Хуал Миггет не стал торговаться. Достав из своего шкафа пачку купюр, он отсчитал мне нужную тысячу долларов.
- За его проезд я возьму с тебя полторы сотни, - продолжил я. - Столько компания в прошлый раз взыскала с недотепы-немца, возвращавшегося домой вместе с нами.
Китаец заплатил мне и эту сумму, а я тем временем все крутил в руках Козлобога, словно бы действительно раздумывая, покупать его или нет, - на тот случай, если за нами следили. Наконец я серьезно спросил у китайца, сколько он хочет за этого идола, потому что имею слабость к подобного рода вещам.
Тут в глазах его немедленно зажглась жадность, и он произнес:
- Одну тыщу долларов.
На самом деле фигурка стоила, быть может, пять или шесть сотен, плюс тот навар, который он мог получить за нее согласно Кодексу нравов торговцев редкостями; однако я не стал утруждать себя спором. Столь внезапное проявление алчности, учитывая все хлопоты и риск, на который я шел ради него, было противно мне, и я просто, не говоря ни слова, поставил божка на его место на полке.
- Костюм, - сказал я китайцу, и Хуал Миггет вышел из лавки. И когда он исчез за дверью, я скользнул за прилавок и заглянул в ящик с футляром мумии, явно относившимся ко времени XVIII-й династии. На черном футляре над скрещенными на груди рельефными руками была изображена красная маска.
Торопливо приподняв верхнюю половину, я заглянул внутрь и сразу же подумал, что сын Хуала Миггета вовсе не прячется в этом черном ящике, ибо вместо живого тела молодого китайца предо мной оказалась совершенно мертвая мумия, целиком обмотанная сделавшимися коричневыми от времени бинтами. Голова и лицо мумии были так же туго обмотаны такими же коричневыми повязками, что начисто исключало даже мысль о том, что под ними может скрываться живое и дышащее создание.
Однако, приглядевшись повнимательнее, я понял, что мумия все-таки жива. Грудь ее едва заметно вздымалась под всеми покровами. В первое мгновение это произвело на меня воистину неизгладимое впечатление. А потом я вдруг понял, как это было устроено, нагнулся и потянул к себе за одну из туго натянутых, отвердевших за века складок бинтов. Вместе с ней поднялась и вся крышка, повторяющая очертания человеческого тела.
Хитроумный Хуал Миггет! Он придумал этот остроумнейший способ, придававший его тайнику полностью убедительный облик. Видите ли, если взять мумию и острым ножом очень тщательно разрезать бинты сбоку от головы до ног ее, иногда удается отделить бурые древние повязки от самой мумии в виде двух половин, передней и задней; сделавшиеся жесткими от возраста и употребленных некогда бальзамических средств, они в полной точности останутся повторять очертания мумии, которую так долго охватывали собой.
Мудрый Хуал Миггет! Он отделил повязки от, так сказать, прежнего владельца в виде двух продольных половин, а потом, уничтожив, по его словам, мумию, уложил своего сына в нижнюю половину кокона, так что для постороннего взгляда в футляре мумии почивал ее прежний обладатель, завернутый в бинты, остававшиеся неприкосновенными несчетные и канувшие в вечность века. Для дыхания он предусмотрел несколько потайных щелей, проделав таковые же в самом футляре и внешнем ящике.
Можно не удивляться тому, что дотошные китайцы так и не наткнулись на его ухоронку, когда обыскивали лавку!
Подняв повторяющую очертания тела крышку из бурых бинтов, я заглянул внутрь. Под ней лежал нездорового вида китаец, пребывавший в глубочайшем дурмане и одновременно в чрезвычайно немытом состоянии. Оболочка из бинтов была длинной, куда более длинной, чем тело молодого китайца, и в ногах его под причудливой мешковиной было пристроено вырезанное из великолепного янтаря старинное изображение безымянного бога Куха, алчущего крови.
На самом деле чудовище это имени не имеет и его заменяет только некий гортанный и терзающий ухо звук. Потому оно и известно под именем Безымянного бога. В звуковом запасе ни одного народа Земли не найдется подлинного эквивалента этому гортанному звуку, служащего именем воплощению самого страшного из желаний - изначальной кровожадности, являющей собой разновидность алчности, отмиравшей столетие за столетием под воздействием Кодекса сдержанности, чаще именуемого религией.
Как я уже сказал, ни в одном языке не существует знака или письменного эквивалента тому гортанному звуку, которым именуется сие воистину жуткое обожествление самого чудовищного из примитивных желаний, и потому его приблизительное фонетическое соответствие Кух стало тем именем, которым пользуются западные авторы, занимающиеся страшным знанием, касающимся воплощения всего, что стоит за всяким низменным устремлением человека.
И вот перед моими глазами предстало великолепное изображение кровавого монстра, вырезанное из огромного куска желтого янтаря во всех мерзких подробностях своего злодейского облика, воспроизведенных с удивительным, потрясающим и жутким мастерством.
Торопливо опустив все крышки на место, я поспешил выбраться из-за прилавка, так как во внутренней комнате явно зашевелился чудовищного роста китаец. По сему поводу я возобновил изучение бронзового идола Козлобога; и, поворачивая его туда и сюда, отметил, что ручка двери внутренней комнаты медленно поворачивается. Потом дверь медленно отворилась, и в лавку просунулась арбузная башка рослого китайца, немедленно начавшего осматривать помещение. Он смотрел вокруг себя как большое животное; уродливая голова его и плоское некрасивое лицо поворачивались из стороны в сторону… примерно так по моим наблюдениям крутит головой опасный бык, прежде чем броситься рогами вперед.
Внешность этого человека явно напоминала мне о чем-то; и вдруг до меня дошло, что лицо его неприятным и неестественным образом походило на того божка, что приютился в ногах устроившегося в футляре мумии человека. И именно в этот самый момент я осознал всю природу, форму и качество того опасного дела, в которое сунул свой западный нос.
- Ах ты, гнусный лжец, Хуал Миггет! - сказал я себе самому. - Гнусный и прогнивший лжец, заманивший меня в эту историю!
Озарение было мгновенным; однако с того самого мгновения, когда я обнаружил неестественное волнение среди китайцев (ставшее для меня очевидным благодаря количеству и разнообразию типов, следивших за домом), мне было очевидно, что обеспокоило их не просто непочтительное прикосновение к чьей-то там, пусть и высокопоставленной косичке.
Именно это подозрение и заставило меня обследовать ящик с мумией в тот момент, когда Хуал Миггет отправился за китайскими одеждами своего сына. Именно этот божок, носивший имя Безымянного, был истинной причиной всего волнения; я удивился тому, что не понял этого сразу, но теперь все стало ясным; братство Безымянных и Безымянный бог! Вполне понятно, в честь кого братство получило свое имя! И вырезанный из желтого янтаря идол Куха, вне сомнения, принадлежал к числу самых ценных вещей, находившихся во владении братства.
Так что оскорбление, нанесенное косичке президента, было всего лишь умелой, но наглой ложью (ах, ты, лживый Хуал Миггет!). Младший Миггет явным образом не обнаруживал стремления покушаться на творения цирюльника, как уверял его отец. Сильной стороной его дарования, бесспорно, являлось воровство - предпочтительно ценных и редких изображений богов. Весьма смешанное происхождение, конечно же, лишало его того суеверного страха, который присущ в подобных вопросах китайцам!
И меня вовлекли в эту историю в качестве современного и подарочного издания доброй феи. Ну-ну! Я теперь мог представить себе причину, заставлявшую мистера Хуала Миггета-старшего так стремиться переправить свой футляр для мумии со всем содержимым за границу. Но если завтра я спасу его сына, божок, вне сомнения, не останется с нами. А, на мой взгляд, он действительно заслуживал любых хлопот!
В этот самый момент, к моему великому облегчению, переросший допустимые нормы член братства исчез столь же бесшумно, как и появился. Я попытался, было, представить себе, какие жуткие вещи мог бы рассказать этот тип о сокровенных обрядах братства; и пока размышлял об этом, Хуал Миггет вернулся.
Я принял от него два одеяния и забавную маленькую шапочку и кивнул в сторону внутренней двери.
- Монсеньор верховный палач братства только что засовывал в лавку свою уродливую образину, - сказал я Хуалу.
Тот побледнел и посмотрел на меня, как на какого-то сверхчеловека. Должно быть, мой выстрел попал в самое яблочко.
- Не знаю, о чем ты думаешь, связываясь с людьми подобного рода, - сказал я ему. После этого я уложил сделанные из весьма тонкого материала одеяния в свои внутренние карманы, а шапочку сложил несколько раз и заткнул под пояс; поскольку не намеревался выходить из лавки со свертком, достаточно большим для того, чтобы наблюдатели могли заподозрить меня в том, что я уношу их чудовищного божка в другое место. Если бы такая мысль пришла в голову любому из них, меня ожидали бы крупные неприятности еще до того, как я перейду на ту сторону улицы!
- Завтра, около десяти утра, - сказал я и вышел из лавки, не произнеся более ни одного слова.
"Подозрительная они публика, эти полукровки, чистые свиньи", - подумал я про себя, направляясь в город и нисколько не сомневаясь в том, что пара китайцев из караулящей оравы увязалась за мной. Впрочем, они отстали возле конца улицы, явно удовлетворившись тем, что нужен им был явно не я.
31 октября
В десять часов утра я вошел в лавку Хуала Миггета под руку со стройной "девицей".
Хуал Миггет вышел навстречу нам; и некоторое время мы с "леди" рассматривали разные вещицы и купили парочку безделиц. Полукровка, на мой взгляд, находился в огромном унынии и почти не говорил. Казалось, он углубился в думу о чем-то, позабыв обо всем остальном. Ну, что ж, неприятностей у него было столько, что над ними и впрямь стоило задуматься!
По прошествии нескольких минут я дал знак Хуалу Миггету, чтобы тот осмотрел улицу. После этого я послал его проверить, чем занят большой китаец. Хуал отважно отворил внутреннюю дверь и вошел внутрь, словно бы намереваясь что-то принести оттуда. Вернувшись, он сказал мне, что человек с ножом спит на полу.
- Теперь переодевайся, Билли! - обратился я к бывшей со мной "женщине".
Шляпка и вуаль немедленно полетели в сторону, за ними последовало и широкое платье. Результатом переодевания стало появление вполне обыкновенного китайца, только худощавого и чрезвычайно мускулистого.
- Спрячься за прилавок! - приказал я. - И живее, пока тебя никто не увидел. Держи пистолет под рукой, но ради бога, не стреляй, пока не окажешься в абсолютно безвыходном положении.
В каждом из моих карманов находилось по тяжелому кольту, ибо мне предстояло пережить несколько рискованных минут.
- А теперь, Миггет, - сказал я, - шевелись, если хочешь, чтобы кто-то из нас пережил эту историю и сохранил целой шкуру. Вытаскивай этого своего сына!
Платье было уже наготове в моих руках, и Хуал Миггет в буквальном смысле этого слова выволок одурманенного парня из футляра мумии. Я успел натянуть на него платье еще до того, как он хоть как-то утвердился на ногах. Даже не пытаясь застегнуть его, я потянулся за шляпой и вуалью, чтобы скрыть лицо и голову беглеца, и в считанные мгновения нахлобучил на него шляпку, набросил на нее вуаль и прикрыл ею лицо; и потом лишь торопливо застегнул платье. Пальцы мои летали! Если бы рослый китаец застал нас именно в эту минуту, мне, безусловно, пришлось бы стрелять; и тогда в считанные мгновения в лавке оказалось бы с пять десятков китайских бандитов, в результате чего нас едва ли сумели бы опознать даже самые близкие друзья, ибо упомянутые бедолаги обнаруживают, я бы сказал, чрезвычайное мастерство во владении ножами.
Примерно через минуту я вновь оказался около двери, также под руку с чем-то похожим на женщину. Платье и вуаль способны прикрыть многое, ну не то чтобы прикрыть, но просто сделать похожим!
- Ты готов. Билли? - окрикнул я негромко своего бегуна, присевшего за прилавком.
- Конечно, - отозвался тот.
- Теперь смотри в оба, - сказал я ему. - Сейчас я выманю сюда этого рослого типа. Дай ему увидеть себя, а потом беги со всех ног; иначе мне придется убивать. Готов?
- Похоже, что да, - порадовал он меня уверенным ответом. - Чем крупней будет этот парень, тем лучше. Меня волнует не он, а эти черти снаружи.
Я повернулся к прилавку, схватил фарфоровую вазу, которую только что рассматривал с большим интересом, и, надеясь, что это ценная вещь, вдруг выронил ее на пол, где она разлетелась на куски со страшным грохотом. Тем не менее, звук произвел необходимый эффект, внутренняя дверь немедленно распахнулась, и весь дверной проем заполнила туша рослого китайца, заглянувшего в лавку.
В этот самый миг Билли Джонсон, подготовленный мной бегун, выскочил из-под ближайшего к улице прилавка и бесшумно, на цыпочках, отправился к двери, явив себя целиком глазам большого китайца.
От двери во внутреннее помещение донесся жуткий и нечленораздельный вой, и я бросил взгляд на огромное плоское и трясущееся лицо. Глаза китайца сверкали, как две зеленые щели, на грубых моржовых усах выступила пена. Ломая все на своем пути, он устремился вперед, опрокинув при этом подвернувшийся под руку прилавок со всем его содержимым. После этого огромная туша с удивительной для такого роста скоростью пролетела мимо меня. Когда этот тип громыхал рядом, я заметил в его руке огромный, четырехфутовый нож. Тусклая синева стали промелькнула передо мной в мгновение ока, а затем китаец вместе с ножом вылетел вон из двери, произведя при этом новый грохот, так как огромное плечо его по пути переломило один из дверных косяков.
Но Билли Джонсон уже опережал его на тридцать ярдов и мчался как олень, энергично топая своими прекрасными, сильными ногами.
Замерев в дверях, мы смотрели, как со всех сторон к нему во все возрастающем количестве сбегались китайцы, возникавшие, прямо сказать, ниоткуда. Огромный китаец, однако, находился ближе всех остальных к Джонсону и бежал за ним с мрачным упорством, нелепым образом низко пригнув огромную голову.
В полдюжины быстрых шагов Джонсон преодолел рельсы и повернул прямо к воде. Бррп! Бррп! Вдруг глухо застучал мотор гоночной шлюпки посреди звуков собирающейся толпы. Огромный китаец вдруг взмахнул правой рукой, и я увидел, как блеснуло длинное лезвие. Не замедляя бега, он бросил свое оружие, и я не мог не вскрикнуть, хотя, конечно же, никто не мог услышать мой голос посреди поднявшегося гвалта.
- Промазал! - выкрикнул я, ибо огромный нож пролетел плашмя над самым плечом Джонсона, промахнувшись всего на дюйм-другой. Рослый преследователь, по всей видимости, понял, каким образом бегун намеревается уйти от него. Одновременно с ним сообразили это и его компаньоны, так как на улице затрещали револьверные выстрелы, однако, когда обе стороны бегут, попасть в цель достаточно сложна.
Тут Джонсон оказался на краю причала.
- Ушел! - закричал я снова, увидев, как он прыгает вниз. - Молодец, Джонсон! Добрый парень!
- Думается мне, Миггет, что тысячи долларов за это представление будет маловато, - сказал я китайцу.
Поднялась пальба, у воды собиралась растущая толпа, а по всей улице уже раздавался топот бегущих ног: сотни американских граждан уже стремились установить место нахождения такого большого количества пороха и шума.
Мимо бойко промчался полисмен (судя по внешности - рослый ирландец), в белом шлеме и великолепном летнем мундире. Я увидел, как он начал ретиво оделять ударами своей дубинки по головам и плечам (в основном по головам) заинтересованных происходящим и совсем ни в чем неповинных граждан, которые, тем не менее, воспринимали подобные знаки внимания как нечто вполне естественное.
Пальба у воды не умолкала, но шлюпка, насколько я мог видеть, уже вылетела на просторы бухты и находилась в полумиле или даже более от причала.
В конце улицы грохотали конские копыта, взвод конной полиции как раз огибал угол. Они проскакали мимо лавки - в основном рослые ирландцы, уже веселые и в приятном ожидании державшие оружие наизготовку.
- Сколько шума, Хуал Миггет, - проговорил я, - и все из-за единственной китайской косички!
Толпа возле воды уже исчезала, что там, таяла на глазах, ибо здешняя конная полиция славилась своей приветливой эффективностью. В конце концов, пуля, выпущенная с улыбкой… как бы в шутку, если так можно сказать, столь же смертоносна, как отправленная в цель при более серьезном расположении духа.
Поглядев на Хуала Миггета, я попытался догадаться, о чем он думал в это мгновение: возможно, в равной мере о вызвавшем всю катавасию желтом божке и о вялой и неприветливой "даме", находившейся рядом со мной.
- На мой взгляд, пора уходить… пока не улеглась сумятица, - сказал я. - Пойдемте, милая девушка.
И мы вышли из лавки в приятном отсутствии посторонних глаз, и через какие-то две ничем не примечательные минуты оказались на борту моего корабля.
1 ноября
Сегодня вечером мы отплываем, и я отправился на противоположную сторону улицы навестить Хуала Миггета. С моей точки зрения, я заслуживал достойной награды и питал неподдельный интерес к изваянию Козлобога. Но сколь низменны эти полукровки!
Я нашел Миггета в мрачном настроении, однако не стал жалеть его.
- Сколько просишь за него? - спросил я, похлопав Козлобога по могучему бронзовому плечу.
- Тыщу долларов, брат кэп, - ответил он.
- Тысячу центов, - ответил я, поворачиваясь к двери.
- Восемь сотен долларов, брат кэп, - предложил он. - Я с радостью потеряю много долларов из благодарности к тебе, за твою великую доброту, брат кэп.
- Я не хочу, чтобы ты терял, - сказал я. - И оставим все разговоры о том, что я сделал или не сделал. Ты не в состоянии заплатить мне, даже если я позволю тебе. Я дам тебе твою тысячу долларов только потому, что хочу этого, и не позволю, чтобы хлопал себя по своей траченной молью тощей заднице, и думал, что оказал мне любезность. Эта штуковина стоит не больше пяти или шести сотен. Вот деньги. И напиши расписку, иначе в следующий раз будешь клясться, что я не заплатил тебе. И не надо никаких слов. Меня уже тошнит от тебя!
Он попытался извиниться, но я просто протянул деньги и дождался расписки. А потом, не падая к нему на шею и не прощаясь, вышел из лавки, взяв пол мышку старинного бронзового Козла.
"Во всяком случае, - подумал я, - останется памятка об этом небольшом приключении".
Спустившись в свою каюту и заперев дверь, я открыл потайное отверстие в основании фигуры божка, а потом аккуратно и ласково извлек из полого нутра янтарного идола Куха, которого взял из футляра мумии и спрятал внутри Козлобога в то самое время, пока Хуал Миггет ходил за одеждой для своего сына.