Самое мерзкое, когда тебя начинают избивать хлыстом, вовсе не первый удар по спине. Первые мгновения ты вообще ничего не чувствуешь, зато когда в спину впивается железный наконечник хлыста, наполненный энергией, тебе начинает казаться, будто спину прижигают раскаленным железом; потом тебе кажется, будто хлыст бьет не только по спине, но и по всему телу, а потом в сплошную боль превращается весь мир. Ты начинаешь кричать; этот крик исходит из самых недр твоего тела, ты не можешь его сдержать. Нервы приказывают телу молчать, но оно не слушается, оно предает тебя, оно ломается и начинает умолять о пощаде.
Я разжала кулак.
"Валентайн, Д. Ученицу Валентайн просят срочно зайти к директору".
В руке блеснул металлический наконечник – длинный, тонкий и острый. Сотворенный из энергии и металла ожерелий, он тоненько зазвенел, когда я прикоснулась к нему пальцем. Тихо присвистнув, я взглянула на ворота.
Они были слегка приоткрыты; между прутьями решетки скользили клубы тумана. "Зайди ко мне", – сказал оживший директор своей насторожившейся экс-ученице. Кажется, эти безумные, произнесенные безжизненным голосом слова относятся ко мне. Глубоко вздохнув, я полезла в свою сумку. Спрятать серебряный наконечник было не во что, поэтому я просто завернула его в кусок мягкого пластика и сунула в карман, где лежало четвертое ожерелье.
"Я думаю, не стоит заходить с парадного входа".
И я, сойдя с подъездной дороги, растворилась в тумане.
Глава 34
Он был все еще там, тот старый дренажный туннель. На дне круглой бетонной ямы плавал мусор; теперь она казалась мне гораздо меньше – я ведь стала на фут выше. Опавшие листья, скопившиеся на дне ямы за семь лет, превратились в толстый слой липкой грязи. Осторожно потрогав бетон, я внимательно посмотрела вниз. Там, где дренажная канава проходила под ограждением, кто-то проделал в металлической сетке дыру. После этого, передавая тайну из поколения в поколение, ученики тщательно засыпали дыру деревянными щепками, которые тайно таскали из ближайшего мебельного магазина, делая так, чтобы вода уходила, но порванная сетка оставалась незаметной. Поскольку дыра вела под землю, она оказывалась вне зоны действия психических и электронных датчиков слежения; а если они продолжали действовать и здесь, то все об этом давно забыли. Этот секрет ученикам удалось сохранить до самого закрытия школы. Потихоньку удрать ночью из школы, чтобы немного побродить по улицам, – это в "Риггер-холле" стало традицией, которая не нарушалась даже во времена страшного правления Мировича. В конце концов, мы же были просто детьми, и пойти нам было некуда, тем более с нашими ошейниками. Мы являлись собственностью Гегемонии.
Узнав о существовании "Черной комнаты", я подумала о том, что в "Риггере" было наверняка полно тайн. А я-то считала, будто скрыть что-то от Мировича и его прихвостней невозможно. Теперь, с высоты своих прожитых лет, я относилась к этим крысам и мелким пакостникам более снисходительно. В сущности, они были просто до смерти запуганными детьми, как и я.
С той разницей, что я не сломалась. Не сломалась даже тогда, когда Мирович силой заставил меня смотреть, как умирает Роанна; теперь мне начало казаться, будто он заранее знал, что она вывернется из его старческих негнущихся пальцев, знал, что она бросится на металлическое ограждение; знал он и то, что мы с ней поклялись не выдавать друг друга.
Я не сломалась и тогда, когда он приволок меня в свой кабинет и, угрожая расправой, велел рассказать, что могла сообщить моя соседка по комнате седайин своему социальному работнику и рассказывала ли она это кому-нибудь еще. Теперь я понимаю: он до безумия боялся потерять свою игровую площадку, не говоря уже о наказании, которое могло за этим последовать, а это была бы смертная казнь – газовая камера, скорее всего. В конце концов, он отыгрался на мне. Мой отказ говорить привел его в дикую ярость, но ведь до этого я была всего лишь одной маленькой ученицей в огромной школе. Мне часто удавалось не попадаться ему на глаза.
Я нырнула в туннель; под ногами захлюпала жидкая грязь. Воздух был абсолютно неподвижен; из-за тумана он казался зловещим, затаившимся. Полная тьма превращала туннель в бездонную пропасть, непроглядную даже для моего демонского зрения. Здесь не было освещения, а густой туман уменьшал видимость еще больше.
Я вытащила из ножен меч. В вязкой, как вата, тишине тихий звон клинка прозвучал неожиданно громко. Я вытащила клинок не более чем на три дюйма; на яркой стали показался слабый голубой свет.
Туннель, уходящий немного вверх, хорошо просматривался; я стояла по колено в воде и жидкой грязи. Бетонные стены были исписаны краской, кое-где их покрывали зеленые водоросли, которые проступали из темноты, когда рядом с ними оказывался светящийся меч. Бетон крошился, но был по-прежнему прочен. Туннель ничто не перекрывало, вода продолжала в него поступать, поэтому я, пригнувшись, начала медленно продвигаться ко входу.
Пройдя половину пути, я остановилась и, подняв меч, взглянула налево. Под ногами хлюпала вода; я двигалась очень осторожно, внимательно вглядываясь в темноту.
Вот она. Черной краской на стене была нарисована поджарая египетская собака с длинными настороженными ушами; копия древней статуэтки. Помню, как я кусала губы, когда старательно выводила рисунок, помню резкий запах краски и ощущение радости, когда труд был закончен. Это был мой знак, означавший, что я объявила школе войну; мой орден почета, который я получила за то, что не сломалась. Сжав зубы, я молча кивнула своему знаку и пошла дальше.
Туннель оказался короче, чем мне казалось. Дойдя до конца, я отодвинула гнилой деревянный щит и впервые за много лет вновь ступила на территорию школы "Риггер-холл". Я принюхалась: пахло гнилыми листьями, травой и соленым туманом. Я прислушалась: ничего, кроме тишины пасмурной ночи. Свою энергию я старалась держать поближе к себе, однако вокруг здания школы не было защитного поля; когда школу закрыли, пришла целая команда псионов Гегемонии, которые сняли все ограждения, демонтировали датчики и убрали энергетическую защиту, заземлив провода. Так все и осталось. Если Келлер прячется в школе, ему остается надеяться только на свое умение быть невидимым.
Я ощутила знакомое напряжение в теле; сердце застучало быстрее.
"Я справилась с демоном, который оказался не по зубам самому Князю тьмы. Я пережила два столкновения с дьяволом. Я лучшая некромантка Сент-Сити. Я считаюсь одним из лучших охотников Гегемонии".
От этой мысли я захихикала. Мне предстоит самая крупная охота за всю мою жизнь, и оплошать я не имею права.
Мысль, достойная взрослого человека; очень за себя рада Я быстро опустила глаза, проверяя, нет ли на мне клетчатой юбочки; нет, только голубые джинсы. Мне стало немного стыдно.
Трава, которую давно уже никто не подстригал, доходила мне до колен, всюду росли сорняки, в темных углах лежал иней. Впереди, за холмом, виднелись знакомые крыши школьных общежитий, за ними находился дом директора. Можно пройти за додзё, там никогда не бывает учителей или соглядатаев директора.
Будто они по-прежнему здесь.
Кажется, здесь вообще никого нет… откуда же тогда это чувство, будто мне необходимо прятаться от ищеек Мировича? Нет, все это неспроста, нужно быть начеку.
"Меня заживо поедает мое собственное детство. О боги. Почему меня?"
Ответ пришел внезапно, как вспышка.
"А почему бы и нет? Кто сможет постоять за себя лучше, чем я?"
Дойдя до вершины холма, я машинально пригнулась; внезапно края моего энергетического поля пришли в движение и напряглись.
"Пыль, мусор, магия, крем после бритья, мел и кожа".
Я резко, словно ошпаренная, отпрыгнула назад и, задыхаясь, прижалась к земле – и тут же надо мной проплыла мощная волна магии. Он прощупывал подходы к зданию.
"Ну что ж, теперь я знаю: он здесь".
Я попыталась вспомнить, есть ли у меня в сумке освященный мел. Потом устыдилась самой себя; поступаю как глупая девчонка – прячусь и жду, когда Лурдес сцапает меня, как кролика.
Так, еще один пробел в моем тщательно продуманном плане, которого у меня нет. Действую по наитию, как не позволяла себе с двенадцати лет. Только глупый ребенок может действовать по наитию. Тот факт, что в моем деле вообще невозможно ничего спланировать, не может служить оправданием.
"Тебе нужно хорошенько подумать, Дэнни!" – послышался тихий шепот Джейса; щеки коснулось горячее дыхание, теплые пальцы провели по шее. Это прикосновение было таким реальным, что у меня перехватило дыхание; перекатившись на бок, я инстинктивно начала испускать энергию, и холм на миг окрасился в малиновые тона.
"Еще немного – и я себя выдам".
Быстро поднявшись, я спустилась с холма и зашагала в другом направлении. То есть прямиком к дому директора, стараясь держаться так, чтобы меня закрывал холм.
Внезапно я услышала: по ту сторону холма кто-то идет – под ногами незнакомца хрустел гравий. Значит, он ждал меня у главных ворот или возле общежитий.
В голове мелькнула мысль: внезапно выскочить из-за холма и налететь на него, захватив врасплох; вместо этого я начала двигаться тихо, как сова. Шаги замедлились; я насторожилась, про себя благословляя свой острый демонский слух.
Короткий крик боли и звук падающего тела; на землю упало что-то тяжелое. Затем звуки шумной борьбы, глухой топот – кто-то побежал по траве. Не останавливаясь, я обогнула холм и во весь дух понеслась по дорожке, ведущей к дому директора.
"По этой дорожке когда-то шла Полиамур, ведя за собой девятилетнюю девочку и Келлера. Она вела их к Мировичу".
Внутри все сжалось. Дорожка была вымощена камнями; я бежала, стараясь производить как можно меньше шума.
Я как раз преодолела подъем, перемахнув через небольшую выбоину, когда совсем рядом внезапно послышалось короткое и громкое шипение. Я едва успела отпрыгнуть в сторону – мимо меня с шумом и треском пролетела молния и ударила в дом директора.
Это строгое двухэтажное здание, построенное в неовикторианском стиле, давно пришло в запустение. Дом выглядел совсем заброшенным: окна заколочены, краска на стенах облупилась – я хорошо видела это, ибо туман, окутавший дом, словно немного его подсвечивал. Я узнала этот мертвящий голубой свет – я видела его в квартире Сьюкроу. Только на этот раз световое пятно ширилось; шипя и потрескивая, оно занимало все больше пространства. В голове мелькнула мысль – а вдруг это радиоактивное излучение и я получу ожог? Впечатление и в самом деле было такое, словно рядом находился ядерный реактор.
От мощного взрыва я чуть не оглохла. Меня отбросило далеко в сторону, на траву, прижало к земле; из носа потекла кровь.
– Ужас, что там творится, – сказал кто-то невидимый; голос слышался справа, от подножия холма, где рос густой кустарник.
Молния тоже ударила справа, значит, тот, кому принадлежал голос, находился у меня за спиной.
"Серебряный наконечник, наверное, он выслеживает меня по наконечнику".
И четвертому ожерелью, которое лежит у меня в кармане.
– Кто вы? – прохрипел чей-то задыхающийся, словно у астматика, голос.
По спине пополз холодок; руки онемели. Голос звучал как-то странно, искаженно, словно человек говорил с помощью голосового аппарата, – но я его узнала. Тело напряглось и окаменело, пальцы впились в землю; запах сырой травы и свежей земли смешался с пьянящим, пряным ароматом демона.
Дом директора пылал; теперь к небу взмывали уже не голубые, а оранжевые языки пламени, бросая отблески на клубы тумана.
Через несколько секунд он поднялся на холм и увидел меня.
Я услышала дикий, пронзительный вопль.
– Нет! НЕТ! Не надо! НЕ НАДО!
Теперь я слышала другой голос – мягкий баритон, характерный для всех скинлинов. Послышались шаги – потом шумная возня, словно началась драка.
– Кто бы ты ни был, беги! Спасай свою жизнь!
Я и собралась бежать, только не для того, чтобы спасать свою жизнь. Мне нужна была его жизнь.
– …прочь, – прошипел Мирович. – Поди прочь. Знай свое место, мальчишка.
Я не стала ждать, что будет дальше. Я побежала.
Глава 35
Думаю, меньше всего Мирович или Келлер ожидал, что я побегу к зданию столовой. Как и все остальные корпуса, оно было заброшено: заколоченные окна, у стены валяются два столика, с потолка свисают оборванные провода изоляции. Электроника давно вышла из строя, и, чтобы попасть в здание, мне пришлось выламывать дверь – и если скрежет металла и мое собственное пыхтение не привлекли внимания Мировича, то уж следующие мои действия наверняка навели его на мой след.
Я сделала всего несколько шагов, когда вдруг почувствовала под сапогом что-то мягкое и мгновенно выхватила меч. Я взглянула себе под ноги – на полу валялся безобидный спальный мешок. В воздухе пахло мясным супом из консервов и восковыми свечами. Свечами, немытым человеческим телом – и стояла холодная, мерзкая вонь, которую издавал Мирович, вонь от пыли, магии, фекалий, мела и крема после бритья.
Кажется, я нашла его нору. Правда, я не была в этом уверена.
Дрожащей рукой я полезла в сумку. Меч испускал голубое сияние. Лихорадочно роясь в сумке, я никак не могла нащупать освященный мел, хотя хорошо помнила, что я его туда положила. Я физически ощущала, как летит время, как быстро приближается то, что непременно сейчас произойдет; вот оно ближе, ближе, поднимается из воды, чтобы вцепиться зубами мне в ноги.
Наконец я вытащила руку из сумки и глубоко вздохнула, втягивая в себя человеческие и нечеловеческие запахи; мой собственный запах, запах дыма и демона, внезапно закрыл меня, словно щит. Сунув руку в карман, я крепко сжала серебряный наконечник, завернутый в кусок пластика.
От прикосновения холодного металла я вздрогнула и пришла в себя. И сразу присела на пол, сжавшись, словно перед броском. В правой руке я сжимала меч, в левой – наконечник хлыста.
"Зачем мне мел? Я же наполовину демон".
Воздух пришел в движение, завертелись маленькие вихри, послышался треск, слабые разряды, и на линолеуме начал появляться знак, созданный энергией. На это ушло несколько секунд. Когда все было кончено, вокруг меня пылал ярко-красный двойной круг, довольно сносно начертанный энергией, а между кругами извивались слегка измененные глифы пожирателя, созданные Келлерманом Лурдесом. Внезапно все свечи, которые притащил в столовую Лурдес, вспыхнули теплым, приветливым светом. Наконечник загудел, испуская свет и тепло. От кармана, в котором лежало четвертое ожерелье, пошел дым. Мне было не до него; затаившись, я ждала.
Внезапно одно из заколоченных окон с треском распахнулось. За ним другое. Третье. На пол посыпались щепки.
Тишина. Итак, все будет кончено здесь.
"Вы верите в судьбу, Данте Валентайн?"
Я жадно хватала ртом воздух, шрамы на спине ожили и обожгли болью. Клеймо на ягодице заболело сначала слабо, потом сильнее, сильнее, и вот уже я едва не ору от боли. От кармана шел легкий дымок. Я ждала.
Дверь, ведущая в столовую, заскрипела, начала медленно открываться и вдруг с грохотом распахнулась, сорвавшись с петель. И в столовую, неуклюже ступая, ввалился Келлерман Лурдес.
Увидев его так близко, я вспомнила, каким он был в школе – долговязый, неуклюжий, прыщавый скинлин, который всегда держался в стороне, что бы ни происходило. О нем в "Риггере" никогда не шептались по углам и не сплетничали. Его попросту не замечали. Он был человеком-невидимкой.
Глядя на него, я начинала все понимать. Войдя в комнату, Келлер уставился на меня мертвыми темными глазами, в которых вспыхивали колючие голубые искорки; его пухлые отвислые щеки слегка подрагивали.
– Значит, ты уже тогда был пожирателем, – прошептала я, словно вновь стала четырнадцатилетней девчонкой.
Маленькой напуганной девчонкой.
Так вот почему он казался невидимым; вот почему смог подобраться к Мировичу в ту роковую ночь, когда с ним пришли Полиамур и Долорес. Келлер скрывал, что стал пожирателем; и в самом деле – если ты психический вампир, не станешь же ты орать об этом на каждом углу! Нет, пожиратели делали все, чтобы казаться невидимыми, особенно для детей; именно это и делало их смертельно опасными. В какой-нибудь нормальной школе Гегемонии его бы осмотрели, выявили болезнь и подвергли лечению, иначе говоря, спасли, после чего он вернулся бы к жизни нормального, здорового псиона. Но в королевстве Мировича все оставили как есть… и Келлер воспользовался своим состоянием, чтобы убить Мировича, вызвав себе на подмогу еще несколько учеников, а возможно, он вобрал смерть директора в свою психику, навеки превратив себя в пожирателя – или, хуже того, в мула, который тащит пожирателя. В физическое тело, которое везет на себе ка погибшего директора.
Келлер уставился на меня; его лицо было неподвижно, словно деревянная маска. Затем в его глазах что-то сверкнуло – сначала в самой глубине, потом ближе, ближе, и вдруг он заговорил.
– Ты… не… одна… из… них. – Склонив голову набок, он шевелил губами, пытаясь справиться со своим голосом. – Ухо… ди. Уходи… отсюда… Я не могу… удержать…
– Он оседлал тебя, – громко сказала я. – Превратил в раба. Но ведь ты сдерживал его целых десять лет.
Было приятно сознавать, что моя догадка оказалась верной, хотя мне и было немного стыдно оттого, какой дурой я была все это время. Теперь же все стало ясно как день.
– Я не могу… – выдавил из себя Келлерман Лурдес, пуская слюни. Его тело выгнулось в одну сторону, потом в другую, словно внутри его шла жестокая борьба. – Я не могу его удерживать. Больше не могу… ты… беги.
Внезапно его голова дернулась вперед, как у змеи, когда она атакует. Наконечник, который я держала в руке, жег мне пальцы ледяным холодом, но я продолжала его сжимать. И ждала.
От глифов, которые я начертила на полу, начал струиться голубой свет. Из кармана моего пальто выпало последнее серебряное ожерелье, сумев прожечь дырку даже в особо прочной кевларовой ткани. Извиваясь, словно живое существо, ожерелье упало на пол; послышался странный мелодичный звон.
Магические круги начали потрескивать. Голубой свет вспыхнул, словно молния, и тогда я увидела, как задергалось тело Келлермана Лурдеса, когда из его рта, носа, глаз и ушей полезла дымящаяся эктоплазма. Я резко отпрянула назад, но ка Мировича стремительно рванулось ко мне, стараясь достать меня своими когтистыми лапами. Но это был уже не Мирович, сутулый директор-пожиратель, любитель поизмываться над детьми.
Это было его ка, превратившееся в огромного монстра. Внезапно из глаз ребенка выглянул Мирович с когтями, клыками и жуткими, мертвенно-белесыми глазами гоблина, порождения детских кошмаров.
Не помня себя от ужаса, я завопила и бросилась бежать, забыв о своем мече. Магические круги взорвались, и в спину мне ударил такой разряд, что я покатилась по земле, кашляя и задыхаясь; я все еще визжала, когда директор запустил в меня когти и вспорол мне живот до самых ребер. Хлынула черная кровь демоницы, тело свело судорогой, и тогда Мирович нырнул в мой широко открытый рот, наглухо забив мне горло дымящейся вязкой эктоплазмой.