Через несколько мгновений, вывернувшись, вынул сначала голову, а потом, чрезвычайно осторожно, на вытянутых руках вынес из отверстой мраморной пасти того, кому принадлежал взгляд, так поразивший Марту. Тревор бережно уложил его пол, и по тому, как он обращался с телом, было ясно, что оно невесомое, как кукла из папье-маше или картона.
- Ростовщик, - произнес Тревор, и она кивнула, не в силах оторвать от него глаз.
В момент своей гибели это был человек умеренного сложения, приблизительно сорока с небольшим лет. Кожа его задубилась и ссохлась, как пергамент, так что черты лица вполне сохранились, и по ним можно было прочесть характер, опасливый, осторожный, даже трусливый. Лоб его был высок, не слегка крючковат, рот и щеки сокрыты черной, курчавой легкой проседью бородой. Довольно длинная, дюймов в семь борода прядями ложилась на грудь, волосы, тоже тронутые сединой, доставали до плеч. Глаза, встретившие взгляд Марты сейчас исчезали, буквально испарялись, превращаясь в две печальные черные дыры. Он был одет так, как одевались торговцы тех времен: в кафтан и панталоны до колен из грубой темно-коричневой шерсти, под кафтаном - черный жилет, длинные черные шерстяные чулки. На одной ноге еще держался не уклюжий башмак с потемневшей, видимо, оловянной, пряжкой; другой башмак он потерял. У кистей рук виднелись оборки пожелтевшего полотна, без кружев, и под бородой - такой же жабо. Он надел все свое самое лучшее, по его скромным понятиям, для разговора с де Маньи, конюшим его патрона и покровителя, и в том же наряде был брошен в эту могилу, на гроб ее законной хозяйки. Это был последний дар мужа, его последняя, обращенная к Шарлотте шутка, ее последний сожитель…
Глава 18
От мыслей об изощренной мести принца Марту отвлекло еще одно обстоятельство. Нигде: ни на теле Якова, ни на его одежде, ни даже на светлых оборках рубахи - не было старых пятен крови.
- Что они с ним сделали? - пробормотала она.
- Что?.. А! - Тревор встал на колени и перевернул тело. На затылке ясно виднелась глубокая вмятина размером с раздавленное яйцо. Они помолчали, и Тревор снова перевернул тело лицом вверх.
- Он должен быть в специальном кармане, - проговорил Тревор, - или в мешочке на шее. - И Марта снова подумала, что он знает о таких вещах не меньше ее, а может, и больше. - Ну, давай попробуем. - Он осторожно просунул пальцы под воротник Якова. Марту покоробило, но она переборола себя: уж слишком давно то, что лежало на полу, перестало быть человеком. Но все-таки это зрелище - обыск покойника - неприятно накладывалось на воодушевление удачи, и ей стало не по себе.
- Вот он, - почти сразу сказал Тревор, тихонько, но неумолимо вытягивая тесемку. Тут борода Якова шевельнулась, как живая, указывая, что предмет на конце тесемки пополз вверх, потом он зацепился за что-то, и Тревору пришлось расстегнуть жилет и засунуть руку под рубаху, чтобы освободить его. Борода на мгновение приподнялась, и Марта увидела ворот полотняной рубахи, окольцовывавший сухую, бесплотную шею. - Вот, - он потянул вверх и в сторону и вытащил из-под воротника маленький темный мешочек - кажется, кожаный, затянутый шнурком. Марта ждала, что он снимет тесемку с шеи, но Тревор осторожно положил его на грудь Якова, прямо на пряди бороды, и мешочек улегся там, подобно кулону на цепочке. И, спрашивая себя, почему он это сделал, Марта заметила вдруг, слегка удивившись, что его трясет, как в лихорадке.
- Ты - Тревор отстранился и встал на ноги, отдавая ей, как и раньше, право первенства.
- Нет, ты, - мотнула головой Марта. Тогда он снова опустился на колени и склонился над телом. Движения его внезапно стали порывистыми - он еле сдерживал нетерпение. Когда попытка расширить отверстие мешочка не удалась, он яростно рванул шнур. Но усилия были излишни - старая кожа под пальцами расползлась, открыв небольшое нечто, завернутое в кусочек ткани, шелка или полотна - не понять. И чуть только Тревор коснулся ее пальцем, ткань рассыпалась в прах… Тут Тревор вновь поднялся с колен. В молчании смотрели они на камень. Драгоценность, и впрямь нетленная, как говаривал мистер Брезертон, лежала на останках бренной плоти Якова, на прядях его волос. Это был кабошон приблизительно в дюйм длиной, формой очень похожий на огромную каплю крови, полированный, абсолютно симметричный в своем нагом совершенстве, нагом, ибо лишен оправы. Он лежал, сияя и посверкивая, как бы празднуя освобождение из долгой тьмы, и был какого-то трудно определимого оттенка густого светло-вишневого, местами сливово-красного, мягкого тона, но яркий. Свет пульсировал в нем, и казалось, что он дышит. Его маленькое и словно живое тельце хранило в себе пучину огня, в которой можно было утонуть с головой, и светилась в его глубине, как удачно заметил 250 лет назад Джон Харрингтон, слеза, причем не радужным блеском алмаза, а розовым, ярким блеском, много светлее цвета самого камня. Это был не просто рубин редкой красоты. Это было нечто завораживающее, единой венное в своем роде чудо, которое просто не с чем сравнить, потому что нет ему в мире никакого подобия.
- Значит, де Маньи не успел его снять, - подумала вслух Марта.
- Что? А, да, - и Тревор заговорил быстро и нетерпеливо. Поначалу она ни слова не поняла, но звук его голоса заставили включиться.
- Как мы это сделаем? - говорил он, и по сердитой, повышенной интонации она поняла, что он говорит это не в первый раз.
- Сделаем - что? - отозвалась Марта устало, и он, теряя терпение, повторил еще раз:
- Как мы поступим с рубином? Он застал ее врасплох.
- Не знаю. Я не думала…
- Не думала?
- Да, как-то не задумывалась, что будет, когда я его наш.
- Ладно, - оборвал ее Тревор. - Зато я задумывался. Уверяю тебя, я все обдумал. Смотри. - Тон его стал резким, командным. - Трудность не в том, чтобы увезти его в Англию или Америку. Ты просто возьмешь его с собой, и все. Никто не узнает. Это пустяки. Трудности, - принялся отбивать ритм указав тельным пальцем, - трудности начнутся тогда, когда мы попытаемся продать его в Америке. То есть когда ты попытаешься, - поправился он.
- Когда я попытаюсь… сделать что? - тупо переспросила она.
- О, Господи! - Такая несообразительность действовали ему на нервы. Конечно, продать его! А что еще ты собиралась с ним сделать? Повесить себе на грудь? Или на стену?
- Не знаю. Ничего я не собиралась, - обиделась она. - Я вообще не готова к… к чему-то такому. Я должна подумать.
- Не надо, - снова перебил он. - Говорю тебе, я уже все обдумал. Слушай. - Он глядел на нее, не отрываясь, словно гипнотизировал. - Ты поживешь здесь еще с неделю. Я как бы случайно встречу тебя где-нибудь и обязательно при свидетелях. Потом мы пойдем погулять. Посетим всех антикваров и блошиный рынок, все лавчонки, где продается старье. Сделаем вид, что ты собираешь красное стекло, все, что похоже на богемское, подвески от старых канделябров и жирондолей, - здесь всюду полно этого барахла. Ты купишь целую кучу всего такого и повезешь в Лондон, а потом и в Америку. В один прекрасный день начнешь мыть и перебирать свои сокровища, а они вечно в пыли, и обратишь внимание на эту стекляшку. Понесешь ее к ювелиру, и когда он определит, что это, я думаю, ты будешь в полной безопасности.
- Но… - начала она, и напрасно: в его механически увереную речь нельзя было втиснуть и слова.
- Под безопасностью я подразумеваю, что никому в голову не придет усомниться в твоих правах на камень. Это историческая ценность, и в обычном случае со стороны Германии могли бы быть претензии. Разговоры о расхищенном национальном достоянии и прочее. Однако, - тон его был одновременно и вкрадчивым, и назидательным, - однако в Германии нет единого правительства, и, черт побери, это удачно! Далее: я буду твоим свидетелем. Я был с тобой, когда ты его покупала. Я удостоверю факт законного приобретения. Поняла? Это будет выглядеть просто как счастливая случайность. Камень неизвестно как исчез и так же, неизвестно как, появился на свет Божий, а главное, в том же самом месте, где исчез. Единство места действия прибавит нашим показаниям убедительности. Так что все складывается превосходно. - Но… - попробовала она еще раз, и снова он не стал ее слушать.
- Знаю-знаю, что ты хочешь сказать. Время. Конечно. Я тоже думал об этом. Разумеется, вернувшись домой, ты очень не скоро обнаружишь этот камешек. Поспешность вызовет подозрения. Полностью с тобой согласен. Из соображений благоразумия придется выждать. Месяцев шесть, может быть, год. Конечно, это будет мучение, но оно того стоит. И чем дольше ты выдержишь, тем труднее им будет что-то доказать. Ну, забросила свои стекляшки и забыла о них. Потом, через год, нашла и стала перебирать - звучит естественно и невинно, верно? Но козырная твоя карта - я. Я буду подкреплять твои показания. Я нужен тебе, дорогая. - Он улыбнулся, и улыбка, подчеркнув его болезненный вид, сделала его похожим на призрака. - Я тебе нужен. Тебе без меня - никак. И как только я удостоверю законность твоего владения камнем, никто не сможет помешать тебе выставить камень на продажу. Тут-то мы и получим свой приз. Ни минутой раньше.
- Мы? - с силой перекрыла она этот словесный поток. - Мы?!
Он помолчал немного, потом непринужденно заговорил: - А почему же не "мы"? - и улыбнулся ей своей мертвой улыбкой. - Вряд ли ты сможешь доказать без меня, без моего свидетельства, что купила его здесь, на блошином рынке. Без меня тебе не поверят. Таким образом, я оказываю тебе довольно значительную услугу. Поэтому, - его правая бровь немного поползла вверх, что совсем недавно тронуло бы ее до слез, - поэтому я заслуживаю кой-чего за труды, не так ли? Работник стоит своей цены. Я мог бы запросить половину того, что ты выручишь, - он сделал паузу, потом с эффектным, решительным жестом заявил: - Но, в конце концов, это не моя, а твоя находка. Буду справедлив. Скажем, треть. Это честно, не так ли? 3начит, треть.
- Понятно. Но ты забыл об одном.
- Да? Что такое?
- Если камень и принадлежит кому-то, - подчеркнуто выразительно произнесла она, - так это мистеру Мак-Ивору.
- Что?!
- Он послал меня сюда, и он заплатил мне.
- О, Господи. - Тревор разглядывал ее так, словно не верил своим глазам. - Не хочешь ли ты сказать, что будешь такой невообразимо прекраснодушной дурой и отдашь камень Мак-Ивору, у которого, кстати, и без того полно миллионов, только потому, что он тебе заплатил? Он что, за несчастные несколько фунтов купил тебя, как рабыню, со всеми твоими потрохами придачу?
- То есть, - безмятежным тоном перебила она его, - я должна сказать ему и мистеру Брезертону, что ничего и нашла, а потом объявить всему миру, что все-таки кое-что обнаружила? Так, да? И как это, по-твоему, выглядит, а? Чем пахнет?
- Не понимаю, почему тебя это волнует? - перебил он. Это вообще никому не интересно!
- И ты думаешь, они не поведают всему свету, что наняли меня искать рубин? Думаешь, не опозорят меня с этой смехотворной байкой про блошиный рынок? Думаешь, не поймут, что я нашла рубин на деньги и по поручению Мак-Ивора и просто попридержала, пока стряпала это убогое вранье? Ты что всерьез думаешь, что они такие идиоты?
- Но это же будет через год! - закричал он. - Да за год может случиться все, что угодно! За год старые хрычи сто раз могут помереть или… - Ну, ладно, если хочешь, жди дольше, чем год. Оба они старики, им осталось недолго, и когда они умрут, мы будем как у Христа за пазухой. Ни одна душа не узнает…
- Я не о них думаю, - пробормотала она. - Совсем не о них я думаю…
Впервые он замолчал в замешательстве, и когда эхо донесло до Марты ее собственные слова, она отчего-то сама странно смутилась. Но смятение быстро прошло, едва она поняла, что приняла решение сразу, как только увидела рубин, а не когда заговорил о нем Тревор. Это неосознанно принятое решение теперь четко оформилось в мозгу, потому что она все время незаметно; для себя о нем думала.
- Не будешь ли ты любезна, - с нарочитой мягкостью произнес Тревор, сообщить мне, что ты имеешь в виду?
Марта не ответила сразу, заглядевшись на "Глаз Кали". Он был невелик, но явился причиной больших несчастий: за него заплатили жизнью Шарлотта и де Маньи, Яков и трое неизвестных в простых гробах; из-за него сотня людей лишилась крова накануне зимы, - и всему этому был виной камешек длиной в полпальца! Триумфально сверкая на грубой ткани кафтана, на рядах волос с проседью, он казался ей теперь не прекрасным, отвратительным, воплощением дьявольских сил, не вполне растраченных в прошлом. В нем явно крылись не только былые, но и будущие злодейства. Во все времена он будет притягивать к себе жадность, предательство, позор, жестокость, Смерть. Внезапно она возненавидела его, как живого. Впрочем, он и был существом, живущим своей недоброй, отдельной от всех жизнью.
- Объяснись же, о чем ты? - настойчиво и нетерпеливо спрашивал Тревор. - О чем же ты, если не о стариках?
- Я думаю, - неуверенно сказала она, - я думаю о тех, кому рубин принадлежит на самом деле… О них. - Теряясь под его взглядом, она, тем не менее, указала сначала на надгробие, потом на Якова.
- Ну и ну, - протянул он.
- Они заплатили за это! - перебила она, со злостью убеждаясь, что плохо выражает то, что так хорошо понимает. - Камень - их, их по праву.
- Погоди-ка, дорогая моя, - отчеканил Тревор слово за словом, глядя на нее так, будто впервые увидел. - Ты хочешь сказать - или мне померещилось? что намерена оставить рубин здесь? Просто уйти и забыть о нем?
- А почему нет? - Она мужественно встретила его взгляд. - Что от него хорошего, кроме убийств, грабежа и неприятностей? Ведь на всех, кто владел им, он навлекал беду! - Она искренне хотела, чтобы он понял. - Тревор, разве ты не видишь? Это все равно, что выпустить убийцу, или инфекцию, или… Марта! - Слово упало, как удар топора, и она смолкла на полуслове. - Слушай меня и не перебивай. Ты имеешь хоть какое-то представление о том, сколько такая штучка стоит?
- Такое же, как и ты, - огрызнулась она.
- Как минимум двести тысяч фунтов, - продолжал он, не обращая внимания на ее реплику. - Причем без учета его исторической ценности. В долларах это будет… полмиллиона, так? Больше даже, чем полмиллиона, - он втуне ждал подтверждения своим выкладкам. - Марта, подумай. Это - безопасность, уверенность и комфорт на всю твою жизнь, пока хватит сил наслаждаться ею. Роскошь, удовольствия, возможность делать все, что угодно, и не принадлежать никому, кроме себя. Ни боссов, ни благодетелей с их идиотскими расспросами, - голос его дрогнул от ненависти. - И ты хочешь сказать, что готова отказаться от этого?
- Но это не мое, - все еще терпеливо повторяла она, - вещь, которую меня наняли искать. Поэтому я должна либо доставить ее мистеру Мак-Ивору, или оставить там, где нашла, держать язык за зубами. Другого выхода нет.
- Господи! - сорвался он. - По-моему, кто-то из нас сумасшедший. Неужто ты откажешься от такой удачи, от целого о стояния?
- Но ведь тебя это не касается! - Она повысила голос, в глубине души поражаясь тому, что делает: невероятно, она посмела восстать против Тревора! - Это мое дело. Мое и только моё! Я работала, я его искала и нашла, и тут ты входишь и командуешь, что мне с ним делать…
- Конечно, командую, и для твоего же блага. Просто необходимо, чтобы кто-то привел тебя в чувство.
- Благодарю покорно, - холодно произнесла она, но спохватилась, стоит ли так уж иронизировать над его нежданной заботой? Она все еще подчинялась инстинктивному стремлению оберегать его от всего неприятного. - Тревор, сказ она сдержанно. - Решать - мне, и я решила.
- Нет, не решила, - так же спокойно возразил он.
- Нет, решила. - Оба они, как сговорившись, старательно избегали малейшего намека на злость или раздражение. - Прости, если тебе это не по вкусу, - трудно все-таки совсем избежать сарказма, - но я не хочу собственными руками бесповоротно сгубить свою профессиональную репутацию.
Он вдруг притих, но не так, как раньше, а на глазах обратясь в незнакомца, причем враждебно настроенного. Потом почти вкрадчиво осведомился:
- Кто тебе рассказал? Она смотрела, не понимая.
- Кто рассказал тебе?
- Что рассказал? О чем?
- Ну, не надо притворяться, - мягко укорил он. - Особенно после того, что ты сейчас сказала.
- А что я сказала? - изумленно спросила она.
- Ты сказала: "я не хочу собственными руками сгубить свою профессиональную репутацию", - процитировал он, еде лав особое ударение на "я". - Это намек, не так ли, радость моя?
- Я не говорила этого. То есть я не так это сказала. Я только сказала, не хочу портить себе ре…
- Ударение, - перебил он. - "Я не хочу". Эмфаза. Я же не глухой.
- Но я не имела в виду.
- Я знаю, что ты имела в виду, - по-прежнему мягко перебил он.
Они помолчали. Марта, вне себя от удивления, не знала, что и думать, но чувствовала, что случайно, помимо воли, ступила на опасную почву. Она поняла это по его взгляду - холодному, мучающему. Таким она еще никогда его не видела. - Значит, ты все знала обо мне. - Он улыбнулся. - Конечно. Я должен был догадаться, что найдутся добрые души тебя просветить. Кто? Кто, Марта? Скажи мне. Она недоуменно покачала головой.
- Эдмондс? Лесли? Соунс? Ну конечно, Соунс. - Он улыбнулся еще шире, и ей стало вдруг страшно. - Я просто слышу, как он предупреждает тебя не приближаться к парии, к неприкасаемому. Да. Я попался. В самом начале того, что принято надавать головокружительной карьерой. Я не сделал ничего чудовищного - не более того, что благополучно сходит с рук большинству. Просто они не попадаются. А я попался. Не повезло. С тех пор я - белая ворона. Все было кончено прежде, чем началось… Так же, как у этой красотки на гробнице. - Его улыбка остановилась уже не улыбкой - оскалом, и это было ужасно. - Так, с тех пор для меня все двери закрыты. Я прозябаю на чужие по дачки…
- Тревор, - перебила она. - Не надо, я не хочу слышать об этом.
- Всякая грязная работенка, поденщина, пустячные поручения - приклей там, зачисть здесь - вот мой удел. При этом они так осторожны, что не доверяют мне ничего, имеющего хоть какую-то ценность. О, эта их доброта! Я бы вбил ее им в глотки! - Он больше не контролировал себя, его несло. - И Соунс присматривает за мной во имя былой дружбы с моим отцом! Таскает меня в этот клуб, мавзолей чертов, будь он неладен! Почти забытая сцена вспомнилась Марте. Теперь она поняла, почему ей показалось тогда, что один из мужчин по-родительски опекал другого, угрюмого. Впечатление было верным, несмотря на все ее тогдашнее неведение.
- И ты пытаешься убедить меня, что ничего не знала? - Он все больше пугал ее своей улыбкой.
- Я и не знала. - Чистая правда, но прозвучало неубедительно. - Ни один человек не сказал мне о тебе ничего плохого.