От Крикли-холла у нее явно мурашки бегали по всему телу. Да и он чувствовал себя здесь не слишком уютно. Когда ночью спускался вниз, чтобы принести Честера в их спальню, он обнаружил еще несколько маленьких лужиц на ступенях лестницы, вода была и на каменном полу холла. Если бы пса не заперли в кухне, Гэйб, пожалуй, обвинил бы Честера в том, что тот пометил новую территорию. Но от лужиц ничем не пахло: простая вода. Однако снаружи бушевал ветер, и Гэйб решил, что капли дождя каким-то образом проникли в дом - может быть, сквозь щели в плохих старых рамах высокого окна на площадке лестницы. А дул ли ветер тогда, когда Гэйб впервые обнаружил лужи, то есть предыдущей ночью? Он не мог припомнить. Но в любом случае не смог бы объяснить происхождение лужи прямо в середине холла.
Может быть, им следует выехать отсюда как можно скорее, найти какой-то другой дом, не такой таинственный, как Крикли-холл? Дом, стоящий посреди деревни или города, не столь уединенный? Или не столь одинокий… Он не может рисковать состоянием Эвы, вдруг ее одолеет новая депрессия. Ей пришлось слишком многое пережить за последний год… им всем пришлось.
Но все же трагедия сильнее повлияла на Эву, чем на Гэйба.
Когда они познакомились, Эва работала в журнале под названием "Изобилие" обозревателем в разделе "Мода". Она организовывала фотосъемки модных показов, нанимала на работу моделей, подбирала фотографов, искала подходящие, достаточно живописные места для съемок, вела переговоры с пиар-компаниями, писала репортажи о модных шоу в Соединенном Королевстве и в Европе, брала интервью у знаменитостей, чтобы выяснить, одежду каких модельеров они предпочитают.
Они с Гэйбом были женаты всего шесть месяцев, когда на свет появилась Лорен, и Эва ушла из штата, чтобы работать только по контракту. Ее связи и репутация были достаточно солидны, вскоре она выполняла задания для множества разных журналов - среди которых были и "Мэри Клэр", "Вог", "Элль" - и могла писать только о моде, не обременяя себя чисто организационными делами. Но потом родился Камерон, а следом за ним, через год, Катерина (Келли), и тогда Эва на время забросила карьеру, чтобы уделять больше времени семье.
В то время они жили в довольно большом викторианском доме в Кэнонбари, в северной части Лондона, и жалованье Гэйба было достаточно велико, чтобы удовлетворять большую часть их нужд. Но Эва все-таки не отказывалась от наиболее интересных предложений и тогда уж выкладывалась на полную катушку; именно поэтому ее последняя работа по контракту - репортаж о лондонской Неделе моды - довела Эву до полного изнеможения. И именно от усталости она заснула тогда на несколько минут - в парке, где исчез их Камерон…
Эва была не права, обвиняя себя во всем, но как он мог переубедить ее? Гэйб отогнал от себя эти мысли, насыпал в кружку растворимого кофе, налил горячей воды. Слишком много размышлений, слишком долго тянется. Хотя бы ради Лорен и Келли Эве следует отбросить прошлое. Но как он может помочь ей в этом?
Камерон был настоящим мальчишкой, сыном, каким мог бы гордиться любой отец; Эва, похоже, имела с ним какую-то особую внутреннюю связь. Нет, он не был маменькиным сынком, но между ними существовало некое особое родство. У них даже был один и тот же небольшой физический изъян: мизинец на правой руке Кэма был короче, чем мизинец на левой, точь-в-точь, как у Эвы. И еще очень похожие рисунки линий на правых ладонях и одинаковые бугорки. Это сходство очень веселило их, правда, чтобы обнаружить его, приходилось очень внимательно присматриваться к рукам.
Глянув в окно, Гэйб обнаружил, что дождь прекратился, пусть и не надолго, но зловещие тучи по-прежнему толпились в небе. Пока Гэйб рассматривал их, из бреши между ними выглянуло солнце, и лужайка мгновенно засверкала промытой дождевыми каплями травой. Внезапно возникшие яркие краски травы и живой изгороди немного улучшили настроение Гэйба, слегка отогнав тяжесть с души. Каковы бы ни были недостатки самого Крикли-холла, расположен он в прекрасном месте. Стоя в кухне, Гэйб видел не только старый дуб с качелями, но и воды реки Бэй, которая торопливо уносила к Бристольскому заливу опавшие листья и мелкие сухие ветки. Он видел, как на противоположный берег рядом с деревянным мостом опустилась цапля, но крупная птица, видимо, решила, что это место не слишком подходит для ловли рыбы, потому что вскоре ее большие крылья вновь раскрылись и цапля медленно, очень медленно поднялась в воздух.
Гэйб почувствовал, что и ему тоже необходимо глотнуть свежего воздуха, так что, прихватив с собой кружку с кофе, он вышел в большой холл и открыл огромную парадную дверь, чтобы позволить ветру ворваться внутрь и хотя бы отчасти развеять пыльный запах, заполонивший дом. Гэйб стоял на пороге, попивая кофе, а в саду тем временем вертелись серые трясогузки с черными грудками - они гонялись за насекомыми, радуясь солнечным лучам.
Мысли Гэйба вернулись к Эве - он думал о том, как она изменилась, какой была до того страшного дня… Для него она и теперь оставалась прекрасной - стройная, с маленькой грудью, длинными ногами, с глубокими карими глазами, так хорошо сочетавшимися с темно-каштановыми волосами, - но теперь на лице появились морщинки, возникшие за несколько последних месяцев, а под глазами - темные круги, что говорило о бессонных ночах и печали, поселившейся в душе. Волосы Эвы, прежде такие длинные, что падали ниже плеч, теперь были подстрижены на мальчишеский манер - просто из-за того, что такая прическа требовала меньше хлопот. Какой-нибудь психолог с готовностью прокомментировал бы ее выбор, разъяснив, что стрижка выбрана ради наказания себя и что причиной поступка было чувство вины…
Эва всегда обладала тонким чувством юмора и острым умом, но теперь она находилась в состоянии подавленности, ее мысли - и ее чувства - были сосредоточены на потере. Глядя на нее в эти дни, Гэйб еще сильнее ощущал собственное горе, но ничего не мог сделать, чтобы облегчить ее страдания, смягчить отчаяние. Далее резкие, отчаянные слова - суровая любовь, так они это называли, - не могли вызвать в ней ни малейшего положительного отклика, потому что она полностью ушла в свое состояние и отказывалась реагировать на критицизм Гэйба. И в конечном счете он мог только любить ее, но не потворствуя и терпя, а давая ей знать, что он ее ни в чем не винит.
Гэйб глубоко вдохнул свежий влажный воздух и подумал о том, как меняет все солнечный свет. Он бодрит, освежает. Если бы только дождь…
Нога Гэйба чуть не подогнулась, с такой силой толкнул ее промчавшийся мимо Честер. Пес сделал стремительный круг по лужайке мимо качелей, лениво качавшихся под дуновениями ветра.
Черт побери! Гэйб совсем забыл о зверюге и не закрыл за собой кухонную дверь. Честер, конечно же, не упустил шанса вырваться на свободу. И теперь он, как будто за ним гнались все демоны ада, несся к мосту.
- Честер! Назад!
Пес чуть помедлил у моста, оглянувшись на хозяина, и птицей перелетел на другую сторону реки. Гэйб сделал шаг вперед, все так же держа в руке кружку с кофе, и с открытым ртом смотрел вслед собаке.
- Честер! - позвал Гэйб еще раз.
Рассерженный, он поставил кружку на порог и поспешил следом за беглецом. Гэйб бегом миновал мост, продолжая звать собаку, но уже понимал, что, судя по решительности Честера, несшегося вверх по склону, никто не сможет остановить пса. Гэйб остановился на берегу, надеясь рассмотреть, куда делся пес, но Честер исчез из виду.
Гэйб еще раз позвал пса, на этот раз приложив ладони ко рту в виде раструба, но все было тщетно: Честер пропал. Громкий крик позади заставил Гэйба резко обернуться.
- Папочка!
Эва и девочки поднимались по склону со стороны церкви.
- Что случилось, Гэйб? - спросила Эва, когда они подошли немного ближе.
- Да эта чертова дворняжка! - Гэйб огорченно встряхнул головой. - Сбежала!
- Папочка! - Это одновременно застонали обе его дочери.
- Все в порядке. Мы найдем его. Он не мог убежать далеко.
Личико Келли скривилось; девочка была готова разразиться слезами.
- Как он сумел выскочить из дома? - Эва слегка задыхалась после долгого подъема.
- Ай, да это я оставил входную дверь открытой, вот он и рванул наружу. - Гэйб снова встряхнул головой, злясь на самого себя. - Черт побери!
Лорен выглядела очень обеспокоенной.
- Мы ведь его не потеряем, па, правда, не потеряем?
- Нет, милая. Мы его отыщем, - И он добавил, обращаясь к Эве: - Я пройдусь вдоль дороги. Если я буду постоянно его звать, он, может быть, в конце концов послушается и вернется.
- Я с тобой, пап, - тут же заявила Лорен.
- Я тоже, я тоже! - Келли подбежала к отцу и схватила его за руку.
Гэйб наклонился к ней.
- Нет, ты пойдешь с мамой, солнышко. Мы быстрее найдем его, если отправимся вдвоем с Лорен.
Гэйб очень осторожно выбирал слова, так, чтобы у дочери не возникло сомнений в том, что дворняжка найдется. Он поцеловал Келли в пухлую щечку, почувствовав вкус слез, уже катившихся из глаз малышки.
Эва не слишком верила в успех.
- Ох, Гэйб, мы ведь его не потеряем, нет? Ты приведешь его обратно?
- Мы его найдем, он не мог убежать далеко. - Гэйб надеялся, что Эва поверит ему.
15
Сон
В гостиной Крикли-холла, в комнате с высоким потолком, расположенной рядом с большим вестибюлем, стояла потрепанная, но удобная кушетка, и Эва устроилась на ней, чтобы немного отдохнуть. Она устала. Последняя ночь не прошла бесследно. Жуткий стук, испуг Келли, неприятности со светом… Слава богу, малышке всего лишь приснился дурной сон. Но грохот, доносившийся из шкафа, не был ночным кошмаром, а объяснение Гэйба о воздушной пробке в трубе парового отопления никуда не годилось. Но если подумать, что еще могло там шуметь? Почти весь остаток ночи Эва провела без сна, и ее воображение рисовало дикие картины, в результате утром она встала совершенно разбитой, и лишь служба в церкви Святого Марка помогла успокоиться.
В церкви и потом при ясном свете дня большая часть ночных страхов растаяла, уступая место здравому смыслу. Дождь прекратился, солнце наконец-то отыскало просвет в тучах, помогая Эве обрести равновесие: ведь и в самом деле должна была шуметь труба, и в ней действительно должна была образоваться воздушная пробка, из-за которой и сотрясался стенной шкаф… но сомнения не рассеивались. Что-то странное чувствовалось в Крикли-холле, что-то темное. Впору было поверить даже в привидения.
Эва прилегла, склонив голову на вышитую подушку у подлокотника кушетки, закрыла глаза.
Гэйб и Лорен все еще искали Честера - они вернулись лишь за машиной и продолжили поиски. Боже, молила Эва, только бы не потерять собаку. А Келли играла в своей комнате. Обед затруднений не вызывал, да и времени для приготовления не требовал: достаточно сунуть в микроволновую печь пару пакетов с замороженной едой, принесенной вчера из Холлоу-Бэй. Обычно по воскресеньям они ели жаркое, но, наверное, Гэйб и девочки переживут, если один раз его не будет.
Глаза Эвы закрылись, потом распахнулись снова. Гостиная, с высокими окнами и длинными бежевыми занавесками, - самая уютная комната в доме, но и в ней ощущался некий дух суровости. Окна, снаружи почти целиком закрытые ветками деревьев и кустов, разросшихся на склоне, выглядели как фрески, написанные самой природой. Обои в комнате были старыми, традиционными, но их цветочный рисунок по крайней мере придавал гостиной некоторую живость. Кушетка стояла перед камином, в котором Гэйб утром развел огонь, чтобы хоть отчасти изгнать пропитавшую комнату сырость. Тепло из камина расходилось не слишком далеко, но все же нагнало на Эву сон. Она моргнула, стараясь держать глаза открытыми.
На круглом журнальном столе напротив кушетки стояли в рамках семейные фотографии, их Эва распаковала в первую очередь, вместе с самыми необходимыми вещами. На фотографиях застыли счастливые времена. Свадебный снимок Гэйба и Эвы, бывшей уже на третьем месяце беременности, большая яркая фотография всей семьи - почти двухлетней давности, кода с ними еще был Кэм. Впереди стоял маленький снимок в серебряной рамке - широко улыбающийся Кэм. Эва заставила себя отогнать ненужные мысли, боясь выводов, к которым они могли привести. Раз тело не найдено, о смерти не следует думать. На этой фотографии волосы Кэма, упавшие на лоб, были ослепительно желтыми; наверное, они потемнели бы с возрастом, приобрели более густой оттенок, как у отца. Но небесная голубизна этих глаз - так похожих на глаза Гэйба - наверняка не изменилась бы, пока старость не заставила б их выгореть и поблекнуть.
Глаза у Эвы повлажнели. Но веки отяжелели, а тепло, тянувшееся от горевших в камине угля и большого полена, было таким мягким.
Эва бессознательно зевнула, уплывая куда-то. Она спала. И она видела сон. Поначалу он казался дурным, даже там ощущаюсь присутствие странного дома. Она чувствовала его холод, его тени, чувствовала страдание, жившее в этом месте, в его памяти, в его душе. Эва содрогнулась во сне.
Что-то неправильное царило здесь - возможно, подсознание Эвы твердило об этом, - пугающая тайна скрывалась в нем. Эва услышала отдаленный плач, потом тихие рыдания - звуки горя. Или потери.
Слеза, серебристая капелька, показавшаяся в уголке ее глаз, была красной в отсветах каминного огня.
Что-то зловещее таилось - пряталось - в этих каменных стенах. Некая правда, недостижимая и ужасная. Некая тайна. Это слово возникло в уме Эвы, как будто написанное крупными четкими буквами. Она шевельнулась на кушетке, повернула голову, уткнувшись лицом в подушку.
Во сне ее кто-то звал, но как она ни вглядывалась в темноту, не смогла разглядеть, кто это был. Но голос доносился издалека, будто голос ребенка, настойчивый, хотя и приглушенный расстоянием.
И вдруг Эва увидела самое себя: она смотрела на собственное спящее тело, как будто разум покинул его и плавал где-то под потолком. Теперь ее психическая сущность очутилась вне дома. Она увидела вокруг себя полное зелени пространство, и там играли дети, и там были ее собственные дети: маленькая Келли дремала в двухместной коляске с откидным верхом, а ее брат, почти на год старше ее, играл в песочнице неподалеку.
Но что-то было не так. Что-то было ужасающе неправильным. Ну да, ведь ее тело под ней - ее собственное тело - продолжало спать.
Пятилетний Камерон медленно таял, как песок, бежавший сквозь его крошечные пальчики, рассыпаясь вокруг мальчика, падая на его согнутые коленки… Таял весь сразу, не по частям, он терял очертания, как будто его поглощал белый туман. А Эва все спала, не сознавая опасности, которой подвергался ее сын, спала, пока его облик слабел, исчезал из виду, окутывался туманом.
Потом Эва начала осознавать присутствие во сне кого-то еще - и так отчетливо, так живо, что подумала: во сне? Не проснулась ли я? Темный, но четкий силуэт какого-то человека, наклонившегося над ней. У фигуры были узкие плечи и хрупкое сложение, человек тянулся к Эве, его затененное лицо нависало всего в нескольких дюймах над ней, и от фигуры шел запах, казавшийся и странным, и в то же время знакомым, запах, смешанный с тухлым дыханием человека… Эва попыталась отвернуться, но два огонька, светившиеся в провалах глубоко посаженных глаз, удержали ее, завороженную и испуганную. Эва уже не видела себя со стороны - она снова вернулась в собственное тело и почувствовала ужасное давление, прижимавшее ее к кушетке.
Эва глубоко вздохнула и осознала, что дыхание темной фигуры просто чудовищно: от нее воняло гнилью, словно из старой помойной ямы. Но сквозь смрад пробивался и некий скрытый запах, острый, пикантный… какое-то моющее средство? Эва чувствовала: ее исследуют, изучают. Дернулась было в сторону, но темная голова со светящимися глазами последовала за ней. Черты ночного посетителя, все еще затененные, начали проявляться: крючковатый нос, выдающийся далеко вперед, и раздвоенный подбородок, сильно выступавший над тонкой костлявой шеей. Эва не могла разобрать цвета его глаз, только и видела, что две светящиеся точки, похожие на поисковые огни, с помощью которых гость заглядывал в ее душу. В том, что этот человек опасен, сомнений не было - так же очевидно, как дурной запах, вырывавшийся из его тонких губ.
Он поднес узловатую руку к лицу Эвы, его костлявые пальцы скрючились. Провел рукой по лицу, и, хотя его прикосновение было легким, Эве показалось, что на коже остались царапины. И во сне, и наяву она болезненно вскрикнула.
Кусок угля в камине с треском развалился в огне, но ни этот звук, ни звук собственного крика не смогли разбудить Эву. Она продолжала спать тяжелым сном. Ее ноги согнулись, руки скрестились на груди, пальцы впились в плечи, а с губ срывался стон.
Когда ночные ужасы становятся невыносимыми, люди обычно просыпаются - а Эва продолжала спать…
Она отпрянула, уходя от холодного прикосновения, но вдруг в тот момент, когда ужас достиг апогея, почувствовала, как костлявая рука отодвинулась и вместо нее что-то другое коснулось Эвы - на этот раз теплое и успокаивающее. Маленькая мягкая ручка погладила ее шею, и страх начал медленно таять.
Тело Эвы расслабилось, ведь прикосновение этой маленькой руки - детской руки - исцеляло, отгоняя прочь и ужас, и… и чувство вины. Эва смутно видела лишенное черт лицо под шапкой волос, настолько светлых, что они казались белыми, неустойчивый образ быстро ускользал. Ночной кошмар рассеялся, как туман, и покинул ее.
Она произнесла имя, произнесла как вопрос:
- Камерон?
И звук собственного голоса наконец разбудил ее. Эва пошевелилась, почти неохотно открывая глаза, не желая, чтобы безмятежность последнего момента исчезла.
- Камерон? - повторила она, и, хотя ответа не последовало, удивительное чувство покоя не исчезло.
Эва села и огляделась по сторонам, как будто ожидая увидеть своего сына где-нибудь здесь, в комнате. Но гостиная была пуста, никого. Ничего не изменилось.
Вот только фотография Камерона, стоявшая на журнальном столике, почему-то упала на пол.
Она лежала на боку, опираясь на подставку, и глаза Кэма, казалось, смотрели прямо в глаза Эвы.
Фотография почти полностью заняла внимание Эвы, но все же не отвлекла от осознания, что кое-что новое появилось в комнате. Странный запах до сих пор витал в воздухе, и теперь Эва его узнала - резкая вонь карболового мыла, только она и осталась от ее сна.