Эти слова разом вырвали Тревора из его транса о разрывании плоти и желании заползти в чужое тело, дабы узнать его тайны. Потому что это не просто тело, вдруг осознал он. Это не загадка и не пособие по анатомии, и не источник мистического знания, это - Зах. Красивый мальчик, который сегодня выделывался и подвывал на сцене, умник, преступник и анархист, щедрая душа, его лучший друг, его первый любовник. Не коробка с игрушками, которые можно порвать, не редкое лакомство, в которое вгрызаются и поглощают, пока оно не остыло.
И Зах прав. Что бы ни сделал сейчас Тревор - это его собственный выбор, и с последствиями этого выбора ему придется жить, пока он не умрет, даже если жить ему останется каких-то несколько минут. И если он умрет, он что, отправится в Птичью страну? Он подумал о Бобби, навсегда одиноком с двумя исковерканными телами. Что, если его уделом станет ловушка вечности в этом доме с собственным мертвецом для компании?
И все же Бобби вложил ему в руку молоток и сказал пойти узнать, каково это.
Тревор вообразил себе новенький хрусткий протокол вскрытия: Захария Босх, место жительства: неизвестно, 19 лет… Причина смерти: тупой удар, потеря крови, экзентерация… способ смерти: убийство…
Так это его отец теперь считает искусством? Или Птичья страна снова жаждет крови для смазки?
Он оттолкнулся от Заха, прочь из этого тесного пространства между раковиной и унитазом. Он посмотрел на свои руки, и на мгновение ему подумалось, что они залиты кровью Заха, что он запустил их глубоко в Заховы внутренности, что он действительно проделал все это и очнулся слишком поздно. Если у меня вообще есть талант… Если у меня осталось хоть на грош какого-то таланта, какого-то дара, услышал он голос отца, теперь они твои.
Отвали, подумал он. Я не стану делать за тебя твою грязную работу.
Отвернувшись от Заха, он шагнул в ванну. Битое стекло заскрипело и завизжало под его босыми ногами. Тревор глядел в осколки зеркала, в роящиеся в них краски.
- Я этого не сделаю, - пробормотал, он. - Мне не нужно знать, каково это. Мне не нужно этого рисовать. Я могу это прожить.
Сжав правую руку в кулак, он врезал им прямо в стену. Старая сырая штукатурка пошла трещинами, посыпалась вниз, распалась в пыль под костяшками его пальцев. Боли совсем не было. А он хотел, чтобы было больно. Он хотел той самой боли, какую был так готов причинить Заху.
Упав на колени, он принялся раз за разом бить кулаком по неподатливому фаянсу, по битому стеклу.
Заху показалось, он услышал, как хрустнула в руке Тревора кость. Он попытался оттолкнуться от пола. Голова казалась бесчувственной и будто свинцовой, все расплывалось перед глазами. Он не мог подняться с пола, чтобы добраться до Тревора. Так что из последних сил он пополз.
Ванна казалась невероятно далеко, хотя Зах знал, что до нее каких-то пара футов. Ему пришлось ухватиться за ее край и остаток пути просто подтащить тело. Фаянс казался тошнотворно противным, гладким; как зубы, и холодным, как смерть, и он трясся под ударами Тревора. Удары кулака теперь по звуку напоминали шлепки сырым мясом о каменный пол. Одной рукой цепляясь за край; ванны, Зах попытался другой коснуться спины Тревора.
Тревор обернулся на него как ураган. Лицо его было искажено, глаза безумны от горя и боли. Вот оно, подумал Зах. Теперь он меня убьет, а потом и себя забьет до смерти, будто бабочка, бьющаяся об оконное стекло. Вот тут, откуда Бобби все видно. Как глупо. Как бесконечно бессмысленно. Страха он больше не чувствовал, только огромное пустое разочарование.
Но Тревор не схватил его снова. Вместо этого он уставился на Заха, и на лице его было почти ожидание. Что-то в моих словах заставило его перестать причинять боль мне, сообразил Зах. Что я могу сказать, чтобы заставить его перестать причинять боль себе?
- Послушай, - произнес он, - Бобби убил других потому, что больше не мог заботиться о них и не мог их отпустить. Потом он убил себя потому, что не мог без них жить. Так?
Тревор не ответил, но и не отвел взгляд. Внезапно Заха озарила вспышка интуиции - точно так же, как это бывало, когда он взламывал какую-нибудь особо хлопотную систему. Ему показалось, он знает, какая петля засела в мозгу Тревора.
- Все дело в любви? - спросил он. - Трев, ты думаешь, ты должен поддерживать эту цепь событий, чтобы доказать, что ты меня любишь?
Поначалу он думал, что Тревор не ответит. Но наконец очень медленно тот кивнул.
Как же мы оба покалечены, подумал Зах. Нам впору изображать детей с плаката "Неблагополучные семьи", если хотя бы один из нас до этого доживет. Спасибо, Джо и Эвангелина. Спасибо, Бобби.
- Но я знаю, что ты меня любишь, Тревор. Я тебе верю. Я хочу остаться в живых и доказать тебе это. Ты мне нужен не для того, чтобы обо мне заботиться; я могу позаботиться о себе сам. И если ты со мной уедешь, я никогда тебя не оставлю.
- Откуда… - Голос Тревора звучал пусто, выхолощенно. - Откуда мне знать?
- Тебе придется мне довериться, - отозвался Зах. - Все, что я могу тебе сказать, правда. Остальное тебе решать.
Тревор поглядел на свивающиеся гипнотические орнаменты в осколках зеркала, поглядел на побитое лицо Заха. Боль в правой руке была огромной, жаркой, как сковорода на плите, потом - холодной до самой кости. Костяшки пальцев были порваны в кровоточащие клочья. Он, наверное, сломал по меньшей мере один палец. Правая рука… рука для рисования… эта мысль наполнила его тоской, но ужасающий гнев спал.
Он готов был камнем провалиться все глубже, глубже, глубже. И он едва не утащил с собой Заха.
Зах стоял перед ним на коленях, голый и окровавленный, как будто он только что родился. Боль прошила ноги Тревора, когда он встал. Его ступни тоже основательно располосованы. Он терся ими о битое стекло, пытаясь стереть какой-то образ, который не мог сложить воедино. Осколки зеркала, ставшие теперь непроницаемыми от его крови, не отражали ничего.
Выбравшись из ванной, Тревор здоровой рукой помог Заху встать, подхватил его другой рукой и зарылся лицом и жесткиеволосы Заха.
- Что мне делать? - спросил он; вопрос казался до крайности неуместным, но никакой другой ему в голову не шел.
- Поехали со мной. Быстро.
Тревор ожидал почувствовать, как дом сжимается вокруг него, как мускул, пытаясь удержать его в себе. Но он не ощутил ничего, что бы поднималось сквозь половые доски, чтобы смешаться с его кровью, ничего в стенах вокруг. Глянув через плечо Заха на погнутый карниз для занавески, он испытал эхо былой печали, смешанное с ужасом. Вот где закончил Бобби, вот где он решил закончить свою жизнь. Тревор мог выбирать, куда он хочет идти.
Тревору показалось, что перед ним внезапно развернулась бесконечность. Миллионы зеркал - и ни одно из них не разбито. Миллионы возможностей - и от каждой ветками расходятся новые. Он может оставить этот дом и никогда его больше не видеть, и он все еще будет жив. И будет решение, принятое им, выбор, сделанный им самим: он решил быть с Захом, решил съесть грибы и отправиться в Птичью страну, нашел дом и повернул ручку и вступил в вечность Бобби. Все это был сделанный им выбор. Решать ему.
Открыв дверь ванной, Зах вытащил его в коридор. Дом был залит ясным и неподвижным голубоватым светом. Ночь завершилась.
Тревор глядел в измученное, перепачканное кровью лицо Заха. Я выбрал тебя, думал он, но я не могу поверить, что ты все еще хочешь меня.
Спотыкаясь, они добрались до спальни и присели на кровать. 3ах нашел на полу чудом уцелевшие очки и надел их. Тревор увидел борозду на дальней стене, там, где он пытался проломить Заху голову, увидел окровавленный молоток в углу. Здоровой рукой он погладил Заха по волосам, потом поцеловал его веки, лоб. Он надеялся, что электрический ток побежит по его руке, шоком убьет его насмерть, если он осквернил этот чудесный мозг.
Зах прислонился к нему, его голова тяжело легла на плечо Тревору.
- Мне нужно отсюда выбраться, - прошептал он.
- О'кей. Куда поедем?
- Не знаю. - Зах неуверенно коснулся правой руки Тревора, которую тот теперь баюкал на коленях, стараясь не шевелить ею. - Выглядит неважно. Нужно вправить кости. И, кажется, у меня сотрясение мозга.
- О… Зах…
- Это сделал не ты. Это сделал мой папа.
- Твой папа?
- Ага. Слушай, нам надо поговорить, но прямо сейчас я не в силах. Похоже на то, что я вот-вот вырублюсь. Нам нужно в больницу.
- Ближайшая в двадцати милях отсюда. Ты можешь позвонить Кинси по мобильнику?
- Его домашний телефон отключен. Я слышал, как он это говорил вчера вечером. - Зах затих. Глаза его теперь были полузакрыты, дыхание - быстрым и поверхностным. Кожа на ощупь была холодной и слегка влажной.
- Ты можешь вести?
Зах покачал головой.
- Но у твоей машины рычаг передач.
- Знаю. Я буду переключать за тебя, если не вырублюсь. А если вырублюсь, тебе будет чертовски больно, и мне заранее очень жаль. Но я прямой линии даже не вижу. Я просто заведу нас в кювет.
- Идет.
Тревор попытался разжать кисть. Вверх по руке понеслись огромные молнии боли. Два средних пальца отказывались шевелиться, кожа на них вздулась до блеска, налилась кровью. Но всей руке она казалась тесной и неудобной, как плохо подогнанная перчатка. Костяшки пальцев были ободраны настолько, что ему показалось, он видит, как под красным месивом поблескивает белым кость, - впрочем, он не стал присматриваться слишком внимательно.
Этим я карандаш держать не смогу, подумал он. Но он слишком беспокоился за Заха, чтобы терзаться еще и этим.
Зах помог Тревору одеться, натянул на него кеды и как мог завязал шнурки. Тревор почувствовал, как подкладка дерет ему ступни, как пропитываются кровью стельки. Потом Зах оделся сам и помог собрать их пожитки. Тревор не взял ничего, кроме плейера, своих кассет и одежды, Если рука у него заживет, он когда-нибудь потом купит новые ручки и блокноты. Он даже подумать не мог о том, чтобы снова рисовать в старых.
После некоторого размышления Тревор поднес спичку к конверту с отчетами о вскрытии тел своей семьи и сжег его в раковине на кухне. Чувство было такое же, как когда он разбивал себе руку. И все же их место здесь.
Тревор помог Заху пройти через гостиную, наполовину нес его, в то время как Зах держал обе сумки. Воздух был вязким как сироп, лип к ногам Тревора, тянул его за ступни. Ты можешь остаться, шептал он. Здесь твое место на все века, здесь, в Птичьей стране.
Но Тревор отказывался слушать. Это лишь одно из миллиона возможных мест, и этого места он больше не хотел даже видеть. Зах висел на нем почти все то время, пока они выбирались из дома на веранду. Глубокое водянисто-синее небо подернулось розовым. Несколько звезд еще были видны, они казались огромными и яркими, их свечение было почти слишком интенсивным.
Весь мир молчал.
Мокрая трава гладила им колени, когда они пробирались к\ задам дома, где был припаркован "мустанг". Тревор помог Заху сесть на пассажирское сиденье, потом скользнул за руль. Зах повозился с ремнем безопасности: Тревор и сам хотел бы надеть
: свой, но не верил, что сможет без чужой помощи закрепить его, и боялся просить Заха перегнуться через сиденье и помочь ему. Зах, казалось, был на грани обморока.
Левой рукой вставив ключ в замок зажигания, Тревор неловко повернул его. Взвыв, завелся мотор. Когда он нажал на сцепление, ногу обожгло болью. "Мустанг" покатился по двору, выехал на заросшую подъездную дорожку.
- Зах?
- …у…
- Переключи на вторую.
Повозившись с рычагом передач, Зах оттянул его вниз на вторую передачу. Машина набрала скорость. Теперь они почти уже проехали длинную подъездную дорогу, вот-вот свернут на Дорогу Скрипок. Тревор держал рулевое колесо левой рукой, положив сверху для верности правую. Он оглянулся в зеркальце заднего вида. Дом почти скрылся в саване сорняков и винограда. Он казался опустевшим. Тревор спросил себя, будет ли он и впрямь когда-нибудь пустым.
Он вывел машину на старую разбитую гравийную дорогу.
- О'кей, - сказал он, - переключи на третью.
Никакого ответа. Тревор глянул на Заха. Тот обмяк на сиденье, глаза его были закрыты, очки соскользнули к самому кончику носа, па мертвенно-бледном лице темными цветами цвели синяки.
- Зах! - позвал он. - ЗАХ!
- …м-м…
Тревор сбросил скорость, так что "мустанг" теперь едва полз, удостоверился, что Зах дышит, и снова прибавил газу километров до двадцати. Если он покатит на красный свет, то сможет дотянуть до дома Кинси на второй передаче. Это почитай что прикончит сцепление, но ему было плевать. Если что-нибудь случится с Захом сейчас, Тревор с тем же успехом может вернуться назад в
дом и забить за собой гвоздями дверь.
- Не спи, - сказал он Заху. - Я не хочу, чтобы ты уходил.
- М-м-м…
- Зах! Пой со мной! - Тревор пытался вспомнить песню, слова которой он бы знал. Единственной пришедшей ему в голову была та, которую его заставили выучить в интернате для мальчиков. Должно сойти. - Йиппи ки-йоо, - громко запел он. - Вперед, мои песики! Давай, Зах. Пожалуйста… Коль вы в печали - я ни при чем.
- Йиппи ки-йоо, - призрачным голосом запел Зах.
- Вперед, мои песики… давай же, громче…
- Уши торчком и по ветру носики…
- Впереди Вайоминг - ваш новый дом, - закончили они в унисон.
Тревор бросил взгляд на Заха. Глаза у того были открыты, а на лице появилось подобие улыбки.
- Тревор?
- Что?
- Певец из тебя паршивый.
- Спасибо.
- И, Трев?
- Что?
- Это распаршивая песня.
- И?
- И… хочешь переключу на третью передачу?
- Лучше на четвертую, - сказал Тревор и вдавил педали в пол.
23
Жуя черствый глазированный пончик, Фрэнк Нортон разглядывал невероятную личность, появившуюся в дверях его офиса. Мальчишке на вид было лет семнадцать-восемнадцать, его худое неуклюжее тело было словно сплошь сложено из палочек и острых углов. Довершала все легкая сутулость. Пряди грязных русых волос падали на лоб. За толстыми, как донышки бутылок из-под кока-колы, линзами очков подозрительно щурились глазки-бусины.
- Агент Ковер здесь? - потребовало пугало. Следовало бы догадаться, что он ищет Эба, подумал Нортон. В чей еще офис может забрести в семь утра нерд-подросток!
- Не-а. Его вчера умотала охота за "шеви-пикапом", и он еще не пришел.
Мальчишка бессмысленно уставился на него.
- Могу я чем-нибудь вам помочь? - со вздохом спросил Нортон.
- Меня зовут Стефан Даплессис. Я помогаю ему по делу Босха.
Ага. Стукач.
- Конечно, Стефан. Чем я могу тебе быть полезен?
- Я нашел очень важную зацепку. - Даплессис протянул ему всю в пятнах пота газетную страницу. - Я думаю, Зах Босх подсунул эту статейку в "Таймс-Пикайюн". Далее, я полагаю, он в
Северной Каролине. Так говорилось в первой статье, и в этой тоже. Я даже вычислил название города!
"Далее, я полагаю". О Господи!
- Вот как? - вежливо переспросил Нортон. В этом деле Эбу приходится и впрямь хвататься за соломинки. Его хакер наверняка уже в Австралии. - Ну, Стефан, боюсь, это не мое дело. Тебе придется оставить газету на столе у агента Ковера.
- Но мне надо поговорить с ним сейчас! - Последнее слово мальчишка просто провыл, как сиамская кошка золовки Нортона, когда он дергал зверя за хвост.
- Извини, дружок, сейчас не получится.
- Тогда я подожду, пока он придет. Это слишком важно, чтобы просто оставлять на столе.
- Как хочешь. В коридоре есть скамейка.
Даплессис удалился с видом оскорбленного достоинства. Эб Ковер не агент спецслужб, подумал Нортон. Он распоследняя нянька, черт побери.
Несколько минут спустя Нортон вышел за чашкой кофе и увидел, что хакер потерянно сидит на деревянной скамье, все еще сжимая страницу "Таймс-Пикайюн". Любопытство Нортона взяло верх.
- Эй, дружок. Можно мне взглянуть?
Даплессис протянул ему газету. Страница была в серых размазанных пятнах от его пальцев, нужную статью он обвел зеленой перьевой ручкой.
"Тревис Риго из прихода Сент-Тэммани, чистя свою коллекцию легкого огнестрельного оружия, произвел несколько случайных выстрелов в себя - пять раз из пяти различных стволов: дважды в левую ногу, один раз в правую голень и по одному разу в каждую руку, отстрелив себе при этом два пальца…"
Нортон вернул страницу.
- Это действительно мило, Стефан. Он будет рад такое увидеть.
Эб Ковер - даже не нянька, улыбнулся про себя Нортон и, налив себе кофе, устроился доедать пончик. Он, бедняга, просто рехнулся.
Кинси Колибри снился кошмар. Он часто видел этот сон, в котором разгневанные работяги то и дело подгоняли к дверям "Священного тиса" ветхие, на последнем издыхании, колымаги, требуя, чтобы они были готовы к шести вечера. Во сне Кинси поднимал глаза на вывеску клуба и видел, что кто-то ее уже переписал и теперь на ней значится "ГАРАЖ И АВТОЗАПЧАСТИ С. ТИСА".
Вот кто-то налег на гудок, беспардонно требуя, чтобы его обслужили. "БИИИИИП! БИИИИИИП!!!". Протяжный гудок трубил на всю спальню. Кинси открыл глаза. За окном только-только светало. И все же он как будто еще слышит автомобильный гудок. Никогда раньше звуки из снов не врывались в явь. Может, от переутомления он просто медленно сходит с ума?
Нет, не может быть. Ну ладно, возможно. Но кто-то все же давит во дворе на автомобильный гудок. Гудок снова взвыл - в рассветной тишине звук вышел чистый и резкий. Сев в кровати, Кинси отогнул занавеску и выглянул в окно над кроватью. Посреди двора стоял черный "мустанг" Заха, колеса которого прорезали глубокие бороны в некошеной траве.