- У меня сегодня в восемь деловая встреча, - неловко солгал он. - Но завтра мы непременно закончим партию. Необычайно интересная сложилась ситуация. Надо бы ее запомнить. Как вы считаете?
- Продолжу с удовольствием, пан профессор.
И, еще раз внимательно окинув взглядом шахматную доску, мы расстались.
Возвратившись домой, я во второй раз - в том же, что и минувшей ночью, стиле - преобразил свою внешность и в одиннадцатом часу уже сидел в трактире. Стахур немного припозднился и пришел после меня, притом в скверном расположении духа. С места в карьер он заказал два абсента с ромом и опрокинул в себя один за другим: судя по всему, хотел захмелеть. И точно - после полуночи ему было уже море по колено. Улучив подходящую минуту, я увлек его в сторонку и предложил сыграть в шахматы.
- Понимаешь, - закинул я удочку, - мне подсунули вчера одну шахматную головоломку. Я пытался разобрать партию со знакомым, да пришлось отложить - не хватило времени. Последнее расположение фигур я запомнил, чтобы потом закончить ее. Очень любопытный расклад, может, разберем на пару? Возьмешь себе белые, у них позиция выигрышней. Ну как, Стахур, сразимся?
- Ладно, писатель, - согласился он, слегка польщенный, - расставляй, да только поживее, а то мне сегодня позарез нужно одно дело провернуть.
Я начал расставлять фигуры, воспроизводя ситуацию не доигранной с профессором партии. На память я никогда не жаловался, и вскоре черные фигуры были расставлены. Перейдя затем к позиции противника, я умышленно допустил неточность, поставив три фигуры не на свои места.
Стахур внимательно осмотрел доску и поднял на меня пытливый взгляд.
- Как зовут этого твоего знакомого, с которым ты не успел разобрать партию? - спросил он с любопытством.
Я с безразличным видом назвал свою собственную фамилию.
- Ага, ну да, так оно и есть. Знаешь что, дорогой Джежба? Или тебя, или того молодого врача подвела память. На трех клетках ты ошибся.
И он молниеносно переставил фигуры куда следует.
Хотя я был к этому готов, все же не мог скрыть изумления. Стахур, уловив его на моем лице, самодовольно рассмеялся.
- Ну что, ведь именно так они и стояли?
Я с готовностью признал его правоту.
- Но как, черт подери, ты догадался? Техника игры тут ни при чем. Ошибки, допущенные мною, нисколько не противоречат шахматной логике.
- Знаешь что, Джежба, - сказал он, помолчав, - давай отложим эту твою задачку. Сегодня у меня не то настроение, не могу сосредоточиться. Лучше займемся кое-чем другим. Ты даже не представляешь себе, до чего небывалое дело ты случайно затронул со своей шахматной головоломкой. Но я тебе задам другую, еще почище, какая и не снилась нашим мудрецам… Зузя, дорогуша, принеси-ка еще стаканчик! - окликнул он проходящую мимо официантку и крепко облапил ее.
Девушка, привычным движением выскользнув из его объятий, вскоре вернулась с заказом. Стахур усадил ее к себе на колени и, так и сяк потискав, отпустил на свободу.
- А теперь лети себе восвояси, голубка. - И, проводив ее взглядом, обернулся ко мне: - Девчонка что надо. Какое тело! Фирменное блюдо, фрикасе! Советую тебе, писатель, приударить. Не пожалеешь. Ну да ладно, сейчас не до того. Давай-ка лучше подискутируем sub specie aeternitatis. - Вытянув во всю длину ноги, он отхлебнул глоток абсента и уставился на меня с необычайно таинственным видом. - А знаешь ли ты, Джежба, с кем твой доктор играл в шахматы?
- Откуда мне знать? Я его партнером не интересовался.
- Со мной.
Стахур с явным удовольствием наблюдал за впечатлением, произведенным его словами.
- Да ладно тебе! Шутишь или за дурака берешь?
- Никаких шуток. Пан доктор вчера вечером около семи играл эту партию со мной, vulgo с профессором Челавой.
- Врешь, Стахур. Челаву я знаю по университетским занятиям, правда, не лично; когда-то он читал нам лекции по психопатологии.
- Великолепно! Замечательно! Приветствую тебя, возлюбленный мой ученик! - И Стахур с утрированной радостью заключил меня в объятия.
- С ума сошел?
- Ни в коем разе. Стахур и профессор Челава - одна и та же личность, только в двух оболочках, то бишь в двух телах. Понимаешь, голуба?
- Ни черта…
- Non fa niente, ragazzo mio, non fa niente. Объясняю тебе на примере, быть может и грубом, топорном, но для здешней обстановки очень даже уместном. - Он взял грязный бокал из-под пива, отлил в него немного абсента из своей рюмки и поставил обе склянки передо мной. - Видишь эту драгоценную влагу?
- Да, ну и что?
- А то, что сквозь стенки бокала она выглядит мутной, в рюмке же - прозрачной как слеза. Правильно? А ведь и тут и там жидкость одна и та же. Вопрос обрамления, голуба, вопрос оправы. Общий вид и впечатление - это результирующая от содержания и формы, хотя содержание здесь одинаковое. Потому что форма, дорогуша, тоже заявляет свои права, да и как мне не любить свое тело, хотя оно и в синяках от ночных потасовок, в рубцах от поножовщин, как мне не любить свою обрюзгшую от попоек и безделья плоть! Ну, соображаешь наконец?
- Соображаю.
- Слава Богу… пардон, демону жизни, в Бога я не верю. Писатели, они такие. Все как есть соображают, все приемлют, кроме прегрешений против искусства. Так вот, чтобы понять этот случай, наберись терпения и слушай.
Он отхлебнул из рюмки и неспешным тоном начал свой рассказ:
- В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году, двадцатого февраля, в городке N появился на свет диковинный каприз природы: у одной супружеской четы родились двое мальчиков-близнецов, сросшихся бедрами. После, казалось бы, благополучно проведенной операции один из них впал в странное, мертвенное оцепенение и лишь через двенадцать часов очнулся от своего смертного сна, зато теперь у второго младенца повторились в точности все симптомы, наблюдавшиеся у брата, и так каждые двенадцать часов. Церковники при крещении были неприятно озадачены, консилиум же ученых и медиков живо заинтересовался феноменальным случаем и в конце концов изрек: вероятнее всего, мы имеем дело с некоей личностью, эмпирически существующей в раздвоенном состоянии. Дескать, психическая и духовная энергия, питающая наши тела, едина и неделима, отсюда, скажем, и общая память, зато физические процессы протекают в двух абсолютно различных и самостоятельных организмах. Каждый из нас как эмпирическая личность представляет собой результирующую двух этих субстанций, одна из которых для нас обоих едина и неразделима.
Так вот, писатель, плод такого каприза природы у тебя перед глазами: мой организм, склонный к сексуальной возбудимости, основательно повлиял и на склад характера - в отличие от брата я человек развратный. Быть может, отсюда и мое влечение ко всякой грязи и мерзостям жизни. Но память и ум - наше общее достояние, и тут мы с ним всегда были и будем равны.
В отличие от брата я изначально был человеком ночи, всегда чурался дневной жизни и ее дел. Ночь, можно сказать, с колыбели простерла надо мной свои крыла.
Надеюсь, ты поймешь всю трудность нашего существования. Мы потеряли родителей на семнадцатом году жизни. Он, то бишь я в обличье нынешнего профессора Челавы, был наделен характером холодным, бесстрастным, как бы бесполым. Поэтому он больше склонялся к занятиям наукой, да и деловитости ему хватало. Мы выехали за границу. Следы наши потерялись.
Он заботился обо мне… Ха-ха! Заботился! Чтоб его черти побрали! Стыдился меня, скрывал, держал в тайне от людей сам факт моего существования.
Я сразу же покорился, будто какая тварь бессловесная, да и немудрено: ведь у нас на двоих один ум, один spiritus movens, одна память. Он поработил мое тело. Правда, отчасти я сам попался на крючок, а все из-за рано проявившихся дурных наклонностей. Из меня получился отменный завсегдатай злачных мест, насильник, выродок; если хочешь знать, уже не одна человеческая жизнь на моей совести… ха-ха, на совести. И разные другие грешки. Все как-то удавалось выйти сухим из воды, спрятаться в тень.
- А он не пытался от тебя отделаться?
- Пытался - на первых порах; потом ему пришла в голову дьявольская идея, после чего я стал ему необходим. Он, вишь, заделался профессором университета, крупным психологом и надумал - чтобы было о чем вещать с кафедры - бесстыдно эксплуатировать мой интимнейший опыт. Мерзавец! Удобно устроился, располагая двумя телами. Сколько уж лет я сплю в закрытом, неотапливаемом кабинете, живу лишь по ночам, да и то на жалкую горсть грошей, перепадающих с его барского стола! Сквалыга! Даже одеться толком не во что. Хожу в его обносках. Кровосос!
- И долго он собирается тебя держать в таком близком соседстве? Вы ведь небось знаете мысли друг друга, вплоть до самых мимолетных.
- Само собой. Подумать только, Джежба, этот эгоист в профессорской скуфейке решил сделать из нас обоих, главным образом из меня, научную проблему и работает над нею уже много лет. Дело идет к концу, и я для него теперь выжатый лимон, не сегодня-завтра он захочет от меня отделаться. Ну ничего, я его опережу!
Глаза Стахура дико сверкнули. Меня бросило в дрожь.
- Но ведь ему должно быть известно о твоих планах?
- Натурально.
- Почему же он тогда не принимает мер предосторожности? Ему что, нравится играть с огнем?
- Ха-ха! Вот именно. Пан профессор заблуждается в своих расчетах. Слишком полагается на наш общий spiritus movens, нашу единую сущность. Отчасти он прав. До сих пор меня всегда удерживало от решительного шага какое-то внутреннее сопротивление. Но организм тоже просит, даже требует свое - да, дорогой мой Джежба, вот эта потасканная, не принимаемая паном профессором в расчет плоть. Я сегодня пьян и силен. Он перегнул палку. Последний эксперимент должен был заложить последний камень в здание его трудов, торжественно увенчать их, но эксперимент позорно провалился; сегодняшняя ночь окончательно и бесповоротно толкнула меня к бунту, высвободила подспудные темные силы, и они уничтожат его. Как раз сегодня я решил все поставить на карту, потому и разоткровенничался с тобой. Ты ведь меня не выдашь?
- Будь спокоен. А что за эксперимент?
- Ха-ха! Любопытный опыт, единственный в своем роде. Поставленный на Ванде Челавовой. Этот человек, холодный как рыба, можно сказать, бесполый, женился на красивой женщине, красивой и молодой. И обрек ее на страдания, принося в жертву своей великой науке. Я, конечно, знал о ее существовании, представлял себе ее внешность. Она бы чертовски мне подошла… Ты-то понимаешь, что значит для такой натуры, как я, вожделение, страсть? Сначала он внутренне сопротивлялся, не позволял даже входить в спальню. Но вожделение мое росло, бешеная страсть, на какую сам он был неспособен, пожирала меня. Наконец он сдался и позволил мне видеть ее по ночам: решил, знаешь ли, даже из этого выгоду извлечь, создать еще один конфликт в нашем симбиозе и заполучить любопытнейший материал, дабы подвести черту в своих исследованиях; заодно собирался и здесь испробовать свою власть надо мной.
Долгое время я просто заходил и смотрел. Женщина сначала не знала о моих ночных визитах и лишь вчерашней ночью, заметив меня, спряталась в соседней комнате. Только никуда она от меня не денется. Сегодня я уже попытался было взломать дверь, но она стала кричать и чуть не разбудила жильцов, так что пришлось уйти. Теперь вот пью для куражу. Очень уж она меня раздразнила. Это для них обоих плохо кончится. С сексом, дорогуша, шутки плохи. Сегодня я еще вернусь… Для начала разделаюсь с Вандой, потом заберу деньги, ну а его задушу как собаку. Если я сейчас этого не сделаю, завтра он то же самое сделает со мной.
На последних словах Стахур вскочил и с вызовом уставился куда-то вдаль невидящим взглядом. Вид у него был страшный. Острые белые зубы, как клыки разъяренного вепря, поблескивали меж искривленных в ярости губ, слипшиеся волосы космами свисали на лоб.
- Ты прав, - сказал я, с трудом напустив на себя циничную невозмутимость. - Я тебе помогу.
- Ты? - Он взглянул на меня с благодарностью. - Спасибо тебе! Хороший ты парень. - И он пожал мне руку. - А теперь в путь! Поздно уже, шесть часов. Время - наш враг.
Мы вышли.
Стоял ясный, солнечный рассвет. Город шелестел говорком пробуждающейся жизни. В закоулках мелькали невзрачные женские фигуры, из притонов украдкой выскальзывали ночные гуляки. Мимо прошел бродяга, широко зевнул, распрямил усталую спину и поплелся по тротуару дальше. На мостовой скрежетали под грудами овощей тележки торговцев, разрывал тишину тяжкий грохот городских фургонов.
На горизонте вились ранние фабричные дымки, то и дело заслоняя красный солнечный диск, висевший над приходским костелом. Свежий холодок рассвета заставлял поеживаться, разливал в воздухе резкий запах озона.
Стахур шел нервным торопливым шагом, то и дело поглядывая на часы. Я в молчании поспешал за ним. Около семи мы уже входили в калитку. К счастью, на лестнице никого не было. Стахур открыл кабинет, пропустил меня внутрь, замкнул за собой дверь в коридор и, ни минуты не мешкая, вошел со мной в спальню.
Сердце у меня стучало как молот, кровь пульсировала в висках. В спальне мы застали погруженного в сон профессора, пани Ванды не было; очевидно, замученная событиями этой ночи, она еще не проснулась.
Стахур, впившись хищным взглядом в спящего, показал мне на него.
- Вот он. Удавлю как пса.
И он уже двинулся к постели, вытянув вперед руки, но тут я быстрым движением вытащил из кармана браунинг и, повернув его за плечо к себе, крикнул:
- Ни шагу дальше!
Стахур дернулся, но прижатое к груди дуло револьвера усмирило его.
- Ха! - прошипел он сквозь зубы. - Ты кто такой, подлый предатель?
Я назвал свое настоящее имя.
Стахур впился в меня пронзительным взглядом - и вдруг все понял.
- Сволочь, паскуда! Пан доктор, значит? - процедил он с пеной на губах. - Тоже экспериментатор? Из той же гнусной породы, что и этот, в постели! Его ученик! Отпусти меня, а то я такой шум подниму!
- Зря упрашиваешь, теперь уж и так скандала не избежать.
- Отпусти меня, ради всех святых! - простонал он, меняя тон. - Этот мерзавец убьет меня, когда проснется.
- Успокойся. Я только предотвратил преступление. А теперь будем ждать.
Не успел я договорить, как дверь из салона открылась и на пороге с револьвером в руке возникла пани Ванда, белая как стена.
- Пожалуйста, не волнуйтесь, - успокоил я ее. - Он в моих руках. Подождем до восьми.
Пани Челавова уселась в кресло у кровати, испуганно поглядывая то на нас двоих, то на мужа, то на часы. Так, в молчании, истекло сорок пять минут, бесконечных, как столетия. По мере того как стрелки приближались к роковому часу, тревога Стахура все возрастала, переходя в отчаяние. Он умолял отпустить его. Я старался успокоить его, заверял, что в моем присутствии с ним ничего не случится. Но их очной ставкой в интересах третьего лица я не мог пожертвовать - надо было окончательно распутать этот узел. Тем не менее Стахур несколько раз пытался вырвать у меня из рук оружие. Ему это не удалось. Без пяти восемь бедолага впал уже в совершенно паническое состояние, выглядел почти невменяемым. Застывший его взгляд не отрывался от циферблата часов, следя за неумолимым бегом времени, пальцы были судорожно сплетены. Вдруг зрачки у него закатились, весь он словно окоченел и, выскользнув из моих рук, рухнул на пол.
Часы пробили восемь.
Я услышал тихий вздох облегчения, вырвавшийся из груди пани Ванды:
- Уснул.
И в тот же самый миг дрожь жизни пробежала по мертвому телу профессора, он сел на кровати, потирая глаза и лоб. И вдруг, сбросив с себя остаток сна, сразу все понял. Окинул прояснившимся взглядом нас обоих, трупом лежащего на ковре бродягу и мгновенно все для себя уяснил. Решение молнией сверкнуло в стальных пронзительных глазах. Одним прыжком метнулся он к жене, поднял брошенный ею на пол револьвер и, не успел я что-либо сообразить, пальнул в Стахура. Выстрел был меткий: едва не разнес спящему череп. Стахур даже не вздрогнул.
А профессор Челава неожиданно ухватился руками за голову, сжимая ее в том месте, где у убитого зияла рана. Спустя какое-то время он разжал ладони и, взглянув на дрожавшую как тростинка жену, прошептал:
- Эффект отражения.
На лбу его расплывалось круглое багровое пятно, словно от сильного удара. Прервав молчание, он повелительно бросил жене:
- Уйди отсюда, Ванда, тебе лучше не смотреть на это. Никакого убийства здесь нет: я был вправе распорядиться по своему усмотрению этим телом.
Женщина вышла.
И тогда Челава обратился ко мне:
- Пан доктор! Благодарю за помощь и спасение. Проблема моей жизни теперь разрешена. Прошу вас быть свидетелем в этом необычном деле. А сейчас надо срочно уведомить власти и убрать труп.
И он окинул мертвого Стахура странным, загадочным взглядом.
Посмотрел на него и я, скованный ужасом и изумлением. И неожиданно меня пронзила глубокая боль: мне стало жаль этого пришельца из ночного злодейского мрака, этого великого pauvre diable, рожденного капризной природой себе на забаву.
Отвесив поклон, я молча удалился.
Спустя две недели перед судом города Р. предстал профессор Вл. Челава, он же Ст. Челава, обвиняемый в убийстве. После проведенного расследования и слушания свидетелей подсудимого оправдали двадцатью тремя голосами против трех.
А через два года Лондонское научное общество опубликовало труд проф. В.С. Челавы под названием: "The Soul and the body or The history of a man with two bodies. The problem of my life". К тексту автор приложил две фотографии: свою и Стахура.
САТУРНИН СЕКТОР
Меня выследили! Пронюхал и взял след! Живу я столь уединенно, столь чужд мирской суете - и вот на, тебе, кто-то издалека постоянно наблюдает за мной. В потоке вечного бытия вынырнул факт, близко до меня касающийся, до меня, "безумного индивида" - таково заключение людей здравомыслящих. Странно все это! Странно!
В одной из солидных газет от 20 июня так называемого текущего года (используя их летоисчисление) появилась статья под названием "Эволюция времени". Автор подписался инициалами С.С. Работа изложена язвительно, сильно и уверенно, как положено тем, кто крепко держится жизни и по шею погряз "в действительности". Сама статья мне не интересна - точка зрения автора, разумеется, "реальная", по сю сторону могилы выпестованная: панегирик человеческому интеллекту и его триумфам.
Публикация настораживает совершенно по иным соображениям. Это выпад против меня, удар по моему пониманию так называемого времени. Неизвестный автор, восхваляя время, всячески опровергает мои аргументы, каковые - увы! - изучил досконально. А откуда бы ему так хорошо эти аргументы знать? Опять же странно.