Карманы? Он же голым лежал в постели с Захом. Тревор опустил взгляд и увидел, что он одет в черный в тонкую полоску двубортный пиджак с широкими фигурными лацканами по моде сороковых годов. Под пиджаком оказалась черная сорочка, поверх которой болтался небрежно завязанный яркий клетчатый галстук. Штаны соответствовали пиджаку, а на ногах у него была пара потертых, но явно дорогих черных туфель. Подобной одежды он никогда не носил, но видел десятки и сотни фотографий Чарли Паркера точно в таком прикиде.
Тревор продолжал идти. Однажды он уловил насыщенный аромат крепкого кофе, но не смог разобрать, откуда он доносится. Несколько шагов спустя аромат исчез.
Вскоре он вышел на улицу, обрамленную вереницей баров, которые, похоже, были открыты. Весь квартал был ярко освещен старомодными чугунными газовыми фонарями, возвышающимися на каждом углу. Сами бары были темными. Но в недрах их помаргивал неон - судорожный шартрез, холодная голубизна, огненная злость. В узких проулках меж барами было совсем черно. Из них волнами доносился запах брожения: запах сотен видов остатков ликера, смешивающихся, перебраживающих в новый погибельный яд.
Вдоль обочины припарковано несколько машин: горбатые седаны и ребристые дагстеры- все как один пусты. И все так же на улице ни души, и непроницаемые окна баров отбрасывают искаженные отражения. Проезжая часть усеяна лужами, по которым идет рябь странного света и соблазнительных красок.
Тут Тревор сообразил, что не так с красками этого места. Пейзажи напоминали раскрашенные от руки черно-белые фотографин - краски были наложены поверх этого мира, а не пронизывали его. Вид у города был одновременно блеклый и мишурный.
Комиксы Бобби всегда были черно-белыми. Тревор вспомнил, как Диди однажды раскрасил страницу комикса цветными мелками: просто провел полосу красного там, посадил пятно синего тут. Этот мир отчасти походил на ту страницу.
Тревор неуверенно застыл на тротуаре: ему совсем не хотелось входить ни в один из темных баров, на улице были хоть какие-то признаки жизни. В отдалении улица как будто становилась темнее, там громоздились большие и словно промышленного вида здания. Уже здесь воздух был подернут смутной гарью - вонью горелой пластмассы пополам с горелым мясом… Не хотелось бы потеряться среди заводов и груд шлака Птичьей страны. Так куда же ему теперь идти? Он отступил на проезжую часть, чтобы получше разглядеть окна и двери баров. Оглядел их побитые навесы и мишурные огни в поисках хоть какой-нибудь зацепки. И ничего не нашел. Но внезапно кто-то выскочил из одного из проулков, и лишь быстрый шаг назад, сделанный Тревором, спас его от того, чтобы в него врезалась худая фигура. Схватив паучьими пальцами Тревора за лацканы пиджака, неизвестный с мольбой уставился ему в лицо. Рожа у неизвестного была изможденная, огромные горящие глаза сидели в таких глубоких глазницах, что казалось, их выковыряли ложкой. В плоти его была какая-то волокнистость. Длинное черное пальто свисало с плеч парой сломанных крыльев. Мешковатые рукава опали с цеплявшихся за пиджак Тревора костлявых запястий. Насколько Тревору было видно, под обшлаг рукава уходили свежие "дороги".
- П'жалста, дай мне в кредит, - прошипел неизвестный. - Мне вот-вот пришлют крутой старый булыжник.
Это был Сэмми-Скелет. Персонаж Бобби, квинтэссенция джанки. Сплошь посулы и напор, тик и обещания, анимированные ломкой. Это был тот самый персонаж, которого пытался набросать за кухонным столом Тревор в тот день, когда обрел свой талант. Он вспомнил, как Бобби наклонился у него через плечо, поцеловав его в макушку, прошептав на ухо: Ты нарисовал офи-гвнного джанки, дружок.
Осторожно взяв худые запястья Сэмми, Тревор мягко высвободил лацканы своего пиджака из скелетных клешней. К этому персонажу он испытывал странную нежность.
- Прости, Сэм, - негромко произнес он. - У меня ничего нет.
- Че ты хошь сказать? Ты ведь Человек, так? У тебя ведь есть вот эти, так?
Схватив руки Тревора, Сэм на целую минуту задержал их в своих клешнях. Плоть его была холодной, как кафель в морге. Тревор почувствовал, как что-то вдавливается ему в ладонь. Когда Сэм убрал клешни, Тревор увидел, что в руке у него маленький и блестящий драгоценный камень. Камень напоминал бриллиант, но в недрах его чудилось слабое голубое мерцание.
- Это все, что у меня есть, - сказал Сэмми. - Я знаю, это немного. Но я потом расплачусь.
Запустив клешню в складки пальто, он вытащил завернутый в грязный носовой платок шприц, пистон был вдавлен, тело шприца пусто. Под тонкой пленкой засохшей крови тускло поблескивала игла.
- Только дай мне чуток, - взмолился Сэмми.
- У меня ничего нет. Клянусь.
Сэмми-Скелет уставился на Тревора, как будто один из них уж точно сошел с ума, только вот джанки не уверен, кто именно.
- Я ведь тебя знаю, да?
- Ну… - Тревор не знал, что ему на это ответить.
- Ты ведь художник, я прав?
- Да.
- Так давай. Завтра я заплачу вдвое. Я тебе отсосу. Все что хочешь. Просто будь другом - закатай рукав.
- Зачем?
- Красненькое, малыш. - Сэмми вцепился в рукав Тревору. - Сладкое красненькое, текущее по твоим венам.
- Ты хочешь моей крови?
Глядя ему прямо в глаза, Сэмми-Скелет медленно кивнул. Обнаженная, мучительная жажда на лице Сэмми не походила ни на что, что Тревор когда-либо видел раньше. Ему вспомнилась фраза из Уильяма С. Берроуза: лицо Сэмми было уравнением, записанным алгеброй ломки.
Тревор никогда не был силен в математике, но знал, что у любого уравнения есть две стороны. Если обитатели этой Вселенной - или измерения, или комикса, или чего там еще - могут ширяться жидкостями его тела, тогда, наверное, и он может что-нибудь из них извлечь.
Накрыв ладонью руку Сэмми, он вдавил бриллиант назад в руку джанки.
- Что, если я дам тебе немного? - спросил он. - Ты знаешь, где Бобби Мак-Ги?
Снова медленный кивок.
- Ты отведешь меня туда?
- Конечно, отведу, - отозвался Сэмми. - Он тебя ждет.
Джанки попытался улыбнуться - эффект получился жутковатый.
- Ну тогда ладно.
Сэмми завел его в один из темных баров. Внутренность бара была кричащей и убогой одновременно: стены грязного пурпурного бархата и пол, не мытый так давно, что Тревор чувствовал, как подошвы его ботинок мягко чавкают на каждом шагу. Вывеска с рекламой марки пива, о которой он никогда не слышал, мигала над стойкой зеленым и золотом. Отражаясь в грязном зеркале на противоположной стене, это мигание создавало расплывчатый туннель света, уносившегося в бесконечность. Ни бармена, ни посетителей. Тишина.
Они сели за один из колченогих столиков. Тревор снял свой в мелкую полоску пиджак, закатал левый рукав шелковой сорочки. Он увидел, что шрамы его все еще открыты, все еще медленно сочатся кровавыми слезами. На черной ткани пятна были незаметны, хотя рукав промок насквозь. Кровь тянула Сэмми точно магнитом. Казалось, ему хочется просто взять и слизать ее языком с руки Тревора.
Вместо этого он порылся в недрах своего просторного пальто, вытащил оттуда кусок резиновой трубки и затянул ее на своей руке в нескольких дюймах повыше локтя.
- Если я затяну заранее, - пояснил он, - я смогу вколоть ее, пока она еще хорошая и горячая. - Протянув руку, он погладил ладонь Тревора. Прикосновение его было многозначным, не совсем, но почти сексуальным. - Готов?
- Сперва иглу почисти. Я не дам тебе втыкать эту грязную штуку в мою руку.
- Да уж, это не то место, куда ты любишь втыкать грязные штуки, а?
Прежде чем Тревор сумел переварить это замечание, Сэмми встал от стола, скользнул за стойку бара и вернулся со стаканом, до краев полным неразбавленного виски. Вынув свою "машину", он погрузил иглу в янтарный алкоголь, поболтал ею там несколько раз. Потом вытащил дешевую зажигалку, провел пару раз взад-вперед пламенем по игле, задержался на конце. Вспыхнув чистой синевой, алкоголь быстро сгорел. Сэмми глянул на Тревора.
- Доволен?
Тревор понятия не имел, действительно ли эта процедура стерилизовала иглу, но, во всяком случае, дрянного вида корка сухой крови исчезла. Он кивнул, чувствуя, что неизвестно на какой стадии этой сделки лишился былого преимущества.
Склонившись над рукой Тревора, Сэмми ввел иглу в разверстый шрам ближе всего к локтю. С мгновение он пошарил иглой, словно что-то искал, и мягкие ткани пронзила искра боли. Потом игла нашла вену и вошла глубоко. Сэмми медленно оттянул поршень. В шприце расцвел темный цветок крови. Тревор чувствовал, как игла подрагивает в такт каждому удару его сердца.
Сэмми не выпускал его руку, лениво поглаживая запястье и перебирая пальцы. Но как только "машина" наполнилась, Сэмми выдернул иглу из раны. Без единого лишнего движения он отвернул собственный рукав, вонзил иглу глубоко в плоть на сгибе локтя и нажал на поршень. Кровь Тревора понеслась в его вену, как будто сама кровь Сэмми с жадностью высасывала ее из шприца. Тревор видел, как подрагивают веки Сэмми, как блестит в полуоткрытом рту розоватая тряпка языка.
- Оооо… этоооооо слааааааааадкос красное…
Тут руки Сэмми спазматически дернулись, глаза закатились, и он рухнул лицом на стол. "Машина", выпав из его руки, скатилась с края стола, внутренняя сторона резервуара еще была покрыта тонкой пленкой крови. Правая рука Сэмми сшибла стакан виски, и тот полетел на пол. Бар наполнился резкой вонью дешевого алкоголя.
Схватив Сэмми за волосы, Тревор поднял голову джанки от стола. На вес его голова казалась такой же легкой, как пустая тыква. И без того уже серое лицо джанки стало болезненно синюшным. Глаза закрыты, подборок стал влажным от слюны.
Вдруг волосы, за которые держал Тревор, отделились от скальпа Сэмми, будто мертвая трава, вырывающаяся из сухой земли, и голова Сэмми-Скелета снова упала о столешницу и… раскололась от удара, как раскалывается упавшая на мостовую переспелая дыня.
С дребезгом полетели во все стороны осколки хрупкого черепа. Большая его часть просто рассыпалась в пыль. Мозг Сэмми напоминал подгоревшую котлету из гамбургера - иссушенный и осыпающийся крошками. Тревор увидел, как какой-то мутный стеклянный шарик покатился к краю стола, волоча за собой красную соплю. Глазное яблоко Сэмми. С мгновение глаз висел, зацепившись соплей за край стола, потом с влажным чмоканьем плюхнулся на пол. Крови было очень немного. Очень скоро стол оказался усыпан зубами цвета старой слоновой кости, посеревшими до пепла клоками волос, кучками пыли с запахом как из только что отрытого саркофага: смутно пряным, смутно гнилостным.
Тревор тупо смотрел на груду хлама, в которую превратился персонаж отцова комикса. Многосерийная шутка о Сэмми-Скелете заключалась в том, что он мог ширяться чем угодно. Морфин, дилаудид, чистый героин - да что в голову взбредет. Толкачи пытались отравить его электролитом и стрихнином, когда он слишком глубоко залезал в долги, но Сэмми только колол себе эти гадостные вещества в старую вену и возвращался за добавкой.
Должен был появиться сын его создателя - в определенном смысле его брат, - чтобы дать Сэмми кайф, какого не получишь дважды. И если Сэмми и знал, где найти Бобби, то теперь он
ничего не скажет.
Тревор сжал худое запястье Сэмми. Кожа сыпалась под его пальцами, как краска, пока он не понял, что цепляется за почти голые кости. И снова он один в этом месте, которое казалось таким же пустым, что и посулы джанки. Опустив рукав, Тревор снова надел пиджак и вышел из бара.
Улица была по-прежнему пустынна. Он выбрал переулок, который шел вдоль заводов, но как будто прямо к ним не сворачивал. Слез для Сэмми у него не осталось. Он продолжал идти.
Зах успел только выпустить из рук кружку из-под кофе и примоститься возле Тревора, как в грудь ему ударила боль. На несколько секунд боль лишила его способности дышать. Он думал: вот оно, он убил себя чисто и быстро, одной дозой разрешаемого обществом наркотика, которым, не раздумывая, потчуют себя миллиарды людей каждый день своей жизни.
Потом легкие его дрогнули, и ему удалось втянуть в себя мучительно маленький вдох. Сердце у него колотилось так, что дрожали руки и ноги и свет пульсировал перед глазами. Подкатившись поближе к Тревору, Зах закинул руку ему на грудь, проверил, что их головы лежат на подушке совсем рядом.
Мускулы в теле Заха словно тянуло в разные стороны, натягивало так, что они, казалось, вот-вот разорвутся. Он представлял себе, как с резким звуком лопаются волокна - одно за другим. Боль была изысканно невыносимой, как удары током. Она горела, дребезжала и кричала. Грибы в крови только повышали ставки.
Глаза стало застилать красной пеленой. Зах дал зрению расфокусироваться, почувствовал, что его уносит. Ему пришло в голову, что, если он отрубится и в глюке его что-нибудь напугает, сердце может прикончить его раньше, чем ему удастся очнуться. Плевать мне, думал он. К чему мне возвращаться, если я не смогу найти Тревора?
Боль уменьшилась, потом пропала, словно его слабая плоть и полный противоречий мозг растворялись, отпуская его на волю. И сразу же Зах понял, что висит где-то в центре комнаты, смотрит на два тела на кровати. Их руки и ноги переплетены, словно каждый служит другому якорем. Они выглядят беззащитными, такими же хрупкими, как выброшенные панцири саранчи, готовые рассыпаться в прах от малейшего прикосновения.
Это реально! удивленно подумал Зах. Я действительно переживаю выход из тела!
Он попытался задавить эту мысль, боясь, что она рывком вернет его назад в плоть. Вместо этого он вдруг почувствовал, что катится по потолку, что его вот-вот затянет сквозь стену. Вцепившись за полоток психоногтями, Зах силился удержаться в спальне. Он боялся потерять из виду тела. По ту сторону стены лежала ванная.
Но вот он уже прошел сквозь стену. Вот он безумно кружит под потолком, так близко, что можно сосчитать трещины в пожелтевшей краске и паутинки, забившие люстру. Ванная кружилась вокруг него все быстрее, быстрее. А вот теперь и потолка нет, и пола, только расплывшиеся в единое тошнотворное пятно унитаз, ванна и раковина, которая снова заляпана гнилой кровью - хотя, возможно, это только тени. Голова Заха кружилась от центробежной силы и ужаса.
Он был в воронке, которая утаскивала его к ванной. На мгновение ему подумалось, что он, кружась, провалится в черное отверстие водостока. Но потом он заметил поблескивающие осколки зеркала, почувствовал, как вливается в них, растворяется. Это было как будто твое тело насильно проталкивают через экран, как падать в калейдоскоп, где каждый край - бритва.
Следующее место Зах узнал, как только его увидел. Это было место, которое он хорошо знал. Это его колыбель, его дом, его самый притягательный наркотик.
Это киберпространство.
Писатель Брюс Стерлинг определял "киберпространство" как то место, где происходит телефонный разговор. Экстраполировав это определение, можно включить в него то измерение, где хранятся компьютерные данные, то измерение, через которое приходится путешествовать хакеру, чтобы до этих данных добраться. У него нет физической реальности, и все же Зах имел о нем столь же яркое и данное в ощущениях представление, столь же разумно разграниченное, сколь улицы Французского квартала. Киберпространство - отчасти космос, отчасти сеть, отчасти "американские горки".
Оставив свое тело в спальне, Зах сразу почувствовал себя очень легким и слегка влажным, будто облачко пара или клочок эктоплазмы. А вот теперь он стал совершенно невесом, лишился всех физических характеристик. Он - порождение информации. На огромной скорости он путешествует по киберпространству.
А вот он уже недвижим, и от внезапной остановки перехватывает дыхание.
Чувствуя глубоко в солнечном сплетении боль, Зах сел, прижал руку к груди, нащупал свежую накрахмаленную материю. Он одет во что-то вроде костюма. Он сидит, откинувшись на спинку кресла, под ногами твердый липкий пол, палящий яркий свет бьет ему в глаза. Привыкнув к свету, он различил вокруг ряды кресел, обмякшие тела и кивающие головы, и, черт побери, картинки, мерцающие на широком экране. Кинотеатр.
Фильм представлялся суммой всевозможных творений итальянских режиссеров "ужастиков", но с гомосексуальным вывертом, который только подчеркивал саундтрек завывающего саксофона. Вот мальчик аккуратно натягивает презерватив на эрегированный пенис приятеля, поднимает пару огромных блестящих ножниц и отщелкивает все это разом, потом, приникнув ртом к кошмарной ране, пьет бьющую фонтаном кровь. Вот белый мужчина мастурбирует над простертым чернокожим, эякулирует жемчужную струю червей на напряженную, поблескивающую эбонитом спину.
Зах заметил, что остальные зрители по большей части сидят парами. Тут и там голова мягко покачивалась над коленями, лишь наполовину скрытая полой грязного пальто. Зах смотрел фильм еще несколько минут. Как раз в тот момент, когда он начал втягиваться в происходящее на экране, кто-то скользнул на кресло у прохода рядом с ним и положил ему на ногу теплую руку.
Он повернулся с давно отрепетированным "отвали" на губах. Сколько он себя помнил, он сталкивался с подобными ситуациями в кино, но он не такая уж проститутка, чтобы дать какому-то анонимному извращенцу делать себе минет, нет уж.
Но вместо того, чтобы дать волю словам, Зах только молча смотрел. В соседнем кресле сидел Кальвин.
На гитаристе был угольно-черный костюм с черной водолазкой. Его худощавое усмехающееся лицо словно плыло в полутьме зрительного зала. Светлые волосы были зализаны назад, что придавало ему что-то коварно-лисье. Давление его пальцев усилилось. Когда он наклонился, чтобы прошептать, его губы коснулись уха Заха:
- Тебе этого хочется так же сильно, как мне.
Нет, мне просто нужен Тревор, подумал Зах. Чтобы сказать это, он разжал губы, но вышло: "Черт, да". Тут рот Кальвина атаковал губы Заха, рука Кальвина скользнула вверх к его паху, потянула за молнию, высвобождая жадный предательский член. Пальцы Кальвина умело сжимали его и поглаживали. Обвив руками шею Кальвина, Зах принялся целовать его в ответ. Их языки обменивались расплавленными тайнами.
Это все, чего мы вообще могли хотеть друг от друга, думал Зах, грязно приземленного, безо всяких последствий, траха. Что в этом дурного? Он не мог вспомнить, почему они остановились в прошлый раз.