Картина, видимо, его впечатлила, ибо пан Хромоножка потер от удовольствия руки и приступил к оформлению следующей витрины. В ней должны были расположиться изделия из золота, серебра и металла. Вскоре выставочная ниша замерцала бликами бронзовых кружек, позолоченных сосудов для хранения освященных гостий, серебряных чаш и ковчежцев. В глубине, на драпировке из голубого плюша, вырос лес крестов и разнообразных светильников. Под левой стеной распустились металлическими гроздьями многорукие канделябры, лампады и подсвечники; с достоинством расставились узорчатые медные тазы для омовения рук перед мессой. Сверху свисали позолоченные и лакированные люстры, кадильницы, никелированные и серебряные, оксидированные бра. К правой стене приникли латунными губами кропильницы, мисы, умывальники. В глубине, на подкладке из красного шелка, устроились склянки для кадильного ладана, баночки для лампадного масла, металлические кропила, подносики из китайского серебра, алюминиевые медальончики, миссионерские крестики и огнеупорные образки из асбеста. Посреди витринного потолка затеплилась вечным стражем негасимая лампада, испускающая нежный красноватый свет…
На пороге магазина показалась высокая фигура прелата. Лицо гостя, выразительное, с резко обрисованными чертами, вреза, лось в память с первого взгляда. Фанатичная набожность, словно заключившая тайный союз с жестокостью, придавала ему странное выражение; черные, глубоко посаженные глаза горели угрюмым огнем. Сильные, должно быть, страсти сотрясали это геркулесово тело, и долгой была борьба с ними, прежде чем ему удалось победить их напряжением стальной воли. Этот необычный человек был, вероятно, тяжел для окружающих, но и самому себе он явно сделался в тягость. В тайных борениях незаметно очерствела душа. Казалось, он вышел из средневековья, тронутого тенью громадных сатанинских крыльев, - от фигуры ксендза Дезидерия Правиньского веяло холодом готических соборов, сумрачностью длинных монастырских галерей.
Хромоножка при виде гостя радостно зарумянился и, воссияв довольной улыбкой, бросился ему навстречу.
- Какой сюрприз! Какая нежданная честь! Слуга покорный вашего преподобия, слуга покорный! От всего сердца приветствую вас в сем недостойном доме! Входите же, прошу вас! Не угодно ли расположиться в кресле?
И, ни на минуту не прекращая поклонов и любезных ужимок, он указал гостю на старинное кресло, выдвинутое из угла.
- Хвала Господу нашему Иисусу Христу! - лаконично ответил ксендз на бурный поток приветствий и медленным тяжелым шагом проследовал в глубь магазина.
- In saecula saeculorum! In saecula saeculorum! - зачастил в ответ Хромоножка. - Да возрадуется небо и все праведники, да изничтожится сатана с ангелами его. О, кого я вижу! - внезапно прервал он свою благочестивую тираду, меняя тон. - И вы ко мне в гости, пан каноник? Что за день, какое многообещающее начало для моего предприятия! Покорный ваш слуга, прошу, входите, пожалуйста, сыщется кресло и для вас. Какой день, какой удачный день!
Рассыпаясь в любезностях, он старался просверлить пытливым взором второго гостя - ранее заслоненный импозантной фигурой отца Дезидерия, тот лишь теперь четко обрисовался в дверном проеме.
Внешность его являла разительный контраст с обличьем ксендза. Нежные, болезненно тонкие, почти женские черты лица выдавали характер аскета-идеалиста. Задумчивые глаза лазурного цвета казались засмотревшимися в пространство, расположенное далеко за пределами земной юдоли. Каноник Алоизий Корытовский производил впечатление существа из иного мира, случайно оказавшегося среди людей.
- Хвала Господу нашему! - негромко приветствовал он изломавшегося в поклонах хозяина.
- Хвала, хвала! - вторил писклявым дискантом Хромоножка. - И да сокрушится сатана со всем его адским воинством!
Ксендз Дезидерий Правиньский вскинул брови.
- Невместно поминать князя тьмы всуе!
- Ха-ха-ха! - игриво хохотнул хозяин. - В Писании сказано не совсем так.
- Слишком часто вы призываете сатану, - стоял на своем ксендз.
- Что ж, ваша правда, как говорится: не зови волка из колка, - ответил Хромоножка, не теряя развязности, и спокойно, не моргнув глазом выдержал суровый взор Дезидерия. - Чем могу вам служить, отцы преподобные? - прервал он минуту молчания легким, свободным от всякого смущения тоном.
- Странное дело, - отозвался молчавший до сих пор каноник, - впечатление такое, будто пан Хромоножка знает нас с давних пор.
- Вот именно, - подтвердил ксендз Дезидерий, - только откуда? Что до меня, то я не припомню, чтобы мы встречались хоть раз… Давно вы прибыли в наш город?
- Вчера, позвольте вам доложить, не ранее чем вчера.
- Очень странно!
Левый глаз Хромоножки плутовато зажмурился.
- Коммерческая тайна, - пояснил он сладким голосом, - секрет предпринимателя, святые отцы. Шеф фирмы должен за полгода разузнать все о жителях города, где он решил завести дело. Вот так-то, отцы мои, за полгода.
- И все-таки странно, - повторил ксендз Дезидерий, не спуская с него глаз, - очень странно…
- В чем дело, ваше преподобие? - ласково поинтересовался Хромоножка. - Что вам кажется странным?
- Ваше лицо временами напоминает мне кого-то… знакомого.
Но вот кого - никак не припомню.
- Значит, не очень близким было ваше знакомство. Быть может, вам припомнился какой-то случайный прохожий с улицы.
- Возможно. Впрочем, физиономия ваша столь переменчива, что вот теперь вы мне опять никого не напоминаете.
- И слава Богу, - чуть ли не с облегчением вздохнул хозяин.
- Лица повторяются, - задумчиво произнес каноник. - Иногда. Удивления достойна изобретательность матери-природы, которая на великое множество человеческих лиц лишь изредка производит пару подобных.
- Святая правда, пан каноник, черт на черта и то не похож, а человеки и подавно.
- Опять вы со своим чертом! Что за невоздержанность! - возмутился ксендз Дезидерий.
- Пардон! Такая уж у меня скверная привычка. Но верьте, ваши преподобия, черт мною упоминается по великому к нему отвращению, а всем сердцем своим я порываюсь к небесным сферам. Так чем могу вам служить, благодетели?
- Мы пришли для закупки церковных облачений, - пояснил ксендз Дезидерий, озирая магазин. - Но я пока что не вижу у вас того, что нам требуется. Судя по всему, вы еще не вполне устроились, пан Хромоножка?
- У меня вы найдете все необходимое. Тряпки мы действительно еще не развесили, но как раз собирались это сделать, и сундуки уже вскрыты. Можно полюбоваться. Извольте подойти вот сюда. Петрик, подними крышку!
И он начал поочередно вынимать из уемистого сундука шелковые ризы и мантии, богато обшитые золотой тесьмой, украшенные вышивками, с прошивками из бархата и муара, узорчатые и разноцветные; епитрахили из дамаста; просторные далматики из настоящей парчи, похожие на золотые туники. Шелкам, бархату и гипюру не видно было конца…
У святых отцов аж в глазах зарябило от обилия украшений и искусных орнаментов.
- Богатый выбор, - с уважением признал ксендз Дезидерий.
- Может, сразу и примерочку устроим? - предложил услужливый хозяин. - О, вон та зеленая риза, праздничная, парчовая с золотым позументом. Годится? Я вас мигом оболоку.
И, не дожидаясь ответа, он уже через голову натягивал ксендзу дорогое, блистающее золотом одеяние.
- Чудесно! Точно влито! - восхищался он, отступив на несколько шагов, чтобы полюбоваться издали. - Можете сами удостовериться. Зеркало у нас вот тут, в уголке.
Сумрачный до сих пор Дезидерий расцвел от удовольствия, одеяние, видимо, весьма ему приглянулось.
- Искуситель, - выговаривал он хозяину с мягкой усмешкой, оправляя складки, - воистину искуситель…
А тот уже успел подскочить к следующему сундуку и раскладывал перед гостями новую партию товара. Его деликатные, почти женские руки любовно расправляли белые вышитые льняные скатерки для гостий; двойные квадратные салфетки для накрывания чаш, обшитые кружевами; полотенца для отирания рук и сосудов и белые льняные шарфы, надеваемые священниками под ризы. Длинные узкие пальцы, унизанные перстнями с изумрудом и ониксом, вынимали шелестящие, ослепительно белые альбы; пахнущие свежим полотняным запахом алтарные покровы; батистовые стихари; муаровые черные пояса; манжеты, воротнички, шарфы; кашемировые шапочки, круглые и квадратные.
- А вот тут, - пояснял он, переходя к соседнему сундуку, - мы храним умбракулы в рамах позолоченных или полированных - на любой вкус, завесы, расшитые цветами либо виноградными листьями, и балдахины из шелкового дамаста с бахромой. Кроме того, мы продаем на метры по доступным, можно сказать, низким ценам бархат рытый и шелковый, парчу с цветочным орнаментом, шерстяной дамаст, а также плюш, зеленый либо бордовый…
Ксендз заткнул уши, утомленный нескончаемым перечислением сокровищ фирмы.
- Довольно! - нетерпеливо прервал он хозяина. - А то у меня барабанные перепонки лопнут от вашего треска.
- Какой слог! - восхитился несразимый Хромоножка. - Напоминает сатанинского Доктора из "Кордиана". Вы, стало быть, большой почитатель Словацкого, ваше преподобие?
Ксендз вытаращил на него глаза, видимо, он был абсолютно безвинен в приписанной ему эрудиции.
- Всяко бывает, - утешил его хозяин, - такое из тебя иногда вылезет, чего и не знавал никогда.
Отец Дезидерий взором искал сочувствия у духовного своего собрата, но каноник, чем-то пристыженный, избегал его взгляда, низко опустив веки на пречистую лазурь задумчивых глаз…
Великий пост набирал силу. Черным крепом затянулись распятия на алтарях, мессы служили священники в фиолетовых ризах, из храмов доносились заунывные песнопения: Церковь вступала в период печальных раздумий и покаяния. В мартовские сумерки, когда чахлое предвесеннее солнце, пробравшись сквозь стекла витражей, облекало прощальным светом фигуры святых и потолочную роспись, а ранняя тьма вступала в сговор с тенями по нишам и углублениям, раздавались в тиши церковных приделов сдавленные шепотки, стыдливые вздохи, короткие всхлипы раскаяния. К концу исповеди невидимый шелест губ прерывался суровым голосом исповедника, дающего отпущение. Бальзамом падали на раны страждущих слова утешения и поддержки: ego te absolvo - разрешаю тебя.
В тот год на диво обильная духовная жатва скопилась в исповедальнях. Словно огромная волна давно не виданного раскаяния прокатилась сквозь город, подхватив боль и сердечное сокрушение человечьих толп, и выплеснула их полноводным приливом к подножию алтарей. Ксендз Дезидерий Правиньский торжествовал.
Никогда еще такой мощью не звучал его голос в церковных стенах, никогда таким жаром не пылали его слова, как в тот памятный для обитателей города Великий пост года 19**. Отец Дезидерий превзошел самого себя. Ветхозаветная страсть раскаляла его проповеди, произносимые в пригородном костеле, в монастырской церкви Отцов бонифратров, наставления для женщин - у Св. Барбары и для мужчин - в костеле Св. Креста. Дрожь проходила по рядам слушателей, когда на кафедре, над морем людских голов появлялась его величавая фигура и под церковными сводами металлом звучал чеканный голос. Казалось, дух библейского пророка чудом вошел в тело этого гиганта и его устами, словно во времена Иеговы, прожигает вещим глаголом уши грешников. Его голос громыхал громом и посверкивал молнией, пульсировал кровью - проповеди отца Дезидерия отбрасывали зловещие багровые блики. Средневековый их пафос вгонял в дрожь и сотрясал души, могучий напор дробил закоснелую привычку ко злу, прорывался сквозь кольцо бастионов, оградивших сердце. Страх угнездился в верующих, страх пред Судами Божиими, клонивший ниц самых отчаянных грешников…
Великий проповедник воззывал к борьбе с отпавшим от Бога и проклятым, борьбе безмилостной - не на жизнь, а на смерть. Веками укрывавшийся в окопах просвещения, якобы обезвреженный прогрессом науки, оправданный тонкой иронической усмешкой современного искусства, соблазнитель рода человеческого был вытолкнут ксендзом на яркий свет. Пригвоздив врага к позорному столбу, Дезидерий хлестал его бичами слов, когтями вырывал из закромов сердец, опутанных густой сетью уловок и лжи…
Среди усерднейших почитателей новоявленного пророка оказался и Павелек Хромоножка. Принаряженный в черную потертую накидку, он располагался поближе к амвону и жадным ухом ловил каждое слово Дезидерия. Временами на его мясистых, выпяченных губах появлялась неопределенная усмешка, полуязвительная-полумеланхолическая, временами его длинные вислые усы подергивались, словно от сдерживаемой конвульсии; по оливково-серому лицу, изрытому сетью борозд и морщин, пробегала судорога мрачного довольства, а нервный левый глаз принимался мигать безостановочно.
Когда после богослужения или проповеди ксендз покидал костел боковыми дверями, на выходе его уже поджидал Хромоножка. С бесчисленными комплиментами и поклонами он увлекал святого отца к себе в церковную лавку.
Удивления достойно, но ксендз никогда не противился. Подчиняясь магнетическому влиянию странного человечка, он покорно следовал за ним в тайные недра магазина, где они проводили долгие вечерние часы в совместном чтении или дебатах. Хозяин открывал секретным ключом длинный, обитый лосиной кожей сундук и гостеприимно делился с ксендзом своим богатством. Из бездонной пропасти тайника под свет вечерней лампы выкладывались старые, тронутые плесенью рукописи и пергаменты - средневековые прения о дьяволе и его свычаях и обычаях, трактаты о коварстве демонов, сборники экзорцизмов. Перед глазами свежеиспеченных приятелей раскрывались мрачные ретроспективы давно минувших веков, освещенные кровавым заревом костров инквизиции. Из непроглядных провалов мрака вздымался прельстительный силуэт нижнего владыки, с ликом, искривленным усмешливой гримасой, прикрывающей судорогу бесконечной боли. Перед их изумленными взорами вереницами проходили бесноватые женщины - нагие, бесстыдные, пожираемые похотью, они совершали омерзительные акты соития с дьяволом, творили кощунственные обряды…
Воин Христов вбирал в себя страшные страницы с ожесточением и страстью фанатика: в течение недели он освоил целый пласт демонологической литературы. Хромоножка подгребал угли и подливал масла в огонь - бросал в нужный момент меткое замечание, высказывал догадку, заполнял пробел. Услужливый, любезный и скромный, Павелек не выпячивал своих знаний, напротив, ловко прятался в тень, выдвигая на первый план монументальную фигуру сатаны.
Ксендз Дезидерий уходил от сундуков Хромоножки охваченный святым страхом Божиим, укрепленный в своей праведной ненависти к князю тьмы и настроенный еще воинственней. Проповеди его делались с каждым днем все суровей, все пронзительней свистели с амвона бичи его слов.
Примеру его последовали и прочие священники из окрестных храмов, особенно усердствовали монахи и миссионеры, амвоны дрожали от эха громовых стрел, пускаемых в искусителя…
А Павелек слушал и исподтишка похохатывал. Маленький, распотешный человечек…
Вскоре пришло время собирать плоды. Воистину буйными были они в тот год в винограднике Божьем, ветви ломились от гроздей набухших и сочных, хотя и слишком терпких на вкус. В исповедальни рвались толпы уставших покорствовать греху женщин, чтобы сбросить с себя бремя плотских утех, сладострастных слов и похотливых мыслей. В уши священников западали страшные, давно не слышанные признания, заливая краской стыда их лица. Изгнанный из трущоб, вытащенный из глухих закоулков душ, дьявол, казалось, мстил за нарушение вековой дремы, горделиво похваляясь своими победами. Грешники увязали в трясине, где грязь блуда смешивалась с горестью сокрушения…
Именно тогда Хромоножка подал отцу Дезидерию мысль об устройстве грандиозной процессии за пределами церкви - он предлагал повторение крестного пути в назидание верующим.
- Сами, ваше преподобие, прикиньте, - толковал Павелек, учащенно помаргивая левым глазом, - пора приступить к усилению воздействия. Пора вывести проповедь за церковные стены: в замкнутом пространстве все как-то ежится и теряется, а на воле есть возможность для широкого жеста, эффект получится потрясающий. Настоятельно необходим пафос пространства. Само физическое усилие, потребное для хождения по мукам, сделает свое дело, ваша паства не только душой, но и телом восчувствует Страсти Христовы, само собой возникнет подобающее настроение.
- Да, да, вы правы, нужен пафос пространства. Только где его найти, это самое пространство? Я полагаю, церковный двор не очень-то для этой цели подходит.
- Церковный двор совсем не подходит. А нельзя ли попросить отцов бонифратров уступить нам на великопостное время монастырский сад? Пространство подходящее, лучшего не попросишь. Какие террасы, какие завороты, сущий вертоград да и только!
Глаза ксендза загорелись энтузиазмом.
- Отличная мысль! Место отменное! Я нынче же переговорю с настоятелем.
Переговоры прошли удачно. Как только было получено от монахов дозволение, Хромоножка приступил к устройству пути для процессии и несколько дней почти не вылезал из монастырского сада. Окруженный толпою усердных плотников, добровольно вызвавшихся потрудиться ради благочестивого дела, он возводил на садовых опушках часовни, ставил кресты - оформлял места для помина Господних мук. В половине четвертой великопостной недели приготовления закончились, и на ближайшую пятницу, на седьмое апреля, назначен был крестный ход под открытым небом.
День выдался расчудесный. Весеннее солнце, описав по лазури дугу, тихонько склонялось к западу, над садом царила глубокая послеполуденная тишь. Около пяти часов огромная толпа верующих, собравшихся у садовых ворот, завела старинный "Плач Богородицы" и под водительством ксендза Дезидерия двинулась к месту первой муки.
Посыпанная гравием и песком дорожка змеилась вдоль садового взгорья, над ней склонялись голые еще сплетения деревьев, перекрывая небесный свод черной сетью ветвей и сучьев. Местами она расширялась в растоптанную полосу тракта, стены оврага расступались или пропадали совсем, открывая просторный вид на виднеющиеся вдали силуэты Карпат. Под закатным светом, отливающим кровью далеко на западе, звучала мелодия скорбной песни. Предвечерний ветер, приплутавший сюда с далеких вершин по речным руслам и скалистым проходам, принимал на резвые крылья и уносил вдаль древние и священные, напоенные материнской болью слова:
На спасенье всем рожденный,
В плоть земную облеченный,
Сын мой, Агнец мой закланный,
Раздели со мною раны!
Оброни хоть слово матери своей,
Данный мне от Бога, свет моих очей!
С пеньем дошли до места. На обширной, зарослями ежевики и бирючины обрамленной поляне стрелой возносилась к небу часовенка с изображением Христа в претории перед судом.
Песнь смолкла, недвижимо застыли переносные образа, люди припали к земле. Вперед выступила группа монахов в надвинутых капюшонах и дружно завела новую песнь:
Поразмыслите, верные христиане,
Сколь жестокое претерпел Исус наказание,
Без вины Его Пилат осуждает
И к разбойникам причисляет…
Тягучую и унылую, словно стон осеннего ветра, мелодию подхватил с противоположной стороны отряд пилигримов, громко повторив рефрен:
Без вины Его Пилат осуждает
И к разбойникам причисляет…