– Ой, Боря, – нарочито громко произнесла тетя Груня, завидев Петровича, – никогда за один день не видела столько красивых мужчин.
Борис Ким подскочил с дивана и, припадая на одну ногу, заискивающе протянул левую руку для приветствия, его правая рука безжизненно висела вдоль туловища.
– Ландрин, зам по оперативной работе, – наигранно грубо представился Петрович.
– Ой, матушка! Ой, кормилица! Что же ты наделала? На кого же ты нас, сердешная, оставишь? – фальшиво запричитала тетя Груня, закрыв лицо ладонями.
– Мне надо поговорить с каждым из вас в отдельности, – с раздражением попросил Петрович.
– Прекрати! – цыкнул на тетю Груню Борис Ким и вышел из кабинета.
Тетя Груня, отняв ладони от лица, зашмыгала носом в цветастую тряпочку.
– Что вы можете рассказать о произошедшем ранним утром убийстве?
– Меня разбудил стук в дверь и крики.
– В котором часу это было?
– Около пяти утра. Было еще темно.
– Так. Продолжайте.
– Я накинула халат и выбежала в коридор. Там, около двери в холл, толпилась прислуга. Я приказала дать мне пройти и увидела хозяйку с хозяином и Назиру.
– Назиру?
– Да, горничную, которая убирается в холле первого этажа.
– А остальная прислуга где была в это время?
– В коридоре служебных помещений.
– Почему они не вышли в холл?
– Им запрещено, без особых распоряжений. За каждым работником в этом доме закреплены помещения, в которых он может находиться. Это сделано для того, чтобы не крали. Если работник переступает границы своей территории, то его увольняют.
– А вы можете передвигаться по всему дому?
– Конечно, я и Борис.
– Во что был одет хозяин дома?
Этот вопрос явно застал тетю Груню врасплох. Она тщетно искала ответ на него у себя под ногами.
– Красный шелковый халат поверх черных брюк и белой рубашки, – помог Петрович тете Груне.
– Да, – согласилась она.
– И красный шейный платок под воротом рубашки.
– Да, – согласилась и с этим тетя Груня.
– Он что, в этом спит?
– Почему?
– Как такая тщательно подобранная одежда могла оказаться на человеке, выбежавшем в пять утра на крики о помощи?
– Наш хозяин всегда элегантно одет.
– Допустим.
– Во что была одета хозяйка?
– Как обычно, в брюки и свитер.
– Она всегда так ходит по дому?
– Нет, она так одевается, когда работает в саду.
– В темноте?
– Ну, или гуляет по саду.
– В пять утра?
– У богатых свои причуды.
– Пусть будет так. Где в это время был Борис Ким?
– В зале, возле трупа. Он первый прибежал на крики хозяйки. Одет он был в форму, принятую для прислуги в этом доме, и Назира – тоже.
– Спасибо, что избавили от лишних вопросов. Что было дальше?
– Очень быстро приехала полиция. Следом за ними вошли люди в штатском. Потом еще. Все было, как в кошмарном сне. По дому ходили посторонние, что-то искали.
– Как себя вела хозяйка?
– Она успокаивала Назиру, держала ее за руку. Потом я отвлеклась, какой-то господин задавал мне вопросы. Было уже светло, когда я посмотрела через стеклянные двери в сад. По дорожке сада бежала хозяйка, за ней двое мужчин, один схватил ее за руку, она вырвалась и упала, ее подняли, – тетя Груня затеребила в руках цветастую тряпочку.
– В котором часу начинается рабочий день у прислуги?
– В пять тридцать подъем, до шести все выходят на свои рабочие участки.
– Вы встаете вместе со всеми?
– Обязательно, я руковожу работой персонала.
– Почему в это утро Назира оказалась в холле раньше времени?
– Она нуждалась в деньгах, у нее была подработка на кухне, для этого ей необходимо было заранее сделать свою основную работу.
– Иннокентий Петрович, можно вас? – в дверном проеме стоял лысоватый мужчина в очках и белом халате.
Петрович отозвался на просьбу, понимая, что этот человек – тот самый специалист из института имени Сербского.
– Лунин, психотерапевт, вас предупреждали, – представился он.
– Да.
– Я сделал свою работу, вы можете перемещать пациентку, куда вам необходимо. У меня будет только одна рекомендация: не задавать ей вопросы в привычной для нее обстановке. Иначе она может скатиться в прежнее эмоциональное состояние.
Когда Петрович вошел в комнату, которая занимала Бжозовская, двоих в штатском там уже не было. Вместо них в помещении находились двое его подчиненных. На кровати сидела серенькая, невзрачная женщина.
– Елизавета Федоровна? Вас сейчас сопроводят в управление для первого допроса, там же будет принято решение о необходимости вашего дальнейшего задержания.
Петрович на автомате перечислял все необходимые в таких случаях формальности, с удивлением разглядывая сидевшую перед ним хозяйку особняка. Он кем угодно мог представить себе эту женщину, но женой пусть не молодого, но импозантного Боголюбова он ее представить никак не мог. Серые блеклые глаза, бледная бесцветная кожа, выкрашенное в белый цвет каре из реденьких волос – даже серая мышь смертельно оскорбилась бы, если бы узнала, что ее сравнивают с этой дамой. И ко всему прочему, на лице Бжозовской читалась чванливая надменность, которая часто присутствует в женщинах не бедных и не умных.
Низкорослая и коротконогая Елизавета Федоровна молча подчинилась всем указаниям оперативников и, когда увозившая ее машина скрылась за воротами, Петрович дал Семенову последние распоряжения:
– Значит, так, остаешься здесь "за главного". Приусадебную территорию прочесать несколько раз, орудие убийства, судя по всему, где-то в саду. Как только найдете его, доложите немедленно. Встречаемся в управлении.
Машину предусмотрительный Семенов подогнал к черному входу особняка, скрытому от назойливых журналистов вспомогательными пристройками.
Петрович остановился на уличных ступенях, втянул в себя сырой мартовский воздух, наполненный оголтелым воробьиным щебетом, и сразу же почувствовал, как жизнь наваливается на него своим тяжелым телом и подчиняет его мысли своим желаниям. Он улыбнулся, сам не зная чему, взглянул на свое отражение в луже около ступеней и, довольный собой, направился к машине.
Комендант общежития встретил Петровича неприветливым взглядом, но промолчал.
Поднимаясь к себе на этаж, Петрович думал только о том, как схватит за шкирку бродячего пса и выкинет его туда, откуда он взялся в его доме. Нервно провернув ключ в замке, он с грохотом распахнул дверь и здесь же получил в грудь толчок от Бонькиных лап. Псу хватило роста, чтобы дотянуться до подбородка Петровича и лизнуть его несколько раз.
– Ты что творишь? – злобно спросил Петрович.
Бонька со всех лап помчался на кухню. Вернулся. Гавкнул, приглашая Петровича идти за собой, и снова умчался.
На кухне пес подбежал к миске и передней лапой ударил по ее краю. В миске было пусто.
– Я забыл налить тебе воды… прости, дружище, – почувствовав свою вину, Петрович смягчился.
Бонька пил жадно, не забывая при этом вилять хвостом. Напившись, подскочил к Петровичу и уткнулся ему в ладонь мокрой мордой.
– Я и пожрать-то тебе ничего не купил. Какой из меня хозяин? – Но Бонька с ним не согласился, еще сильнее прижавшись к руке.
Вытряхнув из холодильника все, что, по мнению Петровича, можно было скормить собаке, он сел на табурет и стал наблюдать, как его обед и ужин исчезает в собачьей пасти.
– Ладно, поедем в управление через магазин, а там разберемся, что с тобой делать.
Около управления Петрович замешкался. У Боньки не было ни ошейника, ни намордника, ни поводка. А то как он бросится на кого-нибудь из задержанных? Свои-то поймут, а эти жалобу напишут.
– Рядом! – вспомнил Петрович когда-то слышанную команду. К удивлению, Бонька правильно обошел его по часовой стрелке и сел с левой стороны. – Молодец! Вперед, и не на шаг от меня.
В управлении было суетно.
– Это вещдок, – коротко объяснил Петрович прилипшему к стеклу, чтобы лучше рассмотреть Боньку, дежурному.
В подразделении Петровича вовсю кипела бумажная работа. Вернувшийся с места преступления Семенов подскочил для доклада, но, увидев Боньку, переключился на него:
– Кто это? – Семенов присел на корточки и стал гладить пса по холке.
– Зверь домашний, беспородный, – попытался отшутиться Петрович. – Подобрал его на свою голову… сам не знаю – зачем.
– Вижу, а звать-то его как?
– Бонифаций, – для солидности приврал Петрович.
– Бонифаций, дай лапу! – Пес сунул переднюю лапу в ладонь Семенова.
После этого началось настоящее представление по командам Семенова. Бонька вставал, ложился, падал набок и умирал, приносил названные предметы и возвращал их на место, и делал он все это с задором и удовольствием.
– Как это у тебя все получается, Семенов? – удивлялся Петрович.
– Это не у меня, эту у него "все получается", – весело отвечал Семенов, заставляя Боньку проползать под стульями. – Классная дрессура, с детства мечтал воспитать такую собаку, но терпения не хватало. Я же заядлый собачник.
В дверях толпились зрители из соседних отделов.
– Может, заберешь его к себе? – так, чтобы никто не услышал, неуверенно поинтересовался Петрович.
– Не могу, Иннокентий Петрович. Жена недавно родила, и жилплощадь маленькая. А вы зря от Бонифация отказываетесь, такие собаки на дороге не валяются. Вы не смотрите на то, что он беспородный. Дворняги – самые умные.
– Этот умный пес всю общагу сегодня днем на уши поставил, – пожаловался Петрович, скрыв от Семенова, что оставил Бонифация без капли воды.
– Так это потому, что он был первый день один, в незнакомом месте. Ну, сами подумайте, откуда ему было знать, что вы снова вернетесь? Ведь кто-то его уже однажды бросил и не вернулся. Видно же, что у собаки был владелец. А потом, посмотрите Бонифацию в глаза, он вас в хозяева выбрал.
Петрович посмотрел на пса, тот приветливо махнул хвостом.
– Ты как это определил?
– Очень просто, – продолжил Семенов. – Я когда ему команды давал, он всегда на вас оборачивался, а это значит, что он спрашивал у своего хозяина, можно ему выполнять чужие команды или нет. Вы в любой момент могли бы прервать это действо, и – только вы.
– Это как?
– Просто: "фу", "рядом", "ко мне".
– Ко мне, – скомандовал Петрович.
Бонька выплюнул чей-то погон, выданный ему для демонстрации трюков, и со всех лап бросился к своему избраннику.
– Воспитанная собака вас никогда не подведет, Иннокентий Петрович, ни вас, ни окружающих.
– Ну, все, товарищи, представление окончено, – объявил Петрович. – А то мы так до утра не управимся.
Петрович с гордостью прошествовал мимо сослуживцев, ощущая, какую весомость придает ему в глазах окружающих выбор Бонифация. Все пытались дотронуться до пса, в особенности девчонки-криминалисты.
Уже в коридоре, по дороге к кабинету, Петрович обратился к собаке:
– Ну что, партнер? По итогу выходит: ты – суперпес, а я – супердурак. Выражаясь словами итальянской мафии: никогда не совершай резких движений, пока не узнаешь, кто перед тобой стоит, – и, рассмеявшись, потрепал пса за ухом. – Пойдем, растерзаем на двоих добычу, пойманную в супермаркете.
Бонифаций не возражал, – из свертка в руках Петровича пахло свежей ветчиной и сыром.
Восточное имя
Не успела Мила перешагнуть порог квартиры, как раздался звонок телефона. Это была Катерина.
– Как успехи? – бодро спросила она.
– Никак. Полный провал!
– Как "провал"?
– Вот так! Амбра оказалась тухлой.
– Не может этого быть! Что случилось?
– Много чего случилось. Кать, давай отложим разговор на завтра, – Мила повесила трубку.
Очень хотелось есть. Открыв холодильник, Мила обнаружила только остатки сыра и бутылку вина. Гулять, так гулять. Бутылка вина со стуком была поставлена на кухонный стол.
– Не многовато ли? – Услышала она голос позади себя.
– В самый раз, – и обернулась.
На кухонном балконе, загораживая собой весь дверной проем, стоял он – ночной гость.
Шагнув внутрь, он встал посреди кухни. Мила наконец-то смогла разглядеть его как следует. Синие пронзительные глаза под широкими бровями, черные волнистые волосы до плеч, бледное лицо.
"Господи! И создал же Бог такую красоту!" – подумала Мила.
– Вино будете? – спросила она растаявшим голосом.
– Не откажусь, – ответил он и сел за стол.
Мила наполнила бокалы и села напротив.
– Как тебе амбра? Будешь пользоваться и дальше? – спросил ночной гость, подняв бокал с вином и понюхав его.
– Нет. Откуда вы знаете про амбру?
– Видел Тощего в отделении Полиции.
– Как он?
– В жуткой депрессии после гормонального всплеска. У него все-таки не такая масса, как у кита.
– Это опасно?
– Завтра все пройдет.
– Кошмар какой! – Мила пристально посмотрела на ночного гостя. – Вы за мной следите?
– Скорее, наблюдаю.
– Зачем? Кто вы такой?
– Всему свое время.
– Вы второй раз уже проникаете в мой дом. У вас имя хотя бы есть?
– Тебе имя мое назвать? Оно тебе ничего не скажет. Хотя в вашу информационную эпоху… Здесь я – Базазаел.
– Какое странное имя.
– Восточное.
Казалось, что вино не имеет вкуса, – оно пилось, как вода. Мила с удивлением обнаружила, что содержимое бутылки не уменьшается:
– Мы уже выпила по два бокала, а бутылка по-прежнему полная, – вопросительно уставилась Мила на Базазаела.
– Разве это плохо? Обычно людей расстраивает обратное.
– Никогда не встречала гастарбайтеров с таким именем. "Здесь" обычно вашего брата переименовывают, к примеру, в Борю или во что-то подобное, а ты "тутава" – Базазаел, – глупо шутила Мила, и сама же заливалась от смеха.
Стены кухни плыли. Нюся, сидя на столе, внимательно наблюдала за происходящим. Глаза Базазаела то приближались, то удалялись от Милы. Она смеялась, он ухмылялся. Есть уже не хотелось. Тело перестало чувствовать и слушаться. Перед глазами все было белое, кажется, это был потолок.
* * *
Он стоял к Авелин спиной и разглядывал уступы древнеримского амфитеатра. Поверх его белых одежд был накинут черный плащ. Ловко скинув плащ на землю, он сел на него, а затем лег на спину, закинув руки за голову.
Авелин любовалась очертаниями его тела, проступавшего через мягкие складки белой туники, и его длинными пальцами, сцепленными в замок на затылке.
Когда он, ухватившись за кожаный шнурок, стянул его со своих волос, и светлые кудри рассыпались по плечам, Авелин почувствовала нежность и теплоту в груди.
Две сойки привлекли его внимание своей ссорой из-за клочка овечьей шерсти в клюве одной из них. Они, резко крича, промчались над ним и, чтобы не потерять их из виду, он повернул голову им вслед… и заметил Авелин.
Быстро вскочив на ноги, он шагнул ей навстречу с сердитым видом.
– Ты кто? – он явно был недоволен тем, что кто-то нарушил его одиночество.
– Авелин Дангон – дочь Клода Дангона, – обескураженная такой реакцией, Авелин пятилась назад в кусты.
– Что ты здесь делаешь? – наступал он.
– Тоже, что и вы, месье: смотрю на небо и камни, – она переломила свой страх и шагнула ему навстречу.
Это заставило его остановиться. Он заметил, что в ее глазах не было дерзости, в них светилась умная решительность, а это так не свойственно простым девушкам ее возраста, и от его раздражительности не осталось и следа.
Авелин почувствовала перемену:
– А ты Жан?
Приор ордена Святого Доминика давно отвык от такого простого обращения. Он поставил бы эту девчонку на место в два счета, но его имя было произнесено с такой добротой, что ему пришлось ограничиться напоминанием своего статуса.
– Я знаю, – спокойно отреагировала Авелин, – я была в соборе. Только я не все поняла. Кто такие вальденсы?
Жан Батиста не знал, как реагировать на эту девушку. Ее поведение выбивалось из его представления о том, как должны себя вести ее сверстницы. Она не испытывала к нему благоговейного испуга, не убежала от его гнева и даже не дерзила, как это обычно делают плохо воспитанные девицы сомнительного рода занятий. Она была на равных с ним. Не прошло и пяти минут с момента обнаружения ее присутствия, а юная красавица уже вызывала к себе необъяснимое уважение. Любую другую девицу он прогнал бы от себя после такого вопроса незамедлительно, а рядом с ней он чувствовал себя, как ученый вассал около своей любимой госпожи.
– Вальденсы – это люди, принадлежащие религиозному сообществу и противные рабу рабов Божьих, Папе Римскому, за отвержение священничества и отрицание таинств.
– А как же они живут без священников? Кто объясняет этим людям, богоугодны их поступки или нет? По Богу они живут или заблуждаются?
– Их ересь проповедуют самозванцы, считающие себя духовными наставниками, и называющие себя – Majorales (Мажоралес).
– Совершенные?
– Ты знаешь латынь? Кто научил тебя этому языку?
Бурное удивление Жан Поля вызывало ответное недоумение у Авелин.
– Мой отец, – ответила она. – Но латынь не самый сложный язык, арабский и персидский намного сложнее.
– Эти языки ты тоже знаешь?
– Ну да. На арабском говорят торговцы, приплывающие из-за моря с юга, а на персидском они читают свою книгу – Коран. Некоторых очень хорошо знает мой отец, они приходят к нему в мастерскую и смотрят его работы. Он художник по шелку.
– А ты брала когда-нибудь в руки эту книгу?
– Коран? Конечно. Я даже читала эту книгу. Когда мне был не понятен смысл некоторых строк, я задавала вопросы торговцам. Но они только смеялись, так как сами не знали этого смысла, и делали отцу комплементы по поводу меня.
– Замолчи! – Жан Поль схватил Авелин за плечи и встряхнул ее для пущей убедительности. – Никогда и никому не рассказывай об этом. Слышишь?! Подобные слова накличут беду на тебя, на твоих родителей, а также на твоих братьев и сестер.
– У меня нет братьев и сестер. А про Коран я знаю, что нельзя рассказывать. Мне отец строго настрого запрещал.
– Что же ты ослушалась отца?
– Вам можно об этом рассказать. Я знаю. Я вижу людей, – помолчав, она добавила: – Вам можно обо всем рассказывать.
– Ты очень заблуждаешься в отношении меня. Из всех людей в окрестностях Лиона ты выбрала самую неудачную кандидатуру для подобного рассказа. Я запрещаю тебе произносить слово "Коран" где-либо и пока я нахожусь в этом городе. А теперь я доведу тебя до ворот собора и передам в руки монахинь Ордена Пресвятой Марии, чтобы они отвели тебя к твоим родителям.
Жан Поль резко развернулся и уверенно зашагал по каменной площадке, но через несколько шагов его уверенность закончилась. Он явно не знал дороги.
– Я покажу дорогу к собору, – догнала его Авелин.
Она ликовала. Ее неосмотрительность явно напугала Жан Поля. Он переживал за нее так сильно, что кровь прилила к его лицу. Авелин чувствовала, что его тревога равна его способности заступиться за нее ценою собственной жизни, она так же понимала про себя, что готова сразиться со львом за этого человека.