Как только всеобщее смятение улеглось и мятежников перестали искать, отец стал изредка тайно навещать их. Вначале он решался пробыть только одну ночь и принимал все меры предосторожности, чтобы его не обнаружили в замке, но постепенно стал проводить с дочерьми по нескольку дней и уже не так тщательно скрывался. Однако он был, как говорят в Манстере, всегда начеку. У постели он неизменно держал заряженное ружье и приготовил в замке несколько потайных мест на случай, если его попытаются захватить врасплох. Но поскольку власти, казалось, о нем забыли, он если и не воспрянул духом, то несколько успокоился.
Наконец он стал оставаться в замке на целых два месяца кряду, а потом уезжал столь же внезапно и таинственно, как и появлялся. Вероятно, он, как обычно, лелеял план какого-то заговора, вынашивал замыслы якобитского восстания и жил в постоянном лихорадочном возбуждении, питаемый тщетными надеждами.
Не заключалась ли некая идеальная справедливость в том, что маленькому семейству, тайно обосновавшемуся в уединенном, полуразрушенном замке, суждено было самому испытать то сверхъестественное влияние каких-то загадочных существ, которое оно в шутку себе приписывало?
Первым следствием вмешательства потусторонних сил явилось то, что старый священник перестал тайно навещать своих прихожан в замке. Однажды ночью, оставив свою лошадку у ризничего в деревне, он зашагал по извилистой тропке, петляющей меж серыми валунами и зарослями папоротника в горной долине, намереваясь подать духовное утешение прекрасным затворницам, и непостижимым образом заблудился.
Ночь та была и вправду лунной, но на небе вышел всего-навсего тоненький месяц, который то и дело заволакивала длинная череда мрачных, медленно проплывающих облаков, и потому свет падал слабый, тусклый, а бывало, что на минуту-другую месяц и вовсе скрывался, и тогда наступала тьма. Дойдя до того места, откуда вела лестница в замок, священник понял, что не может найти ее, а на краю долины не увидел знакомых очертаний замковых башен. Несколько озадаченный, он двинулся дальше по лощине, недоумевая, отчего его обычный путь выдался столь долгим и утомительным.
Наконец он смог ясно разглядеть замок и различить пламя одинокой свечи в одном из окон - условный знак, что его ждут. Однако он не сумел найти лестницу и принужден был с трудом взбираться по крутому склону, огибая камни и заросли густого кустарника. Вскарабкавшись наверх, он с удивлением обнаружил, что стоит посреди вересковой пустоши. Потом облака вновь скрыли месяц, и он стал медленно, ощупью пробираться вперед, пока наконец снова не заметил очертания замка, отчетливо выделявшиеся на фоне неба. Но на сей раз оказалось, что священник принял за него контуры огромной зубчатой тучи на горизонте. Спустя несколько минут ему почудилось, будто он почти набрел на смутно мерцавшую в неверном свете месяца серую стену замка, и, только стукнув по ней своей увесистой дубовой палкой, он понял, что перед ним дикий серый утес причудливой формы, из тех, что живописными террасами вздымаются по склонам этих одиноких гор. Так он блуждал по рытвинам и оврагам, пытаясь попасть в призрачный замок, до самого рассвета, пока совсем не растерялся и не выбился из сил.
В другую ночь, решив проехать верхом часть пути по плоской долине, а потом, как обычно, привязать лошадь к дереву, он внезапно услышал ужасный крик, раздавшийся с отвесной скалы у него над головой. В тот же миг что-то - по-видимому, огромное человеческое тело - рухнуло, ломая ветки, вниз головой с утеса, со страшным шумом упало прямо под копыта лошади и осталось лежать там гигантской обмякшей тушей. Лошадь испуганно осела на задние ноги, а всадника прошиб холодный пот, и он совсем обезумел от страха, когда это безжизненное тело, распростертое на земле, вдруг вскочило и, раскинув руки, словно преграждая путь, приблизило к нему огромное белесое лицо. Тут лошадь встала на дыбы и, в ужасе заржав и едва не сбросив седока, понеслась прочь бешеным галопом.
Нет нужды перечислять все странные злоключения, которые пережил бедный священник, пытаясь навестить одиноких обитателей замка. В конце концов они настолько утомили и испугали его, что он утратил свою прежнюю решимость и смирился. Поэтому его пастырские визиты вовсе прекратились, а днем он не рисковал приезжать в замок, опасаясь вызвать пересуды и подозрения.
Поэтому молодые леди в замке еще сильнее стали ощущать свое одиночество. Отец, приезжавший теперь часто и остававшийся надолго, в последнее время совсем перестал говорить о том, что им предстоит перебраться во Францию, гневался всякий раз, стоило лишь об этом упомянуть, и, очевидно, к немалому их огорчению, навсегда отказался от этого замысла.
Глава четвертая
СВЕТ НА КОЛОКОЛЬНЕ
Вскоре после того, как визиты священника в замок прекратились, старый Лоренс ночью заметил свет в одном из окон колокольни и был немало удивлен. Поначалу из окна во двор замка падал всего лишь едва различимый красноватый лучик, то почти затухающий, то загорающийся снова, а спустя несколько минут он совсем потускнел, словно свечу унесли из комнаты. Колокольня с освещенным окном располагалась в угловой башне, прямо напротив той, где поселилось маленькое семейство изгнанника.
Все были встревожены, услышав о появлении этого тусклого красного света. Никто не знал, откуда он взялся. Однако Лоренс, побывавший со своим старым господином, дедом барышень, - упокой Господь его душу! - в итальянской кампании, решил во что бы то ни стало выяснить, что там творится, взял пару кавалерийских седельных пистолетов и поднялся по крутой лестнице на колокольню. Впрочем, поиски его оказались тщетны.
Свет в окне колокольни чрезвычайно обеспокоил обитателей замка, им, разумеется, сделалось не по себе при мысли, что в их жилище обосновался еще один постоялец, возможно непредсказуемый и опасный, а то и целая колония.
Вскоре свет в той же комнате появился снова и на сей раз горел дольше и ярче. Снова старый Лоренс выхватил пистолеты, поклявшись выследить злодея и теперь уже вознамерившись, если надобно, не выпустить его живым. Молодые леди замерли в тревожном ожидании, выглядывая из большого окна в их собственной твердыне. Однако едва Лоренс поднялся на колокольню и приблизился к комнате, в которой виднелось зловещее красноватое свечение, как оно стало тускнеть и вскоре совершенно исчезло, не успел Лоренс прокричать из сводчатого окна: "Куда же оно подевалось?"
Наконец свет в окне колокольни стал появляться почти каждую ночь. Именно там в давние недобрые времена прежние представители рода де Лейси решали судьбу плененных врагов по законам феодального права и, как уверяло предание, зачастую даровали осужденным для молитвы и исповеди времени не более, чем требовалось для того, чтобы взойти на зубчатую стену башни, где их немедля и казнили через повешение, для примера и устрашения возможных злоумышленников, наблюдавших за казнью из долины.
Старый Лоренс с тревогой смотрел на мерцающий свет на колокольне, ожидая всяческих напастей, и измышлял хитроумные планы, чтобы захватить дерзких незваных гостей врасплох, но тщетно. Однако никто не станет спорить, что сколь бы странным и зловещим ни казалось нам некое явление, если мы замечаем его часто и если оно не сопровождается более никакими ужасами, оно в конце концов перестает нас тревожить и даже занимать наше воображение.
Итак, обитатели замка привыкли к этому таинственному свету. Никакого вреда он им не причинял. Старый Лоренс, покуривая трубку в заросшем сорняками замковом дворе, не без опасения вглядывался в маленький язычок пламени, мерцавший в темном оконном проеме, и вполголоса произносил молитву, а то и потихоньку клялся разведать, кто же там скрывается. Однако преследовать незваных гостей он давно перестал, сочтя, что это бесполезно. А Пегги Салливан, старая служанка, случайно увидев краем глаза сияние, льющееся из окна облюбованной призраками башни, - обычно она избегала на нее даже смотреть, - неизменно крестилась и перебирала четки, на лбу у нее резче обозначались глубокие морщины, и она темнела лицом. И тревогу ее нисколько не рассеивала легкость, с которой стали говорить и даже шутить о призраке молодые леди, оправившись от первого испуга, привыкнув и преисполнившись к этому загадочному огню некоторого пренебрежения, как ко всему хорошо знакомому.
Глава пятая
ЧЕЛОВЕК С РОДИМЫМ ПЯТНОМ
Однако, едва первое волнение улеглось, Пегги Салливан подняла новый переполох, торжественно поклявшись, что видела на закате, как раз когда молодые леди вышли погулять под стенами замка, в том самом окне худого, изможденного человека с красным родимым пятном во всю щеку.
Барышни решили, что старой служанке все это приснилось, но теперь у них был повод пошутить утром и испытать легкое, не лишенное приятности волнение вечером, когда ночь окутывала огромный уединенный замок покровом тьмы. Однако вскоре, подобно тому как слабое мерцание огонька сменяется ровным ярким светом, их догадки сменились совершенной уверенностью.
Старый Лоренс, не склонный к пустым фантазиям, здравомыслящий и наделенный орлиным зрением, примерно в то же время, что и Пегги, когда последние лучи заката окрасили пурпуром шпили башен и верхушки соседних деревьев, заметил в окне того самого человека.
Лоренс как раз вошел во двор через главные ворота, как вдруг услышал громкое встревоженное чириканье воробьев, которое они обыкновенно поднимают, завидев своих старинных врагов - ястреба или кошку. Казалось, ожили густые заросли плюща на стене слева, и Лоренс, невольно подняв глаза, но не ожидая увидеть ничего необычного, с ужасом разглядел в нише окна, откуда падал загадочный свет, худого, невзрачного человека, скрестившего ноги, опиравшегося на каменный переплет окна и со злорадной ухмылкой посматривавшего вниз, - щеку его целиком покрывало ярко-красное родимое пятно.
- Теперь ты от меня не уйдешь, негодяй! - вскричал Ларри в приступе ярости и страха. - Ну-ка спрыгивай оттуда и сдавайся, а не то застрелю!
Подтвердив свою угрозу проклятием, он выхватил из кармана один из длинных кавалерийских пистолетов, что повсюду носил с собой, и ловко прицелился в незнакомца.
- Считаю до десяти - раз, два, три, четыре… Шаг назад - стреляю, смотри, я не шучу… пять, шесть - лучше тебе поторопиться… семь, восемь, девять… Даю тебе последний шанс. Спускаешься? Нет? Тогда получай!
И он выстрелил. От жуткого незнакомца Ларри отделяло всего футов пятнадцать, а стрелок он был хоть куда. Однако на сей раз он позорно промахнулся, поскольку пуля только поцарапала побелку на каменной стене в ярде от его цели, а незнакомец даже не пошевелился и продолжал язвительно ухмыляться как ни в чем не бывало.
Ларри вскипел от унижения и злости.
- Ну теперь-то я до тебя доберусь, приятель! - прохрипел он со злобной усмешкой, вытаскивая вместо пистолета с дымящимся стволом запасной, уже заряженный.
- В кого это ты палишь, Ларри? - произнес знакомый голос у него над ухом, и, обернувшись, он увидел своего хозяина, которого сопровождал красивый юноша в дорожном плаще.
- Да вот в того мерзавца, ваша милость.
- Там же никого нет, Ларри, - удивленно сказал де Лейси и рассмеялся, что было у него не в обычае.
На глазах у Ларри зловещий незнакомец словно растаял и исчез без следа. Там, где мгновение назад красовалось его обезображенное лицо, теперь медленно покачивались на ветру красно-желтые плети плюща, там, где только что виднелся его силуэт, отчетливо проступила полуразрушенная и выцветшая каменная кладка, а его длинные журавлиные ноги оказались двумя скрещенными полосками красно-желтого лишайника. Ларри перекрестился, отер пот со лба и на минуту от смущения лишился дара речи. Нечистый сыграл с ним злую шутку, не иначе; он готов был поклясться, что прекрасно различал лицо незнакомца, даже кружева и пуговицы на его плаще и камзоле, даже тонкие смугловатые пальцы с длинными ногтями, вцепившиеся в оконный переплет, на котором теперь не осталось ничего, кроме пятна ржавчины.
Молодой джентльмен, веселый и любезный француз, приехавший вместе с де Лейси, пробыл в замке целый день и с радостью разделил с маленьким семейством скромную вечернюю трапезу. Красота, остроумие и живой нрав младшей барышни, по-видимому, произвели на него глубокое впечатление, - расставаясь с ней, он сожалел о том, что провел в ее обществе столь малое время, и был, несомненно, опечален.
Ранним утром, когда француз уехал, Алтер де Лейси долго беседовал со старшей дочерью, пока младшая, как обычно, доила маленькую черную коровку южноирландской породы, которую эта proles generosa числила среди своих вассалов в заколдованном царстве.
Отец поведал Алисе, что побывал во Франции, сказал, что король обошелся с ним необычайно милостиво, и добавил, что нашел для ее сестры Уны прекрасную партию. Избранный им молодой человек был высокого происхождения и, хотя был небогат, владел землей и nom de terre, а также имел чин капитана гвардии. Речь шла о молодом французе, который только что был их гостем. Какие именно обстоятельства потребовали его присутствия в Ирландии, Алтер де Лейси уточнять не стал, однако подчеркнул, что воспользовался случаем представить дочери будущего жениха и понял, что она произвела на француза именно то впечатление, на какое он рассчитывал.
- Ты ведь знаешь, дорогая Алиса, я принес обет отдать тебя в монастырь. Если бы не это…
Он чуть помедлил.
- Вы правильно поступили, батюшка, - сказала она, поцеловав ему руку. - Я и в самом деле чувствую склонность к духовному призванию, и никакие земные узы или соблазны не заставят меня отречься от монашеского поприща.
- Что ж, - ответил де Лейси, в свою очередь с нежностью погладив ее по голове, - я вовсе не намерен тебя торопить. Лучше будет, если ты пострижешься в монахини после того, как Уна выйдет замуж. Однако свадьба ее, по многим веским причинам, может состояться лишь через год. К тому времени мы оставим это странное прибежище, недостойное благородных де Лейси, и переберемся в Париж, где найдется немало монастырей, готовых с радостью принять тебя и числящих меж насельниц француженок самого высокого происхождения. Хоть имя де Лейси исчезнет, во Франции, благодаря замужеству Уны, продолжится наш род. В жилах ее потомков будет течь наша благородная кровь, они смогут заявить права на земли предков, ибо рано или поздно справедливость восторжествует и представители нашего рода, вернув себе славу и могущество, возвратятся в эту страну, где прежде познали величие и претерпели страдания. Но пока нам не следует упоминать при Уне, что она уже просватана. Здесь, в уединении, некому ухаживать за нею и пленить ее. Но стоит ей узнать, что ее судьба решена окончательно, она может заупрямиться и возроптать, а нам с тобою этого не надобно. Посему храни молчание.
В тот же вечер он отправился с Алисой прогуляться, говорили они о вещах скорбных и неутешительных, и де Лейси, как обычно, рисовал перед ее внутренним взором смутные воздушные замки, возведению коих он чаще всего и предавался, воскресая душою и оживляясь за этим бесплодным занятием.
Они медленно шли по мягкой темно-зеленой дерновой лужайке, тянувшейся меж стеной замка и опушкой леса, как вдруг, огибая колокольню, столкнулись с человеком, который шагал им навстречу. Заметив незнакомца, Алиса, на протяжении многих месяцев видевшая в замке лишь молодого француза, представленного отцом, была столь поражена и испугана, что на мгновение замерла.
Однако ее ошеломила не внезапность, с которой точно из-под земли появился незнакомец, а мрачные и зловещие черты его облика. Был он высок и тощ, нехорош собою, одет в поношенный костюм скорее испанского покроя - в коричневый, отделанный кружевом плащ и выцветшие алые чулки. Его длинные журавлиные ноги, длинные руки, длинные тонкие пальцы, длинное и худое болезненное лицо, длинный унылый нос, язвительная, саркастическая усмешка и особенно пурпурно-красное родимое пятно производили впечатление самое отталкивающее.
Проходя мимо, он дотронулся до берета изможденными, бескровными пальцами, злорадно покосился на де Лейси и Алису и исчез за углом. Отец и дочь безмолвно проводили его взглядом.
Вначале Алтер де Лейси, казалось, оцепенел от ужаса, а затем впал в буйную ярость. Он отшвырнул трость, выхватил шпагу и, забыв о дочери, бросился за незнакомцем.
Но де Лейси успел только заметить, как качнулось перо на его берете, мелькнули жидкие развевающиеся волосы, дрогнул кончик шпаги, взметнулись полы плаща, скрылись за углом красные чулки и башмаки, - и незнакомец точно сквозь землю провалился.
Когда Алиса догнала отца, тот стоял, по-прежнему сжимая обнаженную шпагу, взволнованный и глубоко опечаленный.
- Слава богу, он ушел! - воскликнула она.
- Ушел, - безучастно повторил де Лейси, глядя куда-то в пустоту.
- И вы в безопасности, - добавила она, взяв его за руку.
У него вырвался тяжелый вздох.
- Как вы думаете, батюшка, он не вернется?
- Кто "он"?
- Незнакомец, который только что прошел мимо! Вы знаете его, батюшка?
- И да и нет, дитя мое… Я его не знаю и вместе с тем знаю его слишком хорошо… Я готов отдать все на свете, лишь бы немедля покинуть это обиталище призраков… Будь проклята бессмысленная злоба, породившая дух этой ужасной вражды, который не в силах умиротворить никакие жертвы, не в силах умилостивить никакие страдания… Изгнать или хотя бы отсрочить этот злой рок не способны даже благостные церковные обряды… Негодяй прибыл издалека с единственной целью - лишить меня моей последней надежды, загнать нас в наше последнее убежище, точно диких зверей в нору, уничтожить весь наш род и с торжеством насладиться зрелищем нашей гибели. Почему этот глупый священник перестал навещать моих детей? Неужели мои дочери будут лишены мессы и исповеди - святых таинств, которые не только спасают душу, но и защищают от всяческого зла, - потому что он однажды заблудился в лесу или принял белую пену в ручье за лицо утопленника? Будь он неладен!