понимаете? И сейчас же! В противном случае…
Не успел я договорить, как одежды Сары залило багровым отсветом: она стояла передо мной, словно объятая пламенем.
Что случилось? Мы, позабыв обо всем, бросились к окну - над верхушками деревьев вставало кровавое зарево пожара.
Издали теперь явственно доносились прежде заглушенные музыкой крики.
В покой вбежали бледные слуги:
- Ясновельможная пани, горит Полянка! Дом лесничего рядом с виллой охвачен огнем!
Сара вопросительно обернулась ко мне.
- Садитесь в мой экипаж - он у ворот, - решил я быстро.
- А вы?
- Сейчас приду, подождите в экипаже, мы уедем вместе, я только сниму в салоне ваш портрет, сударыня, тот, самый последний, самый прекрасный…
Я вывел Сару и поручил слуге усадить ее в карету, сам вернулся в виллу. Разумеется, меня занимал не портрет, а Стославский. Не мог оставить на гибель друга.
Сильным ударом мне удалось высадить дверь в спальню:
- Казик! Казик! Это я! Горим! Где ты? Бежим!
Мне ответило глухое молчание. В спальне было темно, ничего не видно. А вдруг он заснул?
Я нащупал кнопку и включил свет. Крик ужаса вырвался из моей груди.
На кресле, выдвинутом на середину комнаты, виднелась какая-то студенистая субстанция, силуэтом и контуром лица напоминавшая Стославского. Масса была совершенно прозрачна - сквозь нее просвечивала мебель на другом конце комнаты…
Не веря глазам, я коснулся его: рука попала во что-то липкое, осклизлое, в какую-то густую жижу. Я быстро отдернул руку; с пальцев стекла клейкая масса, напоминающая желатин, и лениво капнула на пол.
Вдруг масса в кресле заколебалась, слизистая субстанция затрепетала в странном ознобе и - распалась. Прозрачное вещество начало выделять одну за другой длинные туманные полосы, они поднимались, некоторое время плавали в воздухе, затем рассеивались и таяли в пространстве. Через несколько минут все было кончено - кресло опустело; Стославский исчез бесследно.
Я бежал из виллы в полном ужасе; завидев экипаж, велел гнать изо всех сил. Мы ехали молча в зареве ревущего пожара. Сара ни о чем не спрашивала, у меня тем более не было охоты объясняться.
В городе, устроив Сару в гостинице, я провел ночь дома.
На следующий день газеты сообщили, что пожар, к счастью, удалось погасить, и вилла уцелела. Я поспешил с известием к Саре, она тут же решила возвращаться. Я отвез ее домой и остался жить в вилле - таково было горячее желание Сары. Согласился я без колебаний. О Стославском мы больше не упоминали. Началась новая страница моего знакомства со странной женщиной…
От моей прежней тактики я вовсе не отказался; и хотя мы жили вместе и ежедневно общались, отношения наши отнюдь не сделались супружескими. Непосредственных доказательств разрушительного воздействия Сары у меня не было, однако инстинкт предостерегал от интимной связи. И потому я играл роль друга, идеального опекуна и советчика, старательно избегая всякой близости.
Сару, по-видимому, мое упорство тревожило не на шутку и подстрекало любыми силами сломить сопротивление. Она пустила в ход весь арсенал приемов и уловок, какими располагает каждая привлекательная женщина, лишь бы одолеть меня.
И признаюсь, не раз казалось, безумное искушение вот-вот возьмет верх, но образ Стославского, чудовищная картина последней стадии его земного бытия там, в роскошной спальне, охлаждала мои притязания, обращала в лед бурлящую кровь.
Мое странное поведение поначалу сердило ее: первые месяцы нашего неестественного сожительства обернулись чередой бурных ссор. На все расспросы о причине столь загадочной воздержанности я отговаривался своими чисто платоническими чувствами к ней.
- Слишком боготворю тебя, Сара, - отвечал я по обыкновению на ее страстные вспышки, - чтобы решиться овладеть твоим телом. Я вознес тебя на высочайший пьедестал и не смею коснуться края одежд твоих - нет, невозможно осквернить идеал!
Она язвительно высмеивала меня, называла извращенным идеалистом и прочими, еще менее лестными эпитетами. Я хладнокровно выслушивал оскорбления и ждал, как развернутся дальше события.
Миновал год. Если Сара и питала надежду одержать верх, теперь всякая уверенность оставила ее. Бесплодность самых ожесточенных атак сбивала с толку, она исподтишка бросала на меня недоуменные, даже испуганные взгляды. Ее страх и помог мне понять главное. Со временем я убедился в справедливости своих наблюдений: Сару толкал к близости вовсе не секс, причина лежала глубже - по-видимому, эротика была для нее вопросом жизни. Роковым оказалось ее влечение к моей особе, роковым, ибо она впервые проиграла - ведь до сих пор побеждала и повелевала она, Сара, ни один мужчина не устоял. По-видимому, как только очередной представитель сильного пола пленялся ею, между ними возникали особые отношения, таившие опасность для обеих сторон: все зависело от мужчины. Если он уступал, Сара получала над ним полную власть. Если же партнер удерживал дистанцию, ситуация становилась опасной для этой загадочной женщины. Кажется, положение осложнялось - пока она не восторжествовала над строптивым избранником, что-то не позволяло ей пасть в объятия соперника или расставить силки на кого-нибудь еще. До сих пор ее жизнь была победным маршем, триумфом укротительницы. Но час возмездия настал, и я сделался его орудием. Сара Брага не смела порвать со мной, избавиться от меня, как бы ни хотела.
А мое могущество крепло день ото дня, закалялась моя несгибаемая воля. Через год исчезли все издевки и угрозы, сменились полнейшей покорностью и несмелыми просьбами. Сара Брага, гордая, царственная Сара начала униженно заискивать и молить у моих ног.
Да, под угрозой оказались ее привлекательность и красота, ее дьявольская юность, а может быть, и нечто большее: сама жизнь.
Через год совместной жизни Сара начала стареть. Однажды в ее волосах цвета воронова крыла я заметил предательские серебряные нити, а в уголках губ сеточку морщин. Гордый стан ее мало-помалу терял прежнюю гибкость, грудь утратила дивные очертания. Сара увядала, будто цветок, схваченный осенними заморозками.
Она знала о происшедшей перемене - каждое зеркало убеждало в этом, а зеркал в вилле не перечесть.
И тогда, к несказанной моей радости, я увидел отчаяние - дьявольское отчаяние в больших, черных, огненных глазах.
Плод мести наливался, вызревал потихоньку, незаметно. Мои силы словно удесятерились, я, будто магнит, притягивал скрытую энергию, дремавшую в доме, и постоянно чувствовал таинственную помощь: в вилле я не одинок! То здесь, то там срывались плененные доселе таинственные вихри, высвобождались таинственные токи - рождались новые силы. Мне они способствовали. Сара тоже уловила их - с ужасом, с безграничным страхом затравленного зверя молила она о помощи. Безумная надежда! Ведь она прекрасно знала, кто и для чего высвободил эти силы!
С тех пор Сара не решалась спать одна, в ужасе ждала она приближения вечерних часов. В доме всю ночь горел свет. В суеверном страхе перед какой-то страшной опасностью она бежала одиночества, боялась хоть на минуту расстаться со мной! И когда, наконец, измученная вечным бодрствованием, забывалась, ее преследовали ужасные сновидения, и не раз я ловил ее тихий, подавленный стон.
Как-то ночью, вскочив с постели, полуобнаженная, с распущенными волосами, она прижалась ко мне в отчаянном ужасе, заслонив ладонями лицо.
- Что с тобой? Не бойся, все лишь сон! - сказал я, сам тревожно вздрогнув.
- Я боюсь, - прошептала она, дрожа как осенний лист, - боюсь. Не покидай меня. Я умру здесь, в доме, мне страшно.
Если бы не мое решительное нежелание, она оставила бы виллу и уехала. Но я настоял на своем - она подчинилась.
Наконец страх, отчаяние и бессильная ярость достигли апогея. Как-то ночью, обезумев от удушливого кошмара, с глазами, вылезшими из орбит, она вскочила с постели и, тяжело дыша, склонилась надо мной. С ее губ сорвался свистящий шепот:
- Возьми меня, ты, палач! Или умрешь!
Блеснуло лезвие венецианского кинжала.
Я отбросил ее взглядом: поднятая рука упала, словно парализованная, стилет выскользнул из недвижных пальцев.
Смеясь, я уселся в кресло, где в последний раз видел погибшего Стославского.
- Ха-ха-ха! И сие, как видишь, я тоже предугадал. Тебе так давно хотелось знать, почему я брезговал твоим телом, почему презирал, почему не желал иметь с тобой ничего общего? В ответ прочитаю тебе кое-что из старинной священной книги. Теперь ты можешь сесть - вон там, напротив меня. И не вздумай снова бросаться! Убить меня тебе не удастся! Ну, так послушай!
С покорностью приговоренной жертвы она опустилась на ковер.
Я достал из шкафчика Ветхий Завет. В последнее время я вдохновенно постигал причудливые тайны вечной книги, упоенный поэзией слова и глубиной содержания. Вот Третья Книга Царств; спокойно, проникнутый торжественностью минуты, я прочел из первой главы:
- "Когда царь Давид состарился, вошел в преклонные лета, то покрывали его одеждами, но не мог он согреться.
И сказали ему слуги его: пусть поищут для господина нашего царя молодую девицу, чтобы она предстояла царю, и ходила за ним, и лежала с ним, - и будет тепло господину нашему царю.
И искали красивой девицы во всех пределах Израильских, и нашли Ависагу Сунамитянку, и привели ее к царю.
Девица была очень красива, и ходила она за царем, и прислуживала ему…"
Я прервал чтение и посмотрел на Сару.
Она избегала моего взгляда.
- Ну как? Понимаешь теперь?
Она передернула плечами:
- Какое мне дело до этого? Зачем ты читаешь, ведь к нам Завет не имеет отношения!
- Не лги, Сара! Ты все понимаешь. Сей престарелый эгоист - твой праотец и учитель.
- Ты с ума сошел. - Она яростно закусила губы.
- Лжешь, Сара! Послушай еще отрывки из Книги Товита, главы третья и шестая. Здесь уже никаких иных толкований - все явно.
- Из Книги Товита? - пробормотала Сара, словно во сне.
- Да, из истории Товита и Сары; по удивительному стечению обстоятельств тебя зовут Сара, как и ту сатанинскую женщину… Слушай же:
"…В тот самый день случилось и Саре, дочери Рагуиловой, терпеть укоризны от служанок отца своего, за то, что она была отдаваема семи мужьям, но Асмодей, злой дух, умерщвлял их…"
Перевернув страницу, я читал далее из шестой главы:
"Так ответил Ангел: Ныне мы переночуем у Рагуила… у которого есть дочь по имени Сара…Тебе предназначено наследство ее…
И тогда юноша ответил Ангелу: Брат Азарий, я слышал, что эту девицу выдавали семи мужам, но все они гибли в брачной комнате. А я один у отца моего и боюсь, как бы войдя к ней, не умереть подобно прежним…
И сказал ему тогда Рафаил:
…покажу тебе, кто они, над кем сатана власть имеет. Те… что Бога от себя гонят, а сластолюбию своему угождают… над ними сатана власть имеет… а как войдешь к ней в брачную комнату, воздержись три дня, не познай ее, только лишь молитвы с ней твори".
Я закрыл Библию и посмотрел на Сару.
Никогда не забуду ее в этот трагический миг. Отчаяние и стыд, ярость, страх и непостижимая боль поднялись из пучины ее демонической души, чтобы заиграть в последний раз на лице диким аккордом диссонансов.
Она метнулась ко мне пантерой, с хищно искривленными пальцами:
- Подлец! Ты обманул меня, выведал мою тайну, уничтожил и еще глумишься!
Я схватил занесенную для удара руку и отобрал оружие:
- Спокойно, ведьма! Сегодня наша последняя ночь, завтра я оставлю твой дом навсегда. Но ты не проведешь со мной оставшихся до рассвета часов. Мне омерзительно твое общество. К тому же ты опасная мегера, и я запру тебя в салоне. Хочу наконец отдохнуть один.
Она царапалась, вырывалась, но я силой увлек ее в салон, залитый потоками света. Заперев дверь, вернулся в спальню и, обессиленный борьбой, тяжело оперся о подоконник, вглядываясь в траурную ночь.
Внезапно тишину пронзил ужасный, надрывающий душу крик. Крик столь пронзительный, столь безысходный, что я вопреки решению бросился обратно в салон.
Темень. Еще мгновение назад комната была ярко освещена, сейчас здесь царила непроглядная ночная темень: погасли все лампионы, все фантастические жирандоли. Крик резко оборвался, наступила глухая душная тишина.
Гнетущий страх погнал меня в спальню за лампой. Вернувшись, я осветил зал и увидел ее на возвышении… Сара лежала навзничь с раскинутыми руками. Лицо, искаженное страшной гримасой, смотрело на меня остекленелыми глазами самой смерти: пораженная нечеловеческим ужасом, она умерла мгновенно.